– Ты знаешь, к этому нельзя подходить однозначно. Моя точка зрения, что фильм снимали люди, которые знали всю эту кухню понаслышке. Да, какие-то совпадения есть. Но многое надумано.
– Брежнев в фильме такой, каким был в жизни? Или нет?
– Нет. Конечно, со временем Брежнев в совершенстве овладел приемами монархического властвования. Большинство его политических поступков, кадровых решений выполнялись четко, без всяких всплесков и лишних эмоций. Я бы сказал, он хорошо владел собой. Он следил за молодым, подрастающим поколением политиков, присматривался к ним и делал ставку наперед.
Что же касается Хрущева, то мне в фильме действительно его жалко. Но зайти с другой стороны, дров он наломал немало, вот Брежнев взял его и свалил. Что тут скажешь? Политика – всегда борьба.
– Владимир Гургенович, думаю, что вкалывать в самом авторитетном фотоагентстве страны надо было, как говорится, по полной форме и, зная твое трудолюбие и увлеченность профессией, я понимаю, что ты был почти рабом на галерах. И этому «рабству» уже 50 лет. Мне так хочется «выкрасть» тебя из суетной Москвы и на какой-нибудь загородной даче днями и ночами расспрашивать о том, что ты пережил, с кем встречался, с кем работал. Надеюсь, что когда-нибудь мне это удастся…
Понимаю, что ты мастер из мастеров, но ведь рядом с тобой фотоисторию великой державы творили и твои коллеги, тоже «золотые объективы» ТАСС…
– …понял, понял тебя, спасибо за вопрос! С удовольствием вспомню о них. И о тех, кого, к сожалению, нет уже на свете. И о тех, кто, слава богу, продолжает запечатлевать новую эпоху, лица новых вождей.
Моими учителями были известные всей стране фотокорреспонденты – солдаты Великой Отечественной войны: Вадим Ковригин, Николай Кулешов, Наум Грановский, Эммануил Евзерихин, Николай Ситников. Особенно тонким художественным вкусом обладал Вадим Ковригин. Талантом видения бог одарил и знаменитого Евгения Халдея, снимки которого превращались в нечто большее, чем документ, – они становились символами. Чего стоит хотя бы только фотография – «Знамя победы над Рейхстагом»! Наум Грановский защищал небо столицы, одновременно делая фотографии на крыше гостиницы «Москва». Целых 60 лет своей жизни он отдал съемкам родного города. И ты, наверняка, не знаешь, что он единственный из нашего цеха, кто был принят в члены Союза архитекторов СССР. Марк Редькин, веселый, шумный, великолепный рассказчик, снимал, можно сказать, все. Закончив войну у Бранденбургских ворот в Берлине, он объездил весь мир, проплыл все моря. Думаю, мало кто знает человека с фотоаппаратом, который работал с первыми космонавтами: Гагариным, Титовым, Леоновым, Терешковой, Поповичем… Это был Валентин Чередищев. Он один из первых освоил цветную технику. Вальяжными казались Сергей Преображенский, Владимир Севастьянов, но это были настоящие редакционные мэтры. Также хочу назвать и тех моих коллег-ровесников, с которыми мы вместе начинали, – Олега Иванова, Виктора Будана, Володю Лагранжа, Валентина Кузьмина.
Не могу не вспомнить главного редактора Николая Кузовкина, который практически своими руками и энергией создал Фотохронику ТАСС, ее корреспондентскую сеть. Он организовал журнал «Советское фото», так много сделавший для развития культуры фотографии в стране. Ведь хороший фотограф – это думающий фотограф. Каждый из нас – человек своей эпохи, независимо от того, является он субъектом или объектом фотосъемки. Недаром существуют такие понятия, как идеология, востребованность конкретного снимка в данный исторический момент. Хочу сказать, что летопись нашей советской и российской истории – это и те конкретные имена и фамилии, которые я назвал.
2009
P.S. В. Мусаэльян – обаятельнейший человек, скромный, почти застенчивый. Но при этом высоко ценит свою профессию, свое имя. Таких людей в наше время не так уж много. Вспоминаю такой эпизод. Один обеспеченный человек попросил меня найти фотографа, чтобы заснять торжество в честь своего юбилея. И добавил, что за работу хорошо заплатит. Я подумал, почему бы не предложить Мусаэльяну. Он ответил не сразу. Вроде бы задумался, но дал согласие. Я пришел в роскошный зал, где начали собираться гости, и стал поджидать Владимира Гургеновича. Прошло пять, десять минут, полчаса. Я позвонил ему на мобильный и на мой вопрос «где ты?» услышал поразивший меня ответ: «Я стою у входа… Понимаешь, хоть я и не заработал своей профессией золотые горы, но снимать рублевских персонажей не хочу. Извини… А впрочем, не зря приехал, впервые увидел роскошный „Майбах“. Вот бы Леонид Ильич обрадовался такому авточуду…»
Глава 32. Легенды и быль от Евгения Рейна
С поэтом Евгением Рейном я знаком с середины 70-х годов. Он жил тогда в Москве, покинув по семейным обстоятельствам родную Северную Пальмиру. Не помню, по какому поводу попал я к нему впервые в гости (хотя поводов было немало, а главный – наши общие книголюбские страсти), но помню, что тот вечер оказался в моей жизни одним из самых интересных и ярких. Потому что Женя умеет так «развлечь» собеседника, что тот уходит от него с больной головой: интеллектуальные истории, неожиданные мемуары о его многочисленных друзьях – поэтах, художниках, актерах, бытовые новеллы, анекдоты, громогласная декламация стихов – и все это шумно и возвышенно.
Когда летом 1988 года мы вместе оказались в Ленинграде, Евгений Рейн показал себя истинным патриотом родного города: повез меня и моего сына-школьника на могилу Анны Ахматовой в Комарово, показал здание, где проходило судилище над его другом Иосифом Бродским, познакомил с дочерью знаменитого фотографа-портретиста Наппельбаума поэтессой Лилей Моисеевной Наппельбаум, и, быть может, самое главное – привел в гости на чай к недавно вернувшейся на родину из Парижа Ирине Одоевцевой.
Интервью у известного поэта, лауреата многих литературных премий я никогда не брал. Руки-ноги не доходили. Но для этой книги я предложил Евгению Борисовичу провести со мной несколько часов. Эти «часы» растянулись на месяц. Беседовали мы, как правило, в ресторане Центрального дома литераторов. Народу немного, столик на двоих. Пятьдесят граммов водки – мне, сто – Рейну. Беседовали легко, непринужденно, вопросы и ответы приходили сами собой. И все фиксировал мой диктофон.
С поэтом Евгением Рейном
– Тиражи поэтических книг от полумиллиона еще в 80-х упали сегодня до нескольких сот экземпляров. Как ты считаешь, нужна ли сегодня поэзия?
– Поэзия нужна всегда. В поэзии отражается история и смысл жизни народа.
– Это касается не только России?
– Это касается всего человечества.
– Поэзия сохраняет слово – основу понимания человека человеком.
– Да, это так. Язык – это то, что отличает одну нацию от другой.
– Когда-нибудь ты говорил на эту тему с Анной Ахматовой?
– Да, конечно, говорил.
Ахматова часто говорила о том, что стихи приходят и уходят. Но без стихов жить невозможно. К примеру, эпоха 1910– 1920-х годов подарила России почти два десятка великих поэтов. Такой эпохи больше не было никогда. Ты хочешь, чтобы я их перечислил? Пожалуйста. Белый, Блок, Вячеслав Иванов, Ахматова, Мандельштам, Цветаева, Георгий Иванов, Гумилев, Ходасевич, Маяковский, Бунин, Пастернак… Я говорю о первом ряде, а во втором тоже были замечательные поэты – Вера Инбер, Багрицкий, Асеев, Заболоцкий… А среди молодых того периода я считаю выдающимся поэтом Бориса Поплавского.
– Тебе сейчас, если не ошибаюсь, 77 лет?
– 29 декабря мне будет 76.
– У тебя прекрасная память – ты мгновенно сориентировался, назвал целый ряд имен.
– Ну да, чувствую я себя неплохо, однако годы есть годы.
– Как я понимаю, вся твоя жизнь после встречи с Ахматовой и, конечно, с первых стихов, связана со словом, с творчеством?
– Только. Я давно сам уже преподаю в Литературном институте, я – профессор.
– Среди твоих воспитанников есть подающие надежды?
– Если честно, к сожалению, могу назвать только единицы. Очень одаренным, к примеру, считаю Григория Петухова. Увы, многие молодые литераторы начинают пить. Талантливую поэтессу Светлану Кхаражевскую исключили из института за пьянство. Где она теперь, не знаю. Очень способным был студент Гудзев. Появился Лев Казовский. В общем, по пальцам одной руки можно перечислить тех, от которых в литературе можно чего-то ждать.
– Но при этом ты находишь удовлетворение в своей работе?
– Да, я люблю свою работу.
– Сколько получает профессор Литинститута?
– Очень маленькие деньги – 12 тысяч.
– Сменим тему. Ты по-прежнему живешь и в Москве, и в Ленинграде?
– Да, у меня даже есть такие строчки: «Двух столиц неприкаянный житель».
– Тогда ответь: как сегодня ты воспринимаешь Москву и Петербург? Какой город тебе больше импонирует? В Москве работаешь, живешь. Ленинград – твой родной город.
– Хороший вопрос. Отвечаю. Я был и остаюсь петербуржцем. Но Петербург сегодня – это глубокая провинция. Бедная, нищая, с очень высокой конкурентностью, с бесконечными интригами, с бесконечным недоброжелательством, с очень небольшими деньгами, которые приходится делить. И это, на мой взгляд, очень дурно сказывается на жизни в бывшей столице. Москва в этом смысле гораздо лучше, толковее.
– Но тебя тянет в родные края?
– Да. Я считаю Петербург лучшим городом на Земле, я его хорошо знаю, я коллекционирую книги по Петербургу, я туда постоянно езжу. Но жить предпочитаю в Москве.
– Когда я подарил тебе свою книгу об Андрее Вознесенском, ты спросил меня, и вправду ли я считаю Андрея великим поэтом. Ты сомневаешься?
– Я его оцениваю как замечательного, талантливого поэта, он голос времени, наследник футуристической линии русской поэзии, то есть Хлебникова, Маяковского, Кирсанова, Асеева. Я отношусь к его поэзии с любовью. Но великий поэт – это слишком ответственно.
–