С тех пор реб Морейна в меня «влюбился». Действительно, между нами было нечто вроде любви. Каждую неделю мы должны были видеться. И за жизнь свою я немало провёл хороших часов у реб Довида.
Возле Кринков я нашёл ещё одного дорогого друга, будущего гебраиста и писателя, Иосифа Гибянского[14], молодого человека моих лет, может, немного моложе. Был он зятем деревенского мельника, который ему дал пятьсот рублей приданого и пять лет содержания.
Гибянский стал женихом в пятнадцать лет. Тесть его раньше жил в Кринках, привёз жениха к себе на Песах. Гибянский прочёл проповедь в криникском шуле и отличился со своей проповедью не как юноша пятнадцати лет, а как еврей пятидесяти. Женился он в шестнадцать лет. Вскоре после этого тесть его арендовал водяную мельницу в деревне и переехал туда жить, взяв с собой на хлеба молодую пару.
Гибянский был известен как хороший гебраист, красиво пишущий на святом языке. За год до моего появления в Макаровцах реб Исроэль Салантер, приехав на отдых к своему зятю, реб Довиду Марейне, провёл у него в криникской усадьбе всё лето. Криникская учёная молодёжь – и Гибянский среди них - являлась на каждый обед к столу. Гибянский в то время писал в "Ха-Магид", который реб Исроэль Салантер читал за столом. Еврейский мир кипел от слов реб Исроэля.
С Гибянским я очень подружился и навещал его в деревне, а он меня – в усадьбе.
По правде говоря, я совсем не был расположен к торговле, как другие, кто стремился побольше заработать, иметь побольше дохода, выгоды, при этом льстить, хватать, надрываться, и т. п. вещи. Вообще-то корчма моя была очень хорошей, и с помощью лести я многого бы мог у Розенблюма добиться. Но я даже не старался приблизиться к нему и к помещице, чтобы им понравиться. Голова моя и душа стремились только к тому, чтобы найти способных, хороших, развитых людей, чтоб с ними общаться, проводя время в рассуждениях и спорах. В этом для меня было удовольствие.
Мне как-то не доставало жажды иметь как можно больше денег, когда человек не может без них жить, а имея их – получает всё. Обычно я довольствовался тем, что есть. Возможно, это большой недостаток, а возможно – большое достоинство. Возможно, что полагаясь только на деньги, я бы не имел ничего. Было много таких, кто предавался делу обогащения с большим рвеньем, но ничего не добивался. Кто знает, кто может сказать!
Реб Довид имел способного сына, я с ним тоже очень подружился и мы часто проводил время в мечтах и беседах. Я крепко взялся за чтение книг по Хаскале, для чего лишний раз ездил в Гродно, якобы для продажи масла и покупки сладкой водки, в действительности в расчёте купить там свежие книги по Хаскале или - если нельзя будет купить - почитать их. Ради одного дела не было нужды ездить так часто - можно было уезжать каждый раз на дольше.
Часто бывая в Гродно и имея там родню, я познакомился с некоей Хайче Гурвич, очень интересной женщиной, о которой стоит рассказать подробнее.
Прежде всего, она была сильной женщиной и в Гродно, на улице Скидлер, на её доме была табличка с надписью: «Дом Хайче Гурвич» - с фамилией её отца, а не мужа. На ней держался весь дом. Я его нашёл, явился и ей представился. Мы были не близкой, но всё же роднёй. Встретила она меня очень приветливо и, должен признаться, произвела на меня сильное впечатление.
В доме у неё часто бывали люди разных классов и возрастов. Молодые, зрелые и старые, купцы, подрядчики, адвокаты, доктора и просто умные люди. К ней приходили за советами насчёт торговли, семейных вопросов – насчёт всего. Собираясь явиться на суд, у неё спрашивали, как вести процесс, и она уже учила – как говорить и как себя вести. Самой ей также приходилось обращаться в учреждения. С ней даже юристы советовались в сложных случаях или о том, как написать хороший контракт между двумя компаньонами. Была она на редкость мудра – с трезвым умом и с чувством юмора, способная на хорошую шутку.
Она зарабатывала на призывах и на судебных делах – по четыре, пять тысяч рублей в год. Особенно большой она была филантропкой – например, ходила к полицмейстеру, к исправнику, к губернатору. Стремилась делать евреям добро и почти всегда добивалась своего. Одному совсем поможет в беде, другому – немножко, но с пустыми руками никого не отпустит. Хоть в чём-то старалась помочь.
Для неё «пойти к губернатору» было из лёгких дел, также и губернатор получал удовольствие от разговора с ней. Её острые шутки кололи его прямо под седьмоё ребро. И нельзя было не смеяться – этим блестящим, умным уколам.
Муж её тоже был вполне достойным, а также и учёным человеком, но неспособным от страха рта раскрыть в её обществе. Он просто боялся что-то сказать. Страх этот чувствовал не только один её муж, но и все, кто бывал в её доме - такими были острыми её ум и язык. А быть осмеянным женщиной – не слишком приятная вещь.
В первый раз я провёл у неё в гостях несколько часов. Ни с кем из присутствующих я знаком не был. Я присмотрелся к Хайче и её гостям, послушал её мудрые речи, оценил то, как она держится, как себя ведёт, и решил сидеть и молчать. Говорить должна она – поскольку очень умна.
Она меня познакомила с гостями и задержала подольше – до ухода остальных. Как видно хотела разобраться – что я за товар. Потом пригласила меня на обед. После обеда вышла со мной погулять. По дороге попросила рассказать о моих делах – где, так сказать, моё место в мире. К тому же – оказалась очень тёплой роднёй, интересуясь всеми подробностями. К примеру: еду я по делам в Гродно, привёз на продажу масло и сыр и закупил водку и другой товар. И в этом она может мне быть полезной, обо всём вместо меня позаботиться. Приехав, пусть я лучше хорошо проведу время, а дела мои уже будут улажены. Ей это ничего стоит: у неё повсюду адьютанты, которые тут же обо мне позаботятся.
Оказалось это не пустой болтовнёй, как я позже убедился. И понял, что до этого меня при продаже масла и покупке водки надували. Мне это ясно объяснила та же Хайче, найдя мне потом самых солидных торговцев маслом, которые бы меня не надували. За масло я взял более высокую цену, а водку она купила мне в другой дистиллярне, намного дешевле и лучшего качества. Одним словом, мне с ней повезло.
Дела мои она улаживала за один день, а оставшиеся два дня я большей частью проводил у неё в доме, в лучшем гродненском обществе. И таких поездок в Гродно я делал восемь в год. И каждая была – истинным наслаждением.
Император Александр Второй каждый год приезжал в Гродно на смотр. Гродненская площадь привлекала его своей величиной и красивым расположением на ней войска. Обычно летом со всего уезда съезжались деревенские жители, помещики и евреи, увидеть императора во время смотра и весь парад, который для него устраивали в Гродно. Я тоже приезжал ежегодно в Гродно в это время.
Император проводил в Гродно до полутора суток. В это время у Хайче никого не было. Каждый был занят парадом и императором. Но я к ней приходил и в это шумное время. Хайче тогда выходила редко на улицу: там была толкотня, а она это не терпела.
«Стоят, вытаращив глаза и смотрят», - морщилась она.
Однажды я стоял рядом с сидевшим на лошади императором в момент, когда мимо проходили войска. Прямо-таки стоял рядом с его лошадью и смотрел ему прямо в лицо. Смотреть хотелось пристально, внимательно и долго. Император был радостно оживлён, приятно было видеть его сильное тело; и когда он проезжал, я к нему совсем прибился - так хотелось к нему поближе находиться.
Помню, как однажды царь приехал в Гродно в половине второго ночи, а в семь утра уже отправился на смотр. В пять я вышел на улицу, по которой он должен был проехать. Император проехал в закрытой карете вместе с виленским губернатором Потаповым. Стоявшая там большая толпа стала кричать:
«Хотим тебя видеть, царь!» Генерал-губернатор открыл дверь кареты и объявил толпе:
«Император всю ночь не спал. Он хочет отдохнуть». Толпа, однако, его не слушала и продолжала кричать:
«Хотим тебя видеть, царь!» Тут уж сам царь открыл дверцу кареты и сказал:
«Господа, я не спал всю ночь. Дайте мне передохнуть. Со смотра я поеду медленно в открытой карете, и вы меня увидите».
Так и случилось: назад он ехал в открытой карете, медленным шагом, и все его видели. Я стоял у костёла, где царь потом поднялся на балкон, украшенный коврами и цветами. Рядом стоял польский декан, и царь, протянув ему руку, просил извинить, что не имеет времени посетить костёл. Он тут же сел в карету и таким же образом, шагом, проехал через весь город, до губернаторского дома. Готовились к посещению им русской церкви и синагоги, но кроме как на балконе костёла, он нигде не был. Поляки радовались хотя бы этому. Впечатление он всегда оставлял хорошее и сильное.
Александра Второго видел я несколько раз, и каждый раз, стоя возле него, я испытывал духовное наслаждение. К окружающей его публике он всегда относился добродушно. Был он высокий, широкий в плечах и красивый. У Николая, говорят, был очень сердитый взгляд. Дед Арон-Лейзер рассказывал, что раз был в Бриске, когда через него проезжал Николай. Собралась большая толпа. Все хотели увидеть царя, в том числе и дед.
Показался царь. Он стоял недалеко от деда, и взгляды их, деда и царя, встретились.
«От этого взгляда мне стало страшно, - поёжился дед, - я его навсегда запомнил».
Приезд Александра Второго в Гродно был для евреев всегда праздником. Все мы радовались, и в день, когда он должен был появиться на улице, все бросали работу и гуляли весёлыми кампаниями по городу.
Глава 8
Разговор с Хайче о женской природе, об их обмороках и судорогах. – Макаровцы. – Русский и польский священники. – Наши беседы. – Чья религия выше? – Окружающие ешувники. – Грозные дни. – Ешувники берут зятька. – Покупка места в шуле.
Я рассказал Хайче, как жене моей однажды стало дурно при виде того, как я взял в субботу у христианина монету в сорок грошей голой рукой, а не через тряпочку, как делают все евреи в деревнях и местечках. В больших городах себя при этом ведут по-другому. Во всех ресторанах и пивных имеются железные и медные пластинки с нацарапанным именем хозяина, и все варшавские евреи, не способные обойтись в субботу без пива, покупают в четверг эти пластинки, которыми платят в субботу за пиво и вино. Понятно, что все евреи, торгующие спиртным, работали в субботу, как каторжные. Шутка ли – сколько выпивалось в субботу в Варшаве пива!