И наконец в неурочный час, среди ночи, оборвав на самой сладости сны о доме, поднял людей и коней сигнал трубача:
— Ра-а, ра-а, ра-а!..
На войне счастья не бывает.
3
Такого Вектор еще не слышал — артподготовку перед наступлением: словно невиданный богатырский конь заржал во все небо, на все, какое есть, пространство, от края и до края, так что закачалась под ногами земля. И это еще не все. Как метнется что-то из леска неподалеку с оглушающим грохотом и слепящими огненными хвостами! Кони шарахнулись, обезумев, обрывая удила, вырываясь из рук всадников, и, когда раздалась команда «По коням!», казаки все еще ловили их под веселые выкрики минометчиков-эрэсовцев:
— А говорили: наши кони привычные, «катюш» не боятся!..
Конница вошла в прорыв, начался многодневный рейд.
Вектор привыкает к новой для себя жизни — боевой, походной. Все в ней неожиданно — марши и скоротечные бои, привалы и новые переходы. Хозяин порой и ест и спит в седле. Седло — его дом. И все необходимое при нем, тут же, под руками — в кобурчатах, притороченных по обеим сторонам седла. В одном — его собственное добро: еда, патроны, белье, бинты и лекарства, в другом — Векторово: ремни, скребницы, запасные подковы, мази, дневная норма овса. На передней луке седла привьючена бурка. Шашка и карабин подвешены сбоку — Вектор чувствует их металлический холодок.
Все время в пути. Часы отдыха редки, еще реже встречи с Орликом, но выпадает удача, и если не сами хозяева, то старый Побачай уводит двух друзей-дончаков в одной связке подкормить у коновязи или, расседлав, отпустит их пастись. Отрадно тогда похрумкать овсом в укромном кутке или на лугу пощипать росной травы, видеть над горизонтом знакомую звезду, навевающую спокойствие и надежду, что все будет в порядке, что где-то есть конец горю и страданию. Начеку только слух: уши ходят туда-сюда, улавливая шумы обеспокоенного войной мира, сторожа голос и шаги Хозяина, уснувшего из-за предосторожности на случай тревоги где-то поблизости, чаще всего в ногах у коня, подложив под голову седло и завернувшись в бурку или зарывшись в копешку сена, а буркой накрыв от дождя и ветра своего скакуна.
Заслышав тревогу, почуяв на спине седло, Вектор наструнивает ноги, подбирает бока. Холодок под сердцем, во всех мышцах дрожь. А когда раздастся команда «В атаку, марш-марш!», нету коням удержу, словно ураган в них вселяется, даже Орлик, старый служака, преображается, словно помолодеет, увязывается за эскадроном и — откуда только прыть берется — скачет переменным аллюром, путаясь в рядах сабельников, и Наташа долго не может с ним справиться, чтобы повернуть обратно.
В такие минуты Вектора словно несет какая-то посторонняя сила, он не знает, что делается по сторонам и позади, мчится все быстрее и быстрее, видя лишь перед собой темнеющие от пота крупы лошадей, перелетающих через кусты, ямины и канавы, и делая вслед за ними то же самое. А как разглядит при тусклом свете солнца сквозь пороховую гарь заметавшихся вражеских солдат (их он узнает по одежде) и когда казаки с гиканьем выхватывают шашки из ножен и с воинственным криком начинают рубку, Вектор готов любого, кто встанет на его пути, крушить копытами, и если б только умел, то и сам вместе с людьми кричал бы «ура».
От громыхающего неба нет спасения ни людям, ни лошадям. Сколько их рухнуло перед глазами Вектора! И много коней пробежало мимо без всадников, и немало прошло, возвращаясь из боя, казаков, спешенных, с уздечками, с конской сбруей в руках, с взваленными на плечи седлами. Кони без людей и люди без коней — это всегда тревожно, всегда горе. И после каждого такого дня ночью на стоянке Вектор изоржется весь, ища и не находя рядом с собой многих знакомых лошадей.
Новый бой застал конников врасплох. Только что из ночного налета, не успели пополнить боеприпасы, как всполошили всех крики командиров:
— Противник идет на прорыв!.. Задержать любой ценой!.. По коням!..
Выскочили поэскадронно в открытую степь. В кукурузе притаились, ждут.
Утро чуть брезжит. За дальним пригорком над низиной черное облако — не то дым, не то пыль. Оно растет. Оттуда доносится металлический скрежет. Он все резче и резче.
Из облачка на бугор выкатились черные танки и выбрасывая с оглушительным грохотом снопы пламени, поползли с утробным ревом по неубранному пшеничному полю. За ними в дыму мельтешат серые людские фигурки.
Командир эскадрона поднял саблю: немой приказ «внимание». Скомандовал:
— За мной, марш!
Хозяин пришпорил, но это было лишним: Вектор и сам понял, что надо делать.
Эскадрон развернулся в боевой порядок. С гиканьем и свистом, с шашками наголо — понеслись. Екают селезенками на бегу лошади, перелетают через кусты и водомоины. Только и видишь, как поблескивают клинки, мелькают кубанки да полощутся за спинами всадников красные башлыки, только и слышишь топот коней, лязг железа, треск и грохот начавшегося боя. Тр-рах! — рвануло где-то совсем близко, и лошадь, скачущая перед Вектором, перевернулась, блеснув подковами. Осыпало комьями вскинутой земли и осколками, опахнуло пороховым смрадом.
Бежавшие за танками солдаты встречают конников огнем автоматов, сами валятся под саблями, бегут в панике. Один, злобный, с оскаленными зубами, падает под ударом копыт Вектора. Всех порубали. А танки ползут, ползут.
Казаки направляют коней вдогон.
— Гуржий, атакуй крайнего! — крик командира.
Жутко Вектору, давно не встречавшемуся с танками и прежде всегда убегавшему от них, идти сейчас на сближение с движущимся чудищем. Хозяин пришпоривает, гонит, принуждает его подскакать ближе к танку. От железа пышет жаром, как от кузнечного горна, шибает в ноздри душным керосинным перегаром.
Гуржий кидает одну гранату, другую, взрывы сотрясают танк, но он продолжает двигаться. Какое-то время хозяин и Вектор мчатся рядом с ним, почти вплотную. Миг — и Хозяин, гикнув и отпустив поводья, спрыгивает с седла на огнедышащее страшилище. Инстинкт как бы подсказывает Вектору остановиться, но грохот железа так ужасен, что обезумевший дончак взвивается на дыбы и, визжа, мечется среди пляшущих языков пламени и раздирающих уши разрывов. Когда опомнился, предстала перед ним картина боя: пылающие, как стога сена, танки, кони без людей, люди без коней.
«А г д е Х о з я и н?»
И призывно крича, Вектор скачет обратно.
— Гур-рж-жий! Гур-рж-жий!
Кажется ему, что имя Хозяина выговаривает он не хуже людей. С ним делят судьбу многие кони и, как где появится человек, мчатся к нему наметом. Мало-помалу Вектор приблизился к месту, где оставил Хозяина. Танк стоял без признаков жизни, вокруг него было черно, по полю шла жаркая волна огня.
Слабый голос, желанный, единственный, не столько услышал, сколько он ему почудился. Как возрадовался дончак, как вскрикнул и помчался на голос, улавливая в удушливом от дыма ветре знакомый запах. Сперва он нашел кубанку Хозяина, а за увалом и его самого. Гуржий лежал с запрокинутым лицом, стонал, корчась от боли, и запаленно дышал, как загнанная лошадь. Его плечи и грудь под изорванной черкеской были красны, как башлык. Шевельнувшаяся рука тоже была вся алой, и это пугало.
— Оле, оле! — зашептал Хозяин. Вектор покорно склонился к нему, выражая сдержанно-тихим ржанием свою любовь. И тут же почувствовал, как знакомо натянулся поводок. Казалось, сейчас Хозяин встанет, но он только застонал еще громче, оставаясь лежать и не выпуская из рук ремней. Слабое подергивание повода и шепот «оле, оле!» сперва не были Вектору понятны, он недоуменно тряс головой, пугливо ржал и скреб копытом землю, наконец в сознании угнездилось как самое вероятное: Хозяин просит его лечь.
Прикидывая, как лучше выполнить команду, и остерегаясь, чтоб не придавить раненого, дончак мягко опустился на колени, затем, выпрямив задние ноги, повалился на круп. Сейчас же добрая рука друга потрепала его по холке нежно и благодарно.
К своим конь вез его поперек седла, шажком. С криком и плачем встретила их Наташа. Старик Побачай и подоспевшие казаки помогли снять раненого и, наскоро перевязав, занесли его в санитарную машину, тут же отошедшую с ревом в облаке пыли, он только и успел крикнуть:
— Поберегите коня!..
4
Снится Вектору, будто Старшой подносит ему в кубанке овса. Зернинки вкусные, с солонцой. (На фронте в соли постоянный недостаток, конь посолонцевать любит — дома всегда наведывался к овчарне, где всем хватало лизунца.) И вот как будто к сладчайшему лакомству суется в кубанку лохматая морда Батьки Махно. Не дать ему, наказать, проучить наглеца! В негодовании скаля зубы, напрягся, чтобы со всей силой вцепиться в загривок. Но, странно, почему-то не дотянулся до нахального коня, зубы сомкнулись в пустоте. И Вектор проснулся. Тут же услышал надоевшее, оскорбительное:
— Балуй, гад! Ты у меня получишь! Чертово отродье!
Сейчас или плеткой огреет или кулаком двинет — всего можно ожидать от Чужого, — дончак в ожидании удара прищурился, сжался и чуть присел на задние ноги, чтоб и самому в долгу не остаться, воздать обидчику по заслугам.
Два месяца командует им Чужой. Даже голос его противен. Нет сил терпеть этого человека. Ни ласки от него, ни заботы, и пахнет не так, и ездит не так, и ходит не так — нет ничего от Хозяина.
— Мабуть, твоему коню, Ершов, який-то сон приснывся.
— Неужто этой твари могут сниться какие-то сны?!
— А як же! Лошадь што людына. Тильки гутарить не може… Ты бы с ним поласковей. Бачишь, який нервный! Добра от тоби немае. По хозяину своему тоскуе…
— Да разве эта тварь на чувства способна!.. «Не знает добра, тоскует…» Все это выдумка!.. А сказать тебе, почему лошадь слушается человека?
— Ну, кажи, кажи. Послухаемо.
— Заметь, какой у лошади глаз. Выпуклый. Как лупа. Значит, все перед ней в увеличенном виде. Представляешь, какими она видит нас! Агромадными великанами! Ну и боится. Потому и слушается.
— Чи ты дурень, чи шо! Хто тоби це казав?