Чего не вспомнят, все им весело. Разговор незаметно переходит к сегодняшней охоте. Опять зашумели, перебивая друг друга.
— Жорику надо бы лодыжки. Он не охотился.
— А ты с нами тушки драл? А он драл… Филон!..
Лявоновна скорей их успокаивать: ребята, ребята, чи вы добычу до сих пор никак не поделите, чи еще что?
Что уж тут сказал Ваник, неизвестно, только Ерка вдруг хвать со стола сковородку да ею Ванику по голове. И сковорода летит на пол, и мясо, и жир — по всей хате. Ваник как выскочит из-за стола да на Ерку: за что, за что, за что? Да как схватятся, пошла у них потасовка. Сами упали и все со стола повалили: бутылки, стаканы, хлеб. Ногами раскидали стулья. Поглядела бы Наташка, что они в ее хате сейчас вытворяют.
Пашка и Жорик бросились разнимать дерущихся. Лявоновна тоже не устояла на месте. Сволоклись в одном клубке.
— Ах, родимец тебя расшиби! — зло берет Лявоновну на Ваника. Какой-никакой зять, она безраздумно заняла его сторону. Как же иначе: все-таки родня. Измолотила бы кулаками его противника, да не развернуться. Ничем не может ему помочь. Но вот подвернулась рука, цепкая, злая. Она ее и укуси. Думала, Ваникова, а это — Еркина. Он как заорет.
Это ли повлияло, или Жорик с Пашкой изловчились, одолели дерущихся, только драка вдруг прекратилась.
Ерка поднимается с пола, укушенную руку потирает. Ваник, прижатый мужиками к стене, все еще егозится — ишь ты, додраться ему хочется. А Лявоновна, в чем была, выскакивает на улицу проверить, нет ли у дома любопытных, прибежавших на шум и крики. Ведь если кто подслушает или — не дай бог — зайдет в хату да застукает мужиков на преступном деле — это же верный штраф, а то и тюрьма. Прислушалась: все пока по-доброму — прохожих, по-видимому, не было, и соседи не всполошились. Однако не ровен час, долго ли до беды, если приятели не угомонятся. Главное, чтоб шкуры никто не увидел да головы, и надо их побыстрей из дома спровадить, хоть головы и жалко: хороший бы холодец из них получился!
Найдя в кладовке порожний мешок, она возвращается в хату с намерением тотчас же исполнить задуманное. А тут уже примирились: Ерка с Пашкой ползают по полу, ища стаканы, вилки, подбирая на сковороду куски мяса, вышкварки, а Жорик с Ваником наводят порядок на столе, поднимают опрокинутые стулья. Опять все садятся есть-пить, режут хлеб, вилками в сковороду заширяли.
«Может, все еще обойдется, — думает Лявоновна и кидает мешок на подоконник — пока за ненадобностью. — И выпивки-то, кажется, у них нет, все порасплескали».
Поделили остатки самогона, выпили. Пашка поморщился, вздыхая:
— Маловато!.. Сколь добра пропало, разгильдяи!
— А у меня кое-что есть в заначке! — Ерка идет на кухню и оттуда несет две поллитровки к бурной радости приятелей. Вот паразиты, уже по два-три стакана выжрали, а все им мало, не насытятся. Опять наливают по полному. Беда! Наглотаются этой гадости, как мартын мыла, да и опять задерутся.
Теперь уже зная наверняка, что медлить нельзя, Лявоновна идет к порогу и решительно складывает в мешок кабаньи кожи, головы, требуху. Затем наскоро одевается и волоком, открыв спиной дверь, утягивает за собой груз через порог — тяжесть такая надсадная, пупок порвать можно. В сенях за что-то зацепилась, ощупала рукой: ружья. Кстати подвернулись, а то, чего доброго, те дурни еще схватятся за них да перестреляют друг друга. Одно она прячет в дровах, другое за ведрами и кадками, третье укрывает ветошью. Так-то будет спокойней.
Чтоб получилось посноровистей, мешок она подтягивает на краешек крыльца, с тем, чтобы самой сойти и принять его с высоты на спину. Неужто не осилю, думает. Раз! — и, не успев еде тать и трех шагов, валится под непосильной кладью. «Чертяка!» — ругнулась на мешок, как на что-то живое. Делать нечего, хоть так, хоть так, хоть неси, хоть вези, а надо скорей отправить все что добро на съедение ракам, чтоб, значит, и концы в воду.
Направились через огород, тут самый близкий путь к реке и от людских глаз далеко. Одно неудобство — рытвины кругом от копки картофеля, будылья подсолнухов и кукурузы, капустные кочерыги. Что ни шаг, то остановка. Это еще под горку идешь, а на ровное выйдешь — тогда как? Нет, за один раз не управиться.
Выбросила требуху из мешка, пробует уполовиненный груз взять на плечо — не поднимет, еще отбавляет одну шкуру — тогда уж подняла…
Когда от речки возвращалась, какие-то вскрики донеслись или только поблазнилось, сразу дурно стало от тревожных предчувствий, и прежде чем взять оставшуюся часть груза, Лявоновна поспешила ко двору — глянуть, что там, в хате.
И недаром сердце болело: вновь Ерка с Ваником задрались, а разнять некому. Пашки нет — значит, ушел краснодарских гостей провожать, а Жорик, растянувшись на диване, храпит. Будит его Лявоновна, никак не разбудит, изо всех сил за плечи трясет:
— Да что ты, парень, так спать ударился?.. Вот чертяка!.. Что же делать. Хоть разбояку кричи!
А драчуны тузят друг друга, ругаясь самыми страшными словами. Вот Ваник, не выдержав, сиганул из хаты. Думали, насовсем ушел, а он, еще и очухаться не успели — на тебе — врывается из сеней с ружьем:
— Ну, гад, сейчас решето из тебя сделаю!
Нашел-таки, проклятущий, свою двухстволку.
— Жорик! — взвизгнула баба не своим голосом и кинулась отнимать у Ваника ружье.
— Ах, ты так! — и Ерку черт понес в сени. — Тогда держись! У меня жаканом заряжено. Завалю, как кабана!
Что тут было бы, если бы не Жорик. Разбуженный криками, как вскочит он с дивана. У одного ружье отнял и у другого отнял, рассердясь не на шутку:
— Обоих в бараний рог скручу! — раскидал драчунов по разным углам.
И впору было теперь, как показалось Лявоновне, проявить ей все свое искусство. Она подошла к Ванику, сказала как можно ласковей:
— Уже поздно, касатик. Шел бы ты, милый, домой. Дома-то заждались, наверное. Вот мясо твое, неси. Матерь свою порадуй, братишечек…
Она своего добивалась, и мужики без лишних слов — один, накинув двухстволку ему на шею, другой, взвалив на спину мешок с кабанятиной, силком выставили его за дверь, продолжавшего все это время материться и грозить кулаком.
— И мне пора! — Жорик забрал свою долю мяса и вышел тем же следом. Вздохнув облегченно, Лявоновна заперла за ними.
У двора еще долго переругивались, стоя у машины. Ваник все чего-то доказывал, наконец поплелся, неугомон, домой, выкрикивая ругательства. Жорик, не тратя слов, длинно гудит ему вослед. И пошла перепалка: этот — сиреной, тот — матюком, этот — сиреной, тот — матюком. Так и ушел Ваник непримиренным. А минут через двадцать где-то неподалеку зачастили выстрелы — один за другим, видать, сразу из двух стволов. Ерке даже смешно стало:
— Экой злюка! Дуплетом жарит. А потом порох у всех клянчить будет, дурак!..
Значит, Ваник это стреляет. Досада его разбирает, что не додрался, не доругался. Долго не смолкают выстрелы. Все еще злость свою никак не истратит, нечистый дух!..
Зять тут же заснул, а у Лявоновны дел невпроворот: в хате разбросано, намусорено, хоть бы стекло битое подобрать, помыть посуду, кровь подтереть, мясо на холод вынести. А главная забота там, на огороде: не подбери сейчас кабанячьи потроха, так к утру и кишки, и брюховицу, да, пожалуй, и шкуру — все по улицам собаки порастащат…
Утром снова сошлись охотнички в хате, все четверо, вспоминают вчерашний день, ха-ха да ха-ха, со смеху рачки лазят. Будто не было ни драки, ни ругани. Опять команда Лявоновне: сжарь, бабка, мяса, свари картох! А спросили бы: спала ли ты, бабка? Это не для их разумения. Выдрыхлись, она же всю ноченьку бичевалась.
Особенно всех потешает здоровенный синяк у Ерки на руке, ею укушенной, и сам он похохатывает, шутя беззлобно:
— Ну, бабка, от тебя мне лишь одни убытки! Дальше так дело не пойдет!
А ей не до веселья: нервы вчера так они ей повымотали, что глаза бы на них сейчас не глядели. И готовить им не хочется.
Намыла картох, нарезала сковороду мяса, поставила все это на плиту, развела огонь, кличет зятя:
— Ера, глянь-ка, все тут: и мясо, и картохи. Теперь сами, чай, справитесь.
— А ты куда?
— Поеду… Некогда мне… Наташке поклон. Скажи, что я у Невки. Будет в городе, пусть забежит хоть на час.
— Да побудь еще!.. Если не завтра, то послезавтра она приедет наверняка!..
Лявоновна только головой помотала в ответ. Легко сказать: побудь. А ведь, кажется, и сегодня без бутылок не обойдутся, и не дай бог опять передерутся, уже нагрешила с ними, и еще больше нагрешишь. Шибко ей надо слышать их матершаку, видеть их пьяные образины, ночи не спать, переживая за них, нервы последние расходовать. Вот и Наташка всегда так говорит: побудь да поживи у нас. А как у них жить? Разве она смолчит, глядя на Еркины проделки? Нет, не смолчит, терпежу не хватит.
— Ну, не хочешь, как хочешь! — развел руками зять, зная нрав своей тещи. — Поезжай!.. Там, на погребице арбузы. Выбери парочку Невке с Николаем, и дыньку — их пацану. Да кабанятины им захвати! Вон тот шманделок. Лесной-то свинины они, чай, отродясь не ели!..
6
Досада на Ерку, на неудачную поездку чуть приглушила душевную боль, но день за днем она восстанавливалась, отравляя Лявоновне всю радость пребывания в семье любимой дочки. Хоть бы Наташку поскорей бог послал. И кто ни стукнет дверью, сердце так и отзовется: не она ли?
К вечеру, когда все домашние были в сборе, вдруг в дверь забарабанили настойчиво и смело — не иначе кто-нибудь из своих. Наташка, будучи в девках, всегда так стучалась, приходя на заре с ночных гулянок.
Невка поторопилась открыть, слышится ее обрадованный возглас:
— Лешка приехал!
Для Лявоновны это полная неожиданность. Не думала, что сын заявится. Не за ней ли он? Не случилось ли чего?
Прислушивается в тревоге. Однако в голосе Лешки ничего подозрительного, наоборот, чувствуется веселость.
— Как жизнь?.. По маленькой?.. А не лучше ли по большой?