– Узнают ли вас нынче на улицах?
– Нет, и слава богу. Я боюсь толпы. Я счастлива, что на улицах не мои зрители, не мои поклонники.
Говорят, что Самойлова странноватая: чувства «наружу», озарения, фантомы. Все оттуда – из горячечной молодости, любви, из Вероники. Калатозовский фильм «Летят журавли», получивший в Каннах высшую награду, сделал ее самой известной актрисой планеты. Пусть на час, на день, на месяц, но она побывала на пьедестале. Самое мрачное время ее жизни – сейчас, сию минуту. Сын далеко, за океаном; из близких рядом нет никого. Отец, актер Евгений Самойлов (Щорс, Фрунзе, генерал Скобелев) знаменит, важен, но у него своя судьба, свои счеты с эпохой. Хотела бы уехать куда глаза глядят, за границу. Но как? К любимому и единственному сыну, в Америку? Или во Францию, где есть друзья? А может, в Венгрию, к мечте юности, где проходили съемки «Альба Регии»? Но кому она нынче там нужна? Радующаяся лишь в минуты, когда есть деньги и можно купить что-нибудь вкусненькое: пирожных, конфет, дорогого сыра. Для нее разорвана связь времен. Гамлет прав – все-таки «не быть». Актеры – хрупкие создания, их легко сломить и сломать. Где сегодня ее подруги-современницы: Зинаида Кириенко, Клара Лучко, Лариса Лужина? Почти забытые, они иногда мелькают на тусовках. Чтобы на минуту воскреснуть, ожить, пообщаться. Все на обочине. И это еще лучший итог. Извицкая давно в могиле – сошла с ума, Гулая – покончила с собой, Майорова – сгорела… Где же вы, поклонники, фанаты?
Я предлагаю ей выставить на аукцион каннское звездное платье.
Татьяна Евгеньевна теплеет, улыбается: «Давайте закурим. Спасибо за идею».
1998
Прошло три года, и вот я снова в гостях у актрисы, в ее квартирке на Васильевской улице по соседству с Домом кино.
– А у нас евроремонт, правда, не все еще доделали, – с порога ошарашивает Самойлова и продолжает: – Не так давно приезжал из Америки сын, отмечали день его рождения, был стол, друзья. Он такой у меня молодец, выслушал сердце, проверил давление – ведь он врач. Выписал кучу лекарств: «Я все пришлю тебе из Америки. В Москве лекарства жутко дорогие…» Сейчас я весьма востребована, у меня активная жизнь. За последние полгода я снялась в нескольких фильмах, играла на сцене, побывала с концертами в разных городах; в Иваново меня просто носили на руках, приглашали еще и еще.
И я теряюсь. Что произошло? Татьяну Евгеньевну будто подменили: она радушна и радужна, на ней праздничное, хотя и черного цвета, платье. Она энергично приглашает к столу, на котором стоит угощение. Теряюсь в догадках: или изменилась она, или изменился я, или иной стала эпоха?
– Татьяна Евгеньевна, значит, ваша тяжелая жизнь в прошлом, или я ошибаюсь?
– Но почему моя жизнь была тяжелой? Не думаю… Одни «Летят журавли» чего стоят, это был мой успех.
– …Но «Летят журавли» имел успех у зрителя, а не у глав государства, которые восприняли вашу Каннскую победу сквозь зубы.
– Да, чиновники видели в Веронике несерьезного героя, не типичного для советского менталитета, почти проститутку.
– Правда, что ради съемок вы ушли из театрального института, потому что по тогдашним меркам нельзя было совмещать учебу со съемками?
– Да, это так. И, к сожалению, я мало показала себя в театре, хотя сыграла много ролей. Но ведь после неслыханного триумфа во Франции казалось, что перед тобой открыты все двери.
– Но все-таки в театре у вас было не все гладко.
– Да, Калатозов – великий режиссер и педагог – боялся повторов. Мне предложили роль Офелии у Охлопкова, причем вместе с отцом (ему было тогда пятьдесят, а мне двадцать). Но Калатозов взял меня в охапку и отправил в Сибирь на съемки «Неотправленного письма», где я и просидела полтора года.
– А фильм-то не очень удачный, хотя и шумный, о нем много писали.
– Я согласна. Оператор, и сценарист, и режиссер получили за него разные премии, а зритель фильм не принял, хотя в нем снимались Урбанский и Ливанов.
– Вы согласны, что народ о вас помнит больше по «Анне Карениной»?
– Я безумно рада, что сыграла Анну, потому что это вещь из девятнадцатого века. Сыграла так, как надо было для своего времени, и, быть может, для режиссера и киношного начальства. Мне сказали, что я буду играть женщину, а не толстовскую философию, что именно Анна Каренина бросает вызов обществу своей безумной запретной любовью. Хотя и гибнет от этой любви.
– У вас, Татьяна Евгеньевна, удивительная творческая биография. Премией в Каннах вы не только обессмертили себя на экране, но и прорвали железный занавес для советского кинематографа. После вашей победы его признал весь мир.
Мне кажется, что ваша личная жизнь не очень удалась. Чего стоят легенды о неудачном браке с Василием Лановым…
– Ну, это был студенческий брак. Мы сидели с ним рядом и занимались учебой. Он всегда был отличником в школе, в институте. Да, собственно, и в институт-то он пришел уже знаменитым. А после «Павла Корчагина» стал почти кумиром. А познакомились мы так: он подошел ко мне и спросил, кто я. Я сказала, что я дочь Самойлова. «Неужели вы папина?» – спросил он. Я говорю: «Да, папина и мамина». «Ну что же, будем знакомы», – поставил он точку. Он стал за мной ухаживать и все повторял: «Ты мне нужна, очень нужна, бросай институт и рожай детей, я буду с тобой всю жизнь». Я же позволила себе не согласиться. И ему многое стало безразлично. Брак оказался неудачным. Вася многого хотел, недаром он был уже звездой. И все-таки мы прожили шесть лет.
– Но я слышал и другое: будто вы расстались с Лановым из-за того, что, когда вы объявили ему о своей серьезной болезни и подозрении на туберкулез, он вас просто оставил? Уехал в длительную командировку в Китай?
– Это не совсем так, а может быть, и не так. Мы пробовали сохранить семью, но было трудно: кастрюли, готовка, быт…
Да, действительно, в 1957 году мне сделали операцию на легком и повредили плевру. В свои двадцать три я села на уколы пенициллина и боялась, что окажусь инвалидом. Я сказала Васе, что мне больше ничего не хочется в этой жизни. И он ушел. Мы оба рыдали. Обидно было обоим. После случившегося у меня было много предложений от поклонников, но я уже никому не верила.
– Зато со вторым мужем писателем Валерием Осиповым вы прожили долго.
– Да, мы прожили бы с ним всю жизнь, но он умер, к сожалению, в возрасте пятидесяти пяти лет. Он заботился обо мне, как о ребенке. Сдувал с меня пылинки, за ним я была как за каменной стеной.
– Татьяна Евгеньевна, я чувствую, что вы очень домашняя женщина. Вам нужна семья.
– Да, да, это так. Особенно я стала такой после рождения Мити. У меня была семья, няня, которая готовила, покупала продукты. Я любила поесть, мои любимые блюда – бульоны, пельмени, миноги. От родителей я жила отдельно.
– Неужели вас «не развратили», «не расковали» вояжи в капстраны, о которых в сладостных снах мечтали все советские люди? Я слышал, что, долго прожив в Венгрии, вы разбогатели?
– Да, целых два года я жила в Венгрии и снималась в фильме «Альба Регия». Действительно, мне платили бешеные по тем временам гонорары, хотя и не просто так, ведь я выучила сложнейший венгерский язык. Я получала в день тысячу форинтов – столько, сколько получали в месяц венгерские актрисы. Приехала в Москву на «Опеле», по тем временам это была редкость. Даже у Высоцкого еще не было машины.
– Вы знали того Высоцкого, которого еще никто не знал…
– При моем содействии и хлопотах Марина Влади впервые приехала в Москву. Я была тогда на показе фильма «Летят журавли» и познакомилась с Мариной. И когда наши бонзы Госкино предложили Марине посетить Москву, она сначала засомневалась. Но мы ее убедили, что в России ее знают и тепло примут. Она приехала. И познакомилась с Высоцким, и между ними вспыхнул роман.
– Это правда, что в вас влюбился сам Пабло Пикассо?
– Он был и впрямь влюбчив, но я видела его всего лишь раз. Пикассо, после просмотра фильма с моим участием, подошел ко мне и сказал: «Ну вот вы и звезда. Вы больше уже никого не помните и не знаете никого, кроме себя». Я, возможно, нескромно сказала: «Вы хотите меня нарисовать? В Москве меня рисовал мой любимый художник Илья Глазунов». Пикассо встрепенулся: «О, Илья Глазунов, я тоже его очень люблю. Но вас рисовать не буду. Я вам просто подарю свою работу, вот эту плитку с Христом». Я, конечно же, была в восторге и до сих пор храню эту реликвию.
– А фильм-то ваш великому Пикассо понравился?
– Безумно. Ему очень понравилась работа оператора Урусевского, и он сказал ему: «Вы не снимаете светом, вы рисуете светом».
– Татьяна Евгеньевна, какая же у вас богатая биография! Но как же вышло, что вы не снялись в Голливуде, ведь вас туда звали на съемки «Анны Карениной»?
– Да, я очень переживала, когда сорвалась эта затея и я не смогла ответить на приглашение. Тут несколько причин. Одна из них – та, что я, снимаясь в «Альбе Регии» и изучая венгерский язык, стала забывать английский.
– Но я слышал другое: наши киночиновники посчитали, что вам и так уже много отдано, да и неизвестно, как бы вы повели себя, вырвавшись на свободу.
– Конечно, я не знала всей кухни в верхах, но, возможно, такое мнение имело место.
– Как к вам относилась Екатерина Алексеевна Фурцева, тогдашний министр культуры? Пришлась ли ей по душе Вероника?
– Сразу же после Канн меня позвали в министерство, и я встретилась с Фурцевой. Я сказала, что немного устала, что переболела болезнью Боткина и хочу немного отдохнуть. И Фурцева вызвала моих папу с мамой и предложила им в пользование в качестве дара участок земли в Переделкино площадью 28 соток. Ну, конечно же, на всю нашу семью. До сих пор в разросшемся саду мы собираем урожаи и очень любим там бывать.
– Вы живете одна?
– Одна, в этой квартире, среди книг и фотографий.
2001