Майлз
О том, чтобы снова ехать в Фалмут, чтобы поесть там мороженого, даже речи быть не может. Я трижды возвращаюсь – проверяю, нет ли за нами «хвоста», а потом мы едем в «Элантре» Тейлор в Вудз Хоул. Там, по крайней мере, не найдется желающих ее убить.
Войдя в кафе-мороженое, я борюсь с побуждением гаркнуть: «Дайте ей сразу все!» Я намерен накормить ее сразу всем ассортиментом. Готов скупить на корню все чертово кафе и повесить на двери табличку с ее именем. Это не очень-то сочетается с моим неминуемым отъездом. То есть вообще не сочетается. По какому-то безумному капризу судьбы я проделал путь от швыряния наземь преступников, уклонения от града пуль и зализывания своих ран в номерах мотелей до держания руки этой женщины перед витриной кафе-мороженого. Как я до такого докатился?
Еще важнее понять, как мне опять счесть нашу с Тейлор связь временной.
Пока что это кажется нерешаемой задачей, несмотря на всю логику, которую я вкладываю в попытки ее решить.
Ну разве не безумие? Против нас работает целая куча факторов. Я – скиталец. Она живет у себя в Коннектикуте. Хочет мужа и детей.
А вот я совершенно этого не хочу.
Совершенно не хочу.
Но когда она наклоняется вперед и любуется горами мороженого в витрине, я позволяю себе представлять что-то в этом роде. Как мы входим в это кафе вдвоем, нет, втроем (на плече у меня малыш, вцепившийся пальчиками мне в волосы), нет, вчетвером (в животе у Тейлор зреет прибавление в семействе – моя работа!).
Мне требуется усилие над собой, чтобы прогнать эти соблазнительные картины. Усилие – и некоторое время.
Мы будем заниматься любовью, доверяясь судьбе? Или с намерением завести ребенка? Господи, откуда вообще такие мысли?!
Не думать ни о чем таком! Не думать, как, кончая, я буду смотреть ей в глаза и сознавать, что моя цель – не только физическое удовольствие. Не представлять, как она, стискивая меня бедрами, станет высасывать из меня мои здоровые сперматозоиды.
А вдруг они нездоровы?
Тогда мы отправимся к врачу. Будем сдавать анализы.
Господи, как я додумался до врача и до анализов?
Скорее назад, в кафе-мороженое. На плече у меня сидит ребенок в комбинезоне с логотипом команды «Ред Сокс». Тейлор беременна, у нее всякие причуды, ее не тянет на привычные ириски. В сумочке у нее салфетки, ими она вытирает нашему сыну мордашку. Я обещаю дома помассировать ей отекшие ноги.
Дома.
Каким был бы наш дом?
– Майлз! – Голос Тейлор нарушает ход моих мыслей. Она смотрит на меня удивленно. – Ты меня слышишь? Я спрашиваю, что тебе: вульгарное мороженое с печеньем или уровень повыше – вкус сливочной ириски?
– Первое. – У меня першит в горле. Приходится выпустить ее руку, чтобы достать бумажник и заплатить за мороженое, при этом я не спускаю взгляд с ее руки, чтобы поскорее снова ее схватить. Мне ужас как нравится держать ее за руку. Не уверен, что мне понравилось, как она вступилась за меня перед другом своего брата, хотя давненько никто так не кидался меня защищать. Мой собственный брат оказался бы последним, кто замолвил бы словечко в мою защиту. Во всяком случае, вслух.
Впервые за три года у меня вдруг возникает желание позвонить Кевину.
Позвонить, рассказать ему про Тейлор и спросить, как мне с ней быть. У него тоже не все шло гладко, он мог бы меня надоумить. Хорошо бы поболтать с братом – и точка. С родителями. С бывшими сослуживцами. Уже три года я мотаюсь с места на место и помалкиваю. Я – глыба льда, начинающая подтаивать.
Я уже догадываюсь, что это значит. Женщина, стоящая сейчас рядом со мной, создана для меня. Она зацепила меня, бросила мне вызов, зажгла меня, как никто до нее. Теперь ее безоглядная вера в меня заставляет меня вглядываться в себя самого, в свою жизнь и поступки.
Не уверен, что хочу этим заниматься.
Не уверен, что готов открыто заглянуть в свое прошлое и попытаться его преодолеть.
Девушка на кассе дает мне сдачу, я ссыпаю ее в стаканчик для чаевых. С конусом мороженого в одной руке и с лапкой Тейлор в другой я вываливаюсь из кафе.
– Что-то ты притих, – говорит мне Тейлор, облизывая свое мороженое и заставляя меня еще крепче сжимать ей руку. – Весь в мыслях о расследовании?
– О нем, будь оно неладно, – подтверждаю я излишне поспешно. Не хватало делиться с ней своими фантазиями о визите к специалисту по зачатию! Потому что в реальной жизни ничего подобного не произойдет. Просто у меня разыгралось воображение. – И о компании Evergreen. Кто бы мог за всем этим стоять?
Я озираюсь, всматриваюсь в машины у тротуара, в подъезды, в лица прохожих, чтобы убедиться, что Тейлор ничего не грозит. В последние час-два стало пасмурно, назревает дождь, поэтому на улице немноголюдно. Владельцы убирают с тротуаров свои киоски и столики, обедающие прячутся под крышей.
Тейлор догадывается об опасности дождя одновременно со мной, и мы торопимся к машине, оставленной на муниципальной стоянке в пяти кварталах от кафе. Мы преодолеваем всего квартал, когда гремит гром, нас обдает дождем. Морось быстро сменяется ливнем.
– Теперь понятно, почему в кафе мы были одни. – Тейлор выпускает мою руку, чтобы прикрыть ладонью свое мороженое. – Давай бегом?
– С травмой головы? Даже не думай!
– Знаешь, что еще плохого в травме головы? Что на тебя начинают орать.
Я вижу на боковой улочке католическую церковь и подталкиваю Тейлор в ту сторону, бормоча извинения. Она удивленно вскидывает голову и едва не поскальзывается на мокром тротуаре.
– Ого, милый? Неужели ты просишь прощения?
«Милый»?
У меня в животе вертится тысяча шутих.
– Лучше не привыкай, – советую я ей, стараясь спасти ее от непогоды и предотвратить ухудшение состояния. Но попробуй добейся этих целей, когда она улыбается до ушей и выглядит как победительница конкурса на самую мокрую майку! – Давай переждем дождь здесь.
Она недоверчиво смотрит на тяжелую деревянную дверь.
– Думаешь, у них открыто?
– У них всегда открыто.
Я вталкиваю ее в темный вестибюль. В нефе теплится свет, но, насколько я могу судить, в церкви нет ни души. Тейлор подпирает каменную стену и увлеченно лижет свое мороженое. Снаружи бушует стихия, нет никаких признаков, что она скоро уймется. Зато здесь – особый, уединенный мир, только для нас двоих.
Хорош фантазировать, уймись, пока не поздно.
– Дай попробовать твое, – просит она, отвлекая меня от тревожных мыслей. Она со мной кокетничает или это опять мое воображение? – А ты можешь откусить у меня.
Сначала мне чудится в ее предложении что-то сексуальное, но я вовремя вспоминаю про мороженое. Я подношу к ее рту свое мороженое, и у меня сводит яйца от того, как она его лижет, потом запускает в него зубы, оставляя скромный след, жмурится. – Вкусно, но жирновато, достаточно одного укуса.
– Неженка.
Она мелодично смеется.
– Теперь твоя очередь. – Она сует мне свое мороженое. – Откуда ты знаешь, что у католиков всегда открыто? Ты вырос в католической семье?
Я киваю и отъедаю от ее мороженого так много, что она ахает.
– Особенно старалась мать. Каждое воскресенье водила нас в церковь. Заставляла надевать рубашечки с воротничками и потом пересказывать проповедь. Если подозревала, что во время службы мы отвлеклись, то потом не отпускала играть с друзьями в бейсбол.
– Крутая была у вас матушка!
– Это еще мягко сказано. – Она бы от тебя была в восторге, как и все остальные. – А ты не посещала в детстве церковь?
– Иногда, на Рождество. Родители много разъезжали. Никогда не могли прижиться в общине. Их всегда считали чудиками, плохими родителями, потому что они постоянно рисковали собой. Крестоносцы от искусства, с такими опасно соседствовать.
– Вам с Джудом тоже было трудно приживаться?
– Мне – может быть. Но не Джуду: он всюду заводит друзей, притягивает людей своей открытостью ко всему новому.
– Это ты воспитала его уверенным в себе.
Она замирает, не успев поднести ко рту свое мороженое.
– Что?..
– Я про Джуда. Ваши родители всегда были заняты. Его вырастила ты. А теперь… – Я ем мороженое, удивленный ее смущением. Неужели она не знает заранее все, что я могу ей сказать? – Ты до сих пор главная его опора. Согласен, он молодец. Он мне нравится. Но глядя на тебя, можно подумать, что он излишне восторженный, что он так уверен в себе и храбр только благодаря тебе.
– Боже! – К моему ужасу, ее глаза наполняются слезами. – Ты говоришь такие чудесные вещи.
– Говорить правду легко и приятно.
Эти мои слова заставляют ее всхлипнуть.
– Господи Иисусе.
– Разве стоит так выражаться в церкви?
– Это точно. Упаси тебя бог наябедничать моей матери.
Она уже смеется. Я чувствую себя как на теннисном матче, только через сетку летает не зеленый мячик, а мое сердце. Мы так долго друг на друга смотрим, что теперь я как честный человек обязан спросить, сколько ребятишек она планирует завести. Я мысленно беру себя в руки.
– Ну, доела мороженное?
– Что?.. – Кажется, она тоже где-то витает. – Да.
Я отбираю у нее быстро тающий конус и отправляю его в стоящую неподалеку урну, туда же летят остатки моего лакомства. Я уже немного задыхаюсь, потому что дождь все усиливается, мы с ней стоим вдвоем в маленькой темной каморке, далеко-далеко от остального мира, и у меня руки чешутся погладить ее нежную щеку. Может, я бы и продержался минут пять без прикосновений, но у меня сохнет во рту от ее яблочного аромата, смешивающегося с запахом дождя. Меня неумолимо тянет к ней, как малый магнит к большому, и она ждет меня с полузакрытыми глазами, изогнув спину и касаясь стены одними плечами. Я упираюсь ладонями в стену у нее над головой, моим губам осталось преодолеть пару дюймов, чтобы сомкнуться с ее губами.
– Я не ошиблась, когда сказала, что у тебя добрая душа, – шепчет она.
Шутихи у меня внутри снова принимаются отчаянно вертеться.
– А вот и нет.