– Артём, дай мне то, чем вы проткнули яйцо.
– Не могу, – невозмутимо отвечает Артём. – Я этим пишу.
Ну а в комнате можно творить совершенно что угодно, главное – не слишком доставать соседей. Можно поставить шкаф боком и отгородить себе замечательный уголок, можно распахнуть его дверцы, положить поперёк какую-нибудь палку, а то и лестницу от двухэтажной кровати, и нацепить на неё одежду, места для которой внутри явно недостаточно. Можно завесить свою кровать ширмами, а можно – носками и колготками. Идеальное место для сушки после стирки! Можно сделать из своего стола настоящее гнездо, захламлённое кактусами и канцелярией. А можно приватизировать подоконник, завалив его учебниками, которые, как правило, отыскиваются где угодно, лишь не на книжной полке.
– Почему ты не хочешь завтра переписывать контрольную?
– Я ещё не готовился.
– А это причина?
– Артём! Куда ты дел мои лекции по матану? Зачем ты отдал их каким-то левым чувакам? Вот я домашку сделаю, и ты утонешь в моей слюне!
– Да-да, Ян, без угроз нынче никак…
Но если уж в комнате станет совсем невмоготу, да и коридор полон народа, всегда можно уйти в тишину общажного читального зала. Читальный зал, в простонародье – бо́танка, – помещение, похожее на класс, с партами и родной школьной доской. Идея ботанки – собирать в своих недрах жаждущих учиться, дарить им покой и уединение. На деле же учатся там только первокурсники. Их старшие, более искушённые товарищи приходят сюда с ноутбуками и устраивают увлекательные турниры онлайн-игр. Ещё здесь частенько «принимают гостей»: окна первого этажа прекрасно заменяют двери, поэтому привести в общагу друга обычно не составляет труда.
Вдогонку теме питания надо сказать, что рядом с читалкой расположен буфет – аппетитно пахнущий уголок, где по вполне умеренной цене можно утолить голод. Мальчики любят тащить оттуда всё, что плохо лежит: салфетки, одноразовые стаканчики, ложки… Особой популярностью почему-то пользуются пластиковые подносы.
Кстати, на дверях буфета, как и на многих других, можно встретить целую галерею объявлений: от грозных требований оплатить проживание до поисков репетитора, от предложений печати (лист А4 – 5 руб. 5 коп.) до афиши о грядущем чемпионате по Доте.
Помимо всего прочего, в девятом часу воскресного утра радует регулярно завывающая пожарная сигнализация: «Покинуть помещение! Всем немедленно покинуть помещение!» Дело в том, что именно в это время мальчики с факультета теоретической физики еженедельно варят пельмени, с завидным постоянством забывая выключить конфорку. Есть, кстати, индивидуумы, которые умудряются не только не погасить огонь, но и сварить в одной кастрюле картофель, яйцо и неочищенную сосиску.
Однако, несмотря ни на что, от отравления, переутомления и возмущения никто не умер. Жизнь кипит, соседи за стенкой смеются над преподами, в твою комнату вваливается одуревший от учёбы одногруппник, а ты угощаешь его чаем и достаёшь гитару:
«Тихо плещется вода, голубая лента. Вспоминайте иногда вашего студента…»
Анна Кочергина (Астрахань)Пинг-понг
Послушайте!
Ведь если нас выпускают —
Значит, это кому-нибудь нужно?
С самого детства я была напрочь лишена такой важной для женщины способности, как кокетство: не просила мальчишек донести портфель из школы, не роняла нарочно тетрадок перед любимым, не умела носить банты. Шли годы, но ничего особо не менялось: я по-прежнему отличалась патологическим неумением кадрить мужчин. Даже излишнее вихляние бедрами при ходьбе являлось не чем иным, как следствием операции после серьезного перелома, в результате которого одна нога у меня стала короче другой на семь миллиметров.
– Ты, конечно, девочка умная, – проповедовала как-то в кафе подруга Галя, больше всех беспокоящаяся за мою личную жизнь, – филфак там закончила, книжек много прочитала, в газете работаешь. Но лучше б глазками научилась стрелять. Совсем мужиками крутить не умеешь. Тебе твои хахали, прости господи, хоть что-нибудь дарили?
Я покраснела.
– Ну… Билет в кино… Цветы там. Да я все сама себе купить в состоянии, вообще-то.
– Нет участи печальнее на свете, чем быть женщиной – «все сама», – отпарировала подруга.
– Ну ладно, пусть я не умею флиртовать. Зато неплохо играю в пинг-понг.
Галя скривилась:
– Тоже мне, Мария Шарапова.
– Да нет, ты не поняла! – засмеялась я. – Я имела в виду умение вести светскую беседу. Понимаешь, искусный разговор напоминает пинг-понг: грамотная подача – пинг! – и даже самый сложный собеседник сначала неуверенно, а потом все более воодушевленно отвечает тебе: понг! И чем эффектнее твои пинги, тем большее удовольствие получает собеседник, а потом и ты сама.
– Офигеть! – делано восхитилась Галя. – И что, этот твой пинг-понг всегда работает?
– Всегда, – уверенно заявила я.
– Ну-ну… – Галя как-то подозрительно хищно стала впиваться взглядом в посетителей кафе. – Что, и на во-он того Ваньку подействует?
Я взглянула в направлении, обозначенном подругой. Там сидел то ли кутила-нефтяник, только-только получивший расчет, то ли внезапно разбогатевший дальнобойщик, методично опустошающий бутылку коньяка. Галя присвистнула:
– «Хеннесси»! Не хило! Везет же дуракам. Ну, давай продемонстрируй свой убийственный профессионализм.
Я еще раз взглянула в сторону объекта. Почему-то подумалось, что будь с ним в свое время знаком Томас Эрнест Хьюм, бессмертные строки «Луна стояла у плетня, как краснорожий фермер» были бы подарены миру намного раньше.
Впервые я усомнилась в универсальности своего метода.
– Спорим? – Галя протянула мне свою изящную руку с акриловыми ноготками.
– На интерес? – с надеждой спросила я.
– На интерес не интересно, – отрезала Галя. – Спорить всегда нужно на деньги.
– Ты ведь сама говорила, что у тебя зарплата только через неделю, а денег всего на чашку кофе осталось! – удивилась я.
– Ну и что? Все равно проиграешь ты.
Я надулась.
– Ладно-ладно. – Галя похлопала меня по плечу. – Давай поспорим на какую-нибудь символическую сумму: я не хочу сильно ударять по твоему бюджету. Скажем… сто рублей. Идет?
– Идет, – буркнула я.
Ударили по рукам.
– Значит, так, даю тебе фору, – начала свой инструктаж Галя. – Сейчас я уйду, ты посидишь немного, изредка бросая скучающие взгляды по сторонам, но чаще на него. Потом подойдешь и скажешь, что подруга твоя, мол, убежала на свидание, а домой тебе идти не хочется, и вечер так дивен, и ты мечтаешь, чтобы интересный мужчина угостил тебя чашечкой кофе…
– Я всего этого не запомню.
– Поэмы, блин, наизусть учила на этом своем филфаке, – психанула Галя, – а тут – «не запомню»! Все, я ухожу.
Хотя предмет спора не смотрел в нашу сторону, Галя разыграла целый спектакль: сымитировала нарочито громкий телефонный разговор с любимым, якобы звавшим ее на свидание, чмокнула меня в щеку и упорхнула.
Я возобновила наблюдение за объектом. Объект был пьян, но еще вполне адекватен. Потребовалось невероятное усилие воли, чтобы почти за косу, как барон Мюнхгаузен, вытащить себя из-за стола и направить стопы к краснорожему фермеру.
– Гхм, добрый вечер! Позволите присесть? Или вы кого-то дожидаетесь? – вежливо осведомилась я.
Фермер вскинул на меня мутный взгляд, пробормотал что-то вроде «Присаживайтесь» и очистил половину стола от тарелок и лимонных цедр.
– Да вот… – замялась я, судорожно припоминая Галину лекцию, – подруга убежала на свидание, бросила меня… А домой… совсем еще неохота… Мне бы поговорить с кем…
Пинг явно не удался.
– Ну, давайте поговорим. А о чем? – Понг, как и следовало было ожидать, тоже оставил желать лучшего.
– Да не знаю… Давайте, например, о Прусте, – ляпнула я.
– О грусти? – переспросил фермер.
– Нет, о Марселе Прусте, – ласково поправила я. – Это писатель такой французский.
– Чего?
– Знаете, он жил в комнате с пробковыми стенами, – продолжила я еще ласковее. – Чтобы никакие внешние запахи и шумы не мешали ему творить.
– С какими стенами? Пробковыми? – Фермер недоверчиво посмотрел на меня. – Это из винных пробок, что ли? И че он там писал?
Этот понг меня воодушевил.
– Самое известное его произведение – многотомный роман «В поисках утраченного времени». Он написан в жанре потока сознания…
– Кого?
– Ну… вот вы никогда не замечали, что, когда думаешь… – Тут я осеклась и с сомнением поглядела на собеседника. – Когда думаешь… о чем-то… то постоянно отвлекаешься, мысль прыгает с одного предмета на другой и никогда не представляет собой гладкого текста.
– А-ааа, ну-ну. – Фермер поскучнел.
«Чем бы его зацепить?» – лихорадочно соображала я. Пришлось вытаскивать главный козырь:
– А еще Пруст был гомосексуалистом.
– Чего-оо?! – Фермер аж подскочил. – Так ты мне тут битый час про какого-то пидора рассказываешь?!
– Да какая разница! – возмутилась я. – Уайльд тоже был «голубым», но это не помешало ему войти в мировую литературу.
– Етишкин корень! – выругался фермер. – Приехали. А нормальные мужики в этой вашей литературе были?
– Ну, конечно…
– Слава богу, – вздохнул фермер и смягчился. – А я вот из писателей мало кого знаю. Ну, Пушкина там…
– Говно вопрос, давайте перетрем по поводу Пушкина, – неожиданно для самой себя сказала я. – В его биографии тоже есть немало тресковых моментов.
У фермера на лице застыло такое выражение, какое, наверное, было бы у майора Ковалева, если б он обнаружил не просто пропажу носа, а появление на месте оного чего-нибудь неприличного.
– Нап… ри… мер? – наконец выдавил из себя фермер.
– Да вот удивляюсь я, как он только все успевал! И богатейшее литературное наследие оставил, и баб у него поперебыло…