Женщины…
Анна Останина (Бухарест)Первый ученик
Став студенткой, я одновременно стала и преподавательницей. Вот как это произошло.
По специальности нас, студентов, в вузе готовили как «преподавателей РКИ», то есть мы должны были уметь научить иностранцев русскому языку, а именно таким полезным вещам, как разнице между глаголами «идти / ходить», тонкости значений «положите сахар – положите сахару – положите сахара» и многому другому. В общем, тому, о чем носитель языка в принципе не задумывается.
Теории на университетских лекциях нам хватало, а вот практики – не очень. Кроме того, за всеми нами, приезжими в Москву студентами, гнался призрак безденежья: кому-то помогали родители, а кто-то, как я, перебивался на стипендию, которая даже при отличной учебе достигала лишь трех с половиной тысяч рублей в месяц. Выходом из этой ситуации было найти себе частных учеников. Многие мои однокурсницы так и поступали уже со второго-третьего курсов; посоветовали и мне. К этому времени я уже носила документы курьером в посольства, раздавала детям шоколадные яйца в праздники, предлагала автолюбителям бесплатную незамерзайку в обмен на номер телефона и была счастлива найти другой заработок.
Особой славой среди других национальностей (китайцев, румын, венгров, поляков) пользовались в институте корейцы. Во-первых, их было много. Во-вторых, они всегда были при деньгах: многие приезжали на работу, и компании-гиганты вроде «Самсунга» покрывали не только их роскошные апартаменты и машины, но и частные уроки русского языка.
Так, по знакомству, и в моей комнате объявился ученик. Звали его Пак Чжин Цой. Он с первого взгляда понравился мне тем, что вел себя по-восточному скромно, не торопился присесть, вежливо кланялся, избегал смотреть в глаза, и на лице его блуждало вопросительное выражение: как бы не сделать такого, чтобы всем стало неудобно? Его простая белая рубашка, застегнутая на все пуговицы, и шелковистый галстук дополняли и без того приятную картину. С первых же минут Цой попросил меня:
– Мои учители… всегда говорить медленно. Ты говорить быстро, это хорошо, иначе не понимать, что говорить русский люди.
У Цоя был приятный, немужской голос, рыжие осветленные волосы и симпатичные передние зубы: как у белки в прыжке за орехом. В общем, весь он был как с картинки модного корейского журнала, но держался скромно, просто, чем значительно меня приободрял. К первому уроку я заготовила небольшое вступительное слово о братских народах, но мою длинную горячую реплику встретил осторожный взгляд:
– Не по-ни-маю.
– Корея и Россия – друзья… понимаешь? (Кивок.) Как братья. (Кивок.) Хотят изучать русский язык. (Кивок.) Понимаешь?
– Не понимаю.
Я начала коверкать фразы: я ломала, крошила и дробила самые простые выражения в поиске элементарного смысла, который бы дошел до странной большой головы Цоя, аккуратно берущего с меня подпись после каждого проведенного занятия, с которых, я догадываюсь, он выходил с девственно-белым листом не только тетрадей, но и знаний. Он знал достаточное количество слов, мог переводить фразы, но общий смысл ускользал от него, как ускользает от нас собственная тень.
Между нами почти сразу установились дружеские отношения, мы друг другу понравились и улыбались вовсе не вымученной улыбкой вежливости. Вскоре Пак Чжин Цой признался:
– Ты красивая. Пуще будет хорошо. Я мечтаю вам. Это метапор.
Думаю, что ни одна девятнадцатилетняя девушка, какой я в тот момент была, не могла бы не растаять от подобного признания. Тридцатилетний Цой же крутил ручку, которой так и не написал ничего по-русски, ни одного упражнения, ибо писать ему было не по душе, и откровенно расспрашивал:
– Ты можешь любить такой, как я? Я не очень красивый, как я, не нравиться девушки. Когда иду в клуб, никто не смотреть на меня.
Непостижимым образом мне стало импонировать его дурное полудетское произношение, иногда я совсем не поправляла его, в надежде услышать одно из на скорую руку сляпанного:
– Я был в России. У меня был преподавательница, очень красивая девушка. Европейские девушки не любят такие глаза… странное лицо. Я должен учить, как встречаться с красивые девушки. Надо учить говорить штуки.
Под «штуками» он, конечно, подразумевал шутки, но «шутки» никак не желали откладываться у него в голове, точно так же, как вместо слова «монета» звучало в его устах упрямое «ремонт», а вместо «ленивый» – то ли «ослиный», то ли «маслины». Все это придавало его речи особое очарование, и мне оставалось завороженно наблюдать, какую истину изречет в этот раз его широкий, белозубый корейский рот. Смеяться он вообще любил. Хохотал как ребенок, закинув голову назад и издавая то булькающие, то рокочущие переливы горлом.
Цой никогда не брал быка за рога, как привык обыкновенный русский человек: он начинал издали, подбирал самый кончик ниточки и медленно, неторопливо начинал сматывать ее в клубок. Все, за что он принимался, обрастало особенностями и подробностями и от этого становилось чем-то наподобие чайной церемонии. Но подобная медлительность и тщательность в личных телодвижениях отнюдь не означала, что он не любит быстрой езды, как и любой русский. Пару раз мне довелось вместе с ним ехать на его любимой машине, синем юрком «Мини-купере». Меня бросало от приборной доски и обратно, кренило вправо и влево, вжимало в спинку кресла, а мой спутник продолжал размеренно выжимать сто пятьдесят километров из своей игрушечной машинки, не довольствуясь малыми силами (лошадиными). В чем нельзя его было упрекнуть, так это в чрезмерной бережливости: он считал справедливым расплачиваться за меня по счету в ресторане и все так же аккуратно вносить плату за наши уроки, которые я стала сводить к прочтению гастрономических текстов, его они немало забавляли.
На церемонию вручения моего диплома он торжественно принес в подарок букет белых хризантем и свой записанный еще в Корее CD, одну из песен на котором даже попробовал мне перевести. Это было что-то экзистенциальное, вроде «Маленького Принца», о девушке и невидимой рыбе. А впрочем, кто знает, ведь песни были на корейском. Сейчас я жалею, что не сохранила при переезде этот компакт-диск.
В одну из наших душевных встреч, после того как мы объелись обжигающего глотку супа в корейском ресторане и прогулялись по парку, держась за руки, Цой привел меня к себе домой, где мы просражались с глагольными формами около полутора часов, после чего, расчувствовавшись, пока я сидела наполовину отвернувшись, он решил меня поцеловать. Осторожно, словно боясь быть отвергнутым, он прикоснулся губами к моим волосам, передвинулся на скулу и только потом, неторопливо, с большой аккуратностью, нашел своим ртом мой рот, где мне и пришлось его остановить.
– Что ты делаешь? – удивилась я.
Он вздохнул и сказал:
– Завтра я буду летать дом. В Корея.
Раз в год его компания действительно давала ему право полететь домой на две недели, поэтому я только кивнула и снова отвернулась к учебнику.
– Ты должна сказать пока, – не отставал ученик. – Я грустный, потому что мы – ты и я – видим последний раз.
При этом на лице его было написано абсолютное спокойствие, от грусти далекое, как полюса от экватора. Я еще могла думать, что в глубине души он отчаянно страдал, но только до того момента, когда он объявил, что по приезде в Сеул собирается искать новую работу, записать еще один CD с музыкой и… жениться. На ком? Все это время одна хорошая девушка, которую он давно знает, писала ему письма, пришла пора на них ответить. Он объяснил, что продал свой «Мини-купер», сегодня освободит арендованную квартиру и отвезет чемодан в аэропорт.
– Так когда самолет?
– В два часа, – показал он на пальцах.
– Завтра в два часа?
– Хотел сказать пока. Теперь буду лететь… Ты не целуешь. У тебя есть любимый человек? – спросил он и спрятал глаза, чтобы не поставить меня в неудобное положение.
– Да, есть… но очень далеко, в другой стране… мы давно не видели друг друга.
– Он знает, как ты делаешь? Знает, что ты ехать в клубы, танцевать, пить? Знает, что к тебе приехать дома мужчины, как я?
– Я объяснила, что в нашей культуре при отношениях между мужчиной и женщиной обычно это не возбраняется, я могу приглашать к себе в общежитие кого угодно, в этом нет ничего страшного, тем более для частных уроков.
– Если бы ты была моя девушка в Корее и я бы знать, что ты видишь другие мужчины, тогда… – И он провел ребром ладони по горлу.
– А если бы твоя девушка в Корее узнала, что ты ходишь в клубы в России?
– Тогда. – И он опять провел по горлу и засмеялся. – Она jealous, как это по-русски?
– Ревнивая.
– Да, как ты говоришь.
Мы пожелали друг другу удачи и расстались.
Что бы я в своей жизни ни делала, чем бы ни занималась, я часто думаю о моем первом ученике. Первый ученик, как и первый ребенок, – самый трудный, самый долгожданный, самый любимый. Когда еще мало умеешь дать, но очень много хочешь и поэтому стараешься восполнить недостаток своих знаний и умений дружеским отношением, вниманием к человеку, теплотой. От первого ученика, по моему мнению, в немалой степени зависит, как сложится дальнейшая профессиональная судьба преподавателя.
Борис Витальев (Барнаул)Госпожа
Честное слово, она была удивительно хороша! Тогда я впервые увидел, насколько обворожительны алтайские девушки. А эта ну прямо-таки особый случай.
Мы познакомились в общаге Алтайского госуниверситета, на улице Красногвардейской. Я тогда приехал восстанавливаться в универ после службы в армии, весь такой гордый собой, старший сержант, командир танка, в Европе служил! По-дембельски сдвинув фуражку на затылок, посверкивая лакированными лычками, не имея в голове ничего путного, я приближался к родному универовскому общежитию. Остановился перед входом, по армейской привычке одернул форму и вдруг услышал сверху наглое и беспардонное «Карр»! В следующее мгновение на мой сверкающий дембельским лоском погон капнуло воронье дерьмо. Так и вошел в свою общагу, с обосранным погоном.