— Ну, мама, прямо зла на тебя не хватает! Такая стала — слово не вытянешь… Вот что. Будешь жить у нас!.. А Лешка дурак, под Нинкину дудку пляшет. Он же и сестер знать не хочет…
По-прежнему сдерживая себя, постепенно успокаиваясь за шитьем, за домашней уборкой, к концу дня Лявоновна пришла к твердому решению:
— Знаешь что, девка! Проводи-ка меня завтра к Наташке. Ладно?
— Ладно…
5
Очень уж нравится Лявоновне место, где Наташка живет. Прямо под боком у колхозных садов, у казенника. Сады и лес — на горе, а дом — под горой, у лога. Индюшкам и курам полная свобода. Гусям и уткам тоже раздолье: за огородами луг и речка. Хорошая пастьба для коровы и телка. От самых ворот по ложбине убегает в глубь садов и дальше к вековым дубравам ненаезженная, взявшаяся зеленью дорога. Заготовляй травы сколько хочешь — и вязанкой носи, и на тачанке вози. Топливо круглый год вольное. Под горку хворост легко стаскивать, а как снег выпадет, и вовсе хорошо: нагружай санки, они сами до дому добегут, да еще и тебя довезут. Дочка всегда приглашает: «Мама, поживи у меня!» Конечно, у Наташки хорошо. И если мать редко заглядывает к ней, то лишь из-за Ерки, из-за ее мужа. Характер у него неуживчивый, вспыльчивый. Правда, не его вина в этом: война и нервишки ему истрепала, и самого поизувечила — нога не сгинается, щека рватая.
Любуясь на взгорья в осенней позолоте, Лявоновна зябко ежится: холодная потуга из лога. Тут вечно вот так сквозит — летят из чащоб цветочные, грибные, всякие духовитые лесные запахи, с вечера наплывают туманы. Если верить дочке, эта потуга не во вред, от нее будто бы возле дома какой-то особый климат: в жаркое время, когда у соседей духота, здесь прохладно, а когда по осени соседские огороды заморозки бьют, у Наташки не страдает ни одно растение, отчего у нее и огурцы свежие водятся допоздна и помидоры, и каждый год вызревают дыни и арбузы, большие и сладкие, каких здесь ни у кого не бывает.
Лявоновна подходит ко двору, пробует открыть калитку, она не поддается. В щелку видно, что изнутри накинут крючок. Так у них бывает закрыто, когда никого нет дома. Надо просунуть руку сверху калитки — вот и все хитрости. Как открыла калитку, сразу увидела, что в своих предположениях не обманулась: на хате замок. Глянула на огород, там никого. Минуты две постояла в раздумье, тут с улицы донеслись мужские голоса, в калитку входит Ерка.
— Здорово, зятек!
— Здорово, бабка.!
Этот иначе никогда ее и не зовет. Бабка да бабка. Если уж язык не поворачивается мамой-то звать, то хотя бы по отчеству кликал, как все.
У Ерки и вошедших за ним двух мужчин за плечами ружья, брюки и сапоги вывожены в грязи.
— Чи охотничали?
— Не твоего ума дело, бабка!..
Зять еще что-то пробурчал, совсем непонятное, приятели засмеялись и стали чистить сапоги о ступени крыльца.
— А где Наташка?
— В район послали на какое-то совещание.
— Что это ее гоняет председатель почем зря?
— Пусть гоняет, ничего ей не сделается.
— Когда же приедет?
— А я почем знаю!
— Что Сашка-то пишет?
— Ха! А что писать солдату? Служу, жив-здоров, шлите денег…
Сам посмеивается, и те двое — тоже. Одного-то Лявоновна знает — Еркин друг закадычный, еще с детских лет, Пашка, шароваристый, крепкий мужичака, напарник во всех его затеях, пуще всего на охоте. Второй помоложе, высокий, насмешливый, форсистый — видимо, в городе живет, в отпуск приехал. Приятели его называют: Ваник. Все трое чем-то радостно возбуждены, но, кажется, не выпивши.
— Вот ключ, бабка, отпирай!..
Мужики ружья оставляют в сенцах и, войдя в хату, закуривают.
— Что ж, братва, сделана лишь половина дела, — озабоченно говорит Ерка. — Как дальше-то?
— Стемнеет, все обстряпаем! — Ванику, видать, все нипочем.
— Тьфу! Опять он за свое! — взрывается Пашка. — Я же сказал: вечером мне нельзя, гостей провожаю.
— Тогда надо было меня слушаться. Принесли бы!
— Это белым-то днем! Шевели мозгой, малый!
— Ну что ж, все обтяпаем по утрянке.
— А ежели лесник обнаружит?
— Пригрозим!.. Он и пару не пустит.
— Какой ты шустрый!.. До утра и собаки пронюхают, как прошлый раз. Чего там спорить. Куда ни кинь, все клин. Так будем брать в дело Жорика или нет?
Ерка кивает, Ваник морщится, но молчит.
— Тогда пошли!..
Как ни пытается вникнуть в их разговор Лявоновна, все без толку: сам леший не поймет, какая у них задача. В сенцах дружки задерживаются, оттуда слышно:
— А куда привезем? Может, к тебе?
— У меня же гости из Краснодара!.. И к Ванику нельзя. К его братишкам вся пацанва с улицы бегает. Лучше к тебе. Федоровны нет, никто не заглянет. А теща твоя, чай, не болтливая?
— Бабка что надо: и нашла — молчит, и потеряла — молчит.
— Ха! Вот и хорошо!..
Через час-полтора вся компания прикатывает на легковой машине, брезентовом «газике». Поругиваясь и пыхтя, они затаскивают что-то тяжелое в сенцы — один раз да второй. Ерка, открыв дверь и не переступая порога, приказывает Лявоновне:
— Выйди-ка да запрись, бабка, покрепче, и никого не пускай!
С улицы летит гудок, заставляет его поторопиться. Машина фыркнула, уехали.
Выходит Лявоновна в сенцы и даже присела от ужаса:
— О боже милостливый, сохрани и помилуй!
Такие страшилища лежат на полу: черные, волосатые, с оскаленными зубастыми мордами, с большими острыми клыками — два матерых кабана-секача, отродясь таких не видела.
Возвернулись мужики быстро — Ерка, Пашка и Жорик-шофер: надо кабанов обрабатывать. Все трое уже подвыпивши — значит, где-то успели повечерить. А Ваник куда-то завеялся. Не один раз ругнув его, приятели втаскивают в хату добычу — одного секача да другого. Если б не надо было таиться, обсмолили бы их на костре, а то надо шкуру драть. Наточили ножи, приготовили тазки, закурили, нервничают: где же он? Ждать-пождать — нема, ждать-пождать — нема. На дворе все темней, Ерка зашторивает окна, зажигает свет. Делать нечего, принимаются за работу без Ваника. Пашка с Жориком вдвоем кабана дерут, а Ерка один, трудно ему без помощника, матюкается. Тут бы и любого зло взяло. Вдвоем-то как было бы легко: один бы держал, другой бы резал.
Лявоновна то в окно глянет, то на улицу выйдет: «Где же он, нечистый дух?» Увидела мальчишку, идущего вприпрыжку по улице.
— Ваника не видел?
— А он дома. Пришел да как зачнет с братьями бороться! Лежанку у матери развалили…
— А сейчас что делают?
— Снова борются…
Вот шалава! Значит, надолго застрял. Лявоновна спешит вернуться в хату.
— Ера, дай хоть я тебе подмогну!
— Сами управимся! А ты, бабка, пожарь-ка нам свеженинки! — и зятек отхватывает ножом от кабана шматок килограмма на четыре.
Здоровенная есть сковорода у Наташки, на полдюжину едоков. Ее-то Лявоновна и облюбовала. Режет кабанятину и дивится: ведь тоже свинина, а не похоже — в той отдельно мясо и отдельно сало, а здесь и мясо и сало прослойками, жирок желтенький. А как поставила на огонь, дух пошел от мяса ароматный, лесной — известно, кабаны питаются всякими кореньями, желудями, яблоками да грушами дикими.
Те, что вдвоем-то принялись за кабана, быстро с ним справляются, а Ерка все дерет. Дружки, не сговариваясь, оба начинают ему помогать. Разделали, распотрошили. Отрубленные головы Ерка вместе со шкурами бросает к порогу.
— Вот, бабка, еще тебе дело. Утречком по темному отволокешь в речку!
Наконец приходит Ваник. Все на него с бранью:
— Где ты был? Неужели ты не знаешь, что у тебя дело тут!.. На чужом горбу любишь кататься!
— Да не мог я. Был занят.
— Что же ты делал?
— Что делал, что делал… А я дома своих братей в порядок производил!..
Еще на него малость пошумели и вроде бы примирились, приступают к дележу.
— Ему лодыжки! — Ваник кивает на Жорика. И не поймешь, то ли в шутку он это говорит, то ли всерьез. А шофер молчит себе, покуривает, могучий парняка — я тебе дам, спокойный — такого не скоро выведешь из терпения. — Жорику лодыжки!
— Да заткнись ты! — одергивает Ерка бузотера. — Делим всем поровну!.. А почему ему лодыжки? Он такой же участник, как и ты. Кто «виллис» пригнал? Кто привез?.. А если б попутали его с машиной? Враз бы рассчитали!.. И не увиливал от работы… Ну-ка, деляга, хоть сейчас потрудись! — Ерка втягивает тушку на заранее приготовленную доску. — Руби давай, а то на тебя не угодишь. Руби каждую напополам! Ну!
— Руби ты. Твоя рука лучше рубит… Жорику лодыжки!
Ух, как Ерка рассердится, как взял топор и давай сам кабанов разрубать: жах-жах, жах-жах — и того пополам, и того пополам.
— Вот, берите, что хочете! Клади, Ваник, любую долю в мешок! А ты, Жорик, свою долю в мешок клади! Что останется — нам с Пашкою.
Мясо, может, и не совсем еще ужарилось, но Лявоновне показалось, что самое время ставить его на стол, чтоб утихомирились страсти. Расчет ее оказался верным: мужики враз сменили тему разговора, заулыбались, потирая руки, и дележ, видимо, их всех теперь вполне устраивает. Ерка нырнул в сенцы, несет четыре бутылки. А какая же им без выпивки еда. Дружки усаживаются за стол, разливают самогон по стаканам, им не терпится, поспешно чокаются, и, выпив, заработали вилками, похваливая столь знатную закуску. Мило поглядеть, как они за столом угождают один другому, подавая соль, нарезая ломти хлеба, уступая лучшие куски мяса соседу, не забывая своевременно наполнить стаканы — и себе позднее всех. Даже расхохотались к пущей радости Лявоновны, вспомнив, как в прошлом году завалили сохатого, там же, в лесу, его разделали, мясо увезли на велосипедах, а шкуру зарыли: шито-крыто. И вот тебе, наутро заявляется к Пашке лесник: «Собаки кожу таскают, зарыли бы!» Они зароют, собаки ее вытянут, они зароют, собаки ее вытянут. Когда в очередной раз заявился лесник, Пашка даже рассердился: «Да сколько же раз можно ее зарывать!..»
Лявоновна в сторонке стоит, довольная: все тихо, мирно, ну и слава богу!