Agip[91]. А еще предложил мне опробовать новую машину, Torino, с которой аргентинцы пытались вернуться в автоспорт в качестве производителей, возрождая славные начинания 1950-х. Название («Турин») ей дали в честь Пининфарины[92], разработавшего дизайн. Мы позавтракали, а потом он отвел меня в сторонку и сказал: «Я больше не женат, и все вижу в ином – совсем ином – свете, чем много лет назад». Чтобы произнести эти слова, нужно большое мужество. Фанхио проявил благородство, и мне было приятно сознавать, что мы снова стали друзьями. С тех пор мы виделись несколько раз, и даже в этом году после Гран-при Монако Мануэль заехал в Маранелло. У него есть сын, который старается дотянуться до славы отца в автоспорте, но пока не слишком успешно[93]. Мануэль, несколько лет назад перенесший сердечный приступ, сейчас живет в Буэнос-Айресе. И на каждом мероприятии, связанном с автогонками, в Аргентине его встречают так, как положено приветствовать единственного в истории пятикратного чемпиона мира[94].
Уже не раз в этой книге я упоминал Питера Коллинза, которого глубоко уважаю и как гонщика, и как человека. Чтобы показать его моральные качества, достаточно вспомнить 1956 год. Ситуация в чемпионате мира развивалась так, что было возможно предопределить победителя. Я позвонил Питеру и сказал: «Хочу узнать твое мнение. Я не прошу тебя отказаться от борьбы за чемпионство в пользу Фанхио. Я сам был гонщиком и все понимаю. Но сейчас, когда нам надо делать выбор, хочу узнать, что ты обо всем этом думаешь». Ни минуты не сомневаясь, Питер ответил: «В моем возрасте было бы слишком самонадеянно ставить перед собой такие цели. Мне всего двадцать пять. Впереди у меня много времени. А Фанхио должен стать чемпионом еще раз, потому что заслуживает этого, и я в любой момент готов отдать ему свою машину». К сожалению, времени у Коллинза оказалось немного. Через два года он погиб на «Нюрбургринге», показывая на сложнейшей трассе в дуэли с Тони Бруксом высший класс[95].
Невысокий, крепкий симпатичный парень. А то, что он хороший человек, было написано у него на лице. Питер обожал и гоняться, и копаться в машине, причем отлично разбирался и в том и в другом. Его отец владел автомастерской и занимался перевозкой крупных грузов. Коллинз был из тех, кто после первого же круга на новой машине мог с точностью назвать, при каких оборотах двигатель развивает максимальную мощность, при каких – максимальный крутящий момент, когда лучше переключать передачи и так далее. В общем, был с машиной одним целым. Мастерством Коллинза восхищался сам Мосс и очень хотел, чтобы именно Питер был его напарником на «Тарга Флорио». Та гонка благодаря их экипажу получилась незабываемой[96].
Вскоре после перехода в нашу команду Питер решил жениться. Во Флориде он познакомился с красивой, стройной, изящной белокурой разведенной американкой, которая играла в театре и снималась в кино с Орсоном Уэллсом[97]. На самом деле они уже виделись – за год до этого, в Монте-Карло, но тогда Питер не обратил на Луизу внимания. Она оказалась типичной подругой гонщика в боксах, о которых я напишу дальше. Американка его совершенно очаровала, и за время короткой поездки во Флориду решение было принято. Питер сообщил отцу и женился. Страсть к гонкам, мастерство и талант никуда не делись, и Коллинз продолжал выступать неплохо, но от спокойного веселого парня не осталось и следа: друзья поговаривали, что Америка лишила его сна. Помню нашу последнюю встречу. Перед отъездом в Нюрбург я пожал ему руку, посмотрел в глаза и почувствовал невероятную грусть. Потом вернулся в свой кабинет и спросил себя: неужели это предчувствие?
Фройлан Гонсалес был соотечественником Фанхио, но на этом сходство между ними заканчивалось. Cabezón, упрямец, как все называли Гонсалеса, являлся в определенном смысле противоположностью Мануэля, особенно в том, что касалось стабильности. Потрясающие гонки, проведенные на высочайшем уровне, чередовались в его карьере с полностью провальными периодами. Когда Фройлан выходил в лидеры, он по непонятным причинам сбрасывал скорость и давал себя обогнать; однако же, если ему доводилось преследовать соперников, он расправлялся с ними беспощадно. В этом отношении он был полной противоположностью Альберто Аскари. И, сказать по правде, я так и не смог понять, почему он ведет гонки именно так. Зачем вся эта лишняя нервотрепка, лишние усилия и напряжение? Но Фройлан, без сомнения, был смелым и волевым пилотом, знающим, что такое спортивное благородство. Никогда не забуду, какие важные победы он принес Ferrari: первую победу над Alfa Romeo и Mercedes в Сильверстоуне, вторую подряд победу над Mercedes в Аргентине, а также безумную «24 часа Ле-Мана». Сейчас Гонсалес живет в Буэнос-Айресе, занимается автомобилями и время от времени перебирается через океан, чтобы снова побывать в Италии, посмотреть на наш завод и повидать «дона Энцо».
За Ferrari выступал и еще один великий иностранец – Вольфганг фон Трипс. Он особенно дорог мне, потому что отличался невероятным благородством души. Вольфганг был единственным наследником старого баронского рода, семьи, потомки которой до сих пор существуют в Германии и остаются крупными землевладельцами. Он любил многие виды спорта, но автогонки в особенности, и был таким же джентльменом за рулем, как и в жизни. Обладавший фантастической скоростью, фон Трипс отличался невероятной храбростью, а на его аристократическом лице с тонкими чертами неизменно играла какая-то странная, немного печальная улыбка. Он погиб в 1961 году, после победы на Гран-при Нидерландов и Англии, на том самом Гран-при Италии, где его должны были короновать. На втором круге фон Трипс столкнулся с Джимом Кларком, болид которого чуть подтолкнул машину Вольфганга, и непоправимое произошло в один миг. Кларк не пострадал, но машина Таффи – друзья называли его именно так – вылетела в толпу зрителей, и последствия оказались катастрофическими. Славный для нашей команды год закончился трагедией. Вместо награды за труды, самоотдачу, победу и успехи тот день принес нам горе и страдания.
Как правило, на Гран-при выступали европейцы, однако с 1960-х годов в «Формуле-1» появились и гонщики из Северной Америки. В моей команде их было трое: Дэн Герни, Фил Хилл и Ричи Гинтер, не считая Марио Андретти (для меня он итальянец). Фил Хилл, гонявшийся за Ferrari вместе с фон Трипсом, был надежным и очень умным пилотом. Он перешел из гонок на спорткарах и какое-то время работал в Калифорнии механиком. Гениальным я бы его не назвал, но выступал Хилл уверенно и стабильно, особенно на скоростных трассах. Он любил затяжные крутые повороты и длинные прямые; извилистые трассы, на которых нужно постоянно пилотировать очень точно, ему не нравились. Фил действовал безошибочно только на быстрых трассах. Он выступал за Ferrari 10 лет и в 1961 году стал чемпионом мира. Сейчас Хилл живет в Калифорнии, реконструирует старые машины и часто консультирует американских организаторов гонок, особенно в Лонг-Бич.
С Дэном Герни я познакомился по переписке в декабре 1958 года. После обмена письмами он приехал выступать на «12 часов Себринга» на моей Ferrari. Это была первая гонка, когда Ferrari представляли три североамериканца: Герни, Хилл и Гинтер. Стоял первый день весны, солнце закрывали грозовые тучи. Герни хорошо вел гонку, меняясь с Чаком Дэем. Когда две трети гонки остались позади, начался дождь, и место Герни занял Фил Хилл. Ferrari шла третьей, но все же смогла победить, показав среднюю скорость более 130 км/ч. Второе место тоже осталось за Ferrari – под управлением Жана Бера и Клиффа Эллисона.
Мы снова встретились с Герни[98] в мае следующего года. Поразительно, с каким энтузиазмом он говорил и о своих машинах, и о гонках, и о большой семье. Обсуждая «12 часов Себринга», я спросил Дэна об одном эпизоде: говорят, на выходе из какого-то поворота Герни обнаружил, что посреди дороги стоит машина соперника. Тогда он объехал ее по обочине и вернулся на трек. Герни сказал – точно, так и было, и ему жаль, что он потерял на этом время. Я рассмеялся. На самом деле всего-то 31 секунду!
Тот сезон остался за Ferrari. Однако следующий, 1959-го, оказался не таким удачным. Но Герни, бравый и храбрый «морпех», продолжал бороться изо всех сил, несмотря на проблемы со здоровьем – помните эти опухшие руки?! После хорошего выступления на Гран-при в Монце, когда он сидел на хвосте Стирлинга Мосса, пока не пришлось менять шины, Дэн написал: «Я горжусь тем, что работал с Вами и Вашей прекрасной командой». Он продолжал выступать в гонках за другие команды, а также пытался строить болиды с Eagle. Наконец обосновался на побережье в Калифорнии, где до сих пор занимается бизнесом. Не удивлюсь, если Герни и сейчас помогает готовить машины к «Индианаполису». Сильный, простой, серьезный парень – вот каким я его запомнил. А ушел он из Ferrari, думается мне, потому что считал неподходящим для себя место второго номера после Фила Хилла.
Герни, на мой взгляд, был типичным американцем – именно таким, каким европейцы представляют себе янки, и внешне, и по характеру: крупный, энергичный и немного наивный. И я ждал, что Ричи Гинтер, сотрудник нашего дистрибьютора в Калифорнии, который летел из Лос-Анджелеса, будет выглядеть примерно так же. Каково же было мое удивление, когда передо мной предстал несуразный веснушчатый паренек с острым личиком, потерянным выражением грустных, как-то странно мигающих глаз и с такими тощими ногами, что штанины его брюк казались пустыми. Признаюсь, я дар речи потерял. Однако этот малыш свое дело знал и не тушевался на тестах. Он отлично чувствовал болид. Всегда действовал уверенно, сохранял точность пилотирования и оставался верным своему стилю даже на самых мощных машинах. Мне это нравилось. К концу долгой тренировки Ричи словно растворялся в кокпите, и виднелись только шлем и пара рук на руле. Но каждый круг получался быстрее предыдущего. Он привыкал к скорости: во время таких интенсивных тренировок рождался настоящий гонщик.