Ну, что с того, что я здесь буду иметь заработок, в этой пустыне? Что дальше? И я останусь невеждой, и дети - грубые, неотёсанные. И я потихоньку про себя решил - лучше остаться бедняком в городе, чем быть богачом в пустыне, среди волков.
Как назло, лето у меня прошло благополучно, и я себе признался, что был этим огорчён. И до такой степени огорчён, что пожалел, что отказался от должности меламеда в Варшаве. Караул - большой город!
Я всё это обдумал - и перестал заботиться о том, что будет полезно для жизни в Кошелеве. Совсем выбросил Кошелево из головы. Да - надо побыстрей отсюда выбираться
Четыре раза в год я приезжал в Черняхово к предводителю Шемету и платил ему за съём усадьбы. Возле помещичьего дома, внешне выглядевшего просто, но внутри - очень богатого и нарядного - лежал очень сердитый пёс. Имея дело к предводителю, человек сначала шёл к еврею-арендатору, и тот уже посылал своего ребёнка провести гостя до дверей "покоев", поскольку все очень боялись пса.
Прибыл я так однажды и зашёл сначала к арендатору, чтоб тот проводил меня к помещику, но не застал никого дома. Я, однако, не хотел лишний раз приезжать и попытался пройти сам. Пса совсем не было видно. Но стоило мне подойти ближе к дому, как он откуда-то выбежал и схватил меня за руку своей большой пастью. Нижние окна дома были в этот момент открыты, я вскочил в окно и свалился прямо на стол.
На мой крик явилась помещица. Помещице - молодой, красивой и живой женщине, понравилась моя ловкость: выхватить руку из пасти пса - было чудом пополам с геройством, и она тут же приказала подать чай со вкусными вещами и долго держала у себя.
С тех пор жена Шемета, отправляясь на прогулку, заезжала ко мне в усадьбу, и я был у неё в большом фаворе.
У этой молодой женщины была очень хорошенькая дочка, которую скорей можно было принять за её сестрёнку.
Как у большинства тогдашних помещиков, конец Шемета был печальным. А началом конца была эта дочка. Несмотря на её юность, к ней уже сватались, и очень сильно. К тому времени ездил к ним молодой помещик из Слонимского уезда. Богатым этот молодой помещик не был, зато - был мотом и частично также и добытчиком - получал подряды из Петербурга.
Дочке Шемета он привозил из Петербурга дорогие игрушки, когда ей было только 12-13 лет. Эти необыкновенные игрушки стоили больших денег, и ими он постепенно привлёк сердце молодой панны.
В пятнадцатилетнем возрасте и при её необыкновенной красоте, стали к ней свататься большие помещики. Но молодой помещик, которого звали Лизанский, купил её сердце с детского возраста своими богатыми и дивно прекрасными игрушками из Петербурга. Сейчас, когда она стала старше, он ей привёз новый подарок - четырёх маленьких лошадок, стоивших шесть тысяч рублей, и маленькую каретку со сбруей из серебра и золота. Молодая панна очень любила лошадей. Лошадки с кареткой её просто очаровали.
Старый Шемет такого молодого зятя не хотел. Старику было важно родство, богатство, положение, но молоденькой дочке очень нравился последний подарок, и они договорились о похищении, о побеге. А потом - дело будет сделано, и никто их разлучить не сможет.
И как-то в пятницу он пришёл к Шемету в гости, остался допоздна и договорился со слугами, каждому из которых дал по сотне, чтобы они молчали, сделали бы вид, что ничего не знают, когда он похитит ночью юную панну. И так и было.
В два часа ночи, когда все спали, кареты их уже стояли с другой стороны ворот, они вместе выскользнули и уехали в Слоним. Она оставила письмо родителям, приглашая назавтра в десять утра в Слоним прямо к ним на свадьбу.
Старик встал, как всегда, очень рано и выпил чаю. В десять часов встала Шеметова. Но когда через какое-то время дочь не вышла из спальни, это им показалось странным. Тут они спохватились. Нашли на столе письмо. Шеметова падала в обморок и плакала. Лизанский им как зять не подходил. Ко всему прочему он, как принято было между молодыми помещиками, был сверх головы в долгах. Это для них был ужасный удар. Старый Шемет, прямодушный помещик старой закалки, рассказывал бывало, как он "сделал состояние": отправлял своих крепостных на заработки в Варшаву и в другие места за восемь рублей месяц, а деньги клал в кассу. Например, посылая на работу крестьян в Варшавскую цитадель, он давал одному из них кнут - бить ленивых работников.
"И для кого я старался, копил деньги? - Сетовал он. - Всё для дитяти, для дитяти..."
По обычаю он послал Лизанскому письмо, в котором писал, что лишает её наследства, оставляя всё детям своего брата и ни гроша дочке.
Лизанскому это не понравилось. Денег у него не было. У окрестных евреев он очень много назанимал и как раз предвкушал, как женится на единственной дочке очень старого и очень богатого Шемета. И все деньги окажутся у неё в руках.
Естественно, что евреи одалживали как могли широко. Но когда стало известно о письме, одалживать перестали, и Лизанский остался без гроша.
В конце концов дочка написала отцу письмо, в котором отчаянным тоном просила прощения. Матери она написала отдельно, ожидая, что мать, читая письмо, конечно, расплачется, не посмотрит на старого, сурового отца и приедет к ней мирится: матери всегда уступчивей.
Единственная дочь, однако, сильно ошиблась. Отец ничего не хотел о ней слышать, и мать также была не мягче.
Мать, в сущности, не так беспокоило то, что дочка вышла замуж за нищего, как то, что она сама лишилась удовольствий. Ей было жаль помпы, шика - что было бы, выйди её дочь замуж за графа. Она бы весь свет перевернула! Она бы хотела, например, поездить вместе с дочерью по большим европейским городам: Варшаве, Берлину, Парижу, Лондону, Вене; сшить там дочери гардероб; и так гулять за границей целый год. Кстати, и себе могла бы сделать дорогих платев и кокетничать при дочери с молодыми людьми.
Итак, письмо дочери никакого успеха не имело. Никто с ним не посчитался.
Но оказавшись в ещё большей нужде и попросту не имея, на что жить, дочка послала второе письмо, в котором писала, что приедет домой и от ворот поползёт на четвереньках до дверей дома и будет целовать ноги отца и матери, чтобы те ей простили её великий грех.
Получив письмо, Шемет строго приказал слугам, когда она приедет - чтобы никто не смел открыть ворота и её впустить. А дочери сообщил, что не желает её больше знать, и если она приедет - не пустит её в дом.
Молоденькая дочка, никогда не знавшая лишений, не могла выдержать нужды и приехала домой несмотря ни на что. Она была уверена, что отец её простит.
По приезде её в усадьбу слуги ей отказались открыть ворота. Она их просила быть милостивыми и пустить её в усадьбу, обращалась со слезами к старому слуге, который её вырастил, носил её младенцем на руках и прежде очень её уважал. Но сейчас, плача вместе с ней, он всё же её не впустил, строго сказав: "Нет!"
Но Шемету передал, что дочь заливается слезами, прося как о милости её впустить. На что Шемет велел передать, что если лакей пустит панну, он ему палкой разобьёт голову.
С отчаяния, что с прислугой ничего не получается, она решила перелезть через забор.
Стала перелезать в своём длинном платье, несколько раз падала, но с ещё большей горечью и отчаянием снова изо всех сил карабкалась, разрывая платье и царапая руки и ноги о гвозди забора, и влезла на верхушку.
Но это было только полдела. Спуститься с верхушки на землю у неё, измученной и разбитой, не хватило сил. Это была ужасная сцена, которую только скупой и дикий помещик мог выдержать.
Не в силах спуститься, она бросилась с высоты на землю.
И если бы не крестьяне, пришедшие посмотреть, как паненка сползает, окровавленная, с забора, и инстинктивно протянувшие руки, чтобы её подхватить, - она бы упала на землю и разбилась.
Но и так она сильно ушиблась и от страха лишилась чувств. Поднялся шум, и тут же явилась мать. Дочь привели в чувство и доставили в дом, уложив там в постель, как и мать, которая впала в полное расстройство.
Но Шемет сидел себе с папиросой во рту и не двинулся с места. Сказал, что даже если дочь умрёт - он не придёт к ней на похороны. И что он бы даже хотел, чтобы она умерла.
Когда дочери с матерью стало легче, они решили идти к отцу просить прощения. Пришли, и дочь со страшными воплями упала отцу в ноги. Тут уже и мать заплакала и заявила, что если Шемет не простит дочь, она его тоже покинет. Пусть он останется один. С бандитом она жить не хочет. И долго с ним препиралась, пока он не согласился помириться. Они поднялись с земли, и наступил мир.
Через некоторое время мать поехала с дочерью в Варшаву и прежде всего сделала ей гардероб за десять тысяч рублей. Мужа, однако, в именье не пустили. На это Шемет ни в коем случае не соглашался, и дочь время от времени ездила в Слоним.
Года через два Шемет умер. Мать сошла с ума и тоже быстро умерла. Дочери досталось большое, уникальное состояние Шемета, которое её муж, по обычаю, вскоре промотал, спустил, расшвырял. Кончили они оба, конечно, плохо, но как - я даже не знаю, хоть могу предположить. И наверное не ошибусь.
Глава 15
Селецкий "губернатор". – Меламед. – Я получаю "хорошего" меламеда. – Он совсем не знает древнееврейского языка.– Антополь. - Второй меламед.– Первый не хочет уезжать. – Экзамен.– Шлоймеле. – Чтение Гемары нараспев меня радует. – Я стал заниматься. – Страх перед дополнениями. – Об учении вообще. – Конторщик. – Как надо учиться. - Моя любовь к Шлоймеле. – Малечский раввин. – Лето в поле. – Шлоймеле набирается сил. – Осень – Шлоймеле уезжает.– Моя тоска по Шлоймеле.
Второй год был дождливым, и опять было много сена. На зиму я уже не взял коров, как в предыдущий год, но так как мне очень везло, я выручил в этом году по десять копеек за пуд сена, получив от всего дела большой доход.
На Суккот я поехал в Селец к "губернатору". Не бойтесь, никакой это был не губернатор, а простой еврей, которого так звали за его мудрость, влияние и широту. Приехал я к нему для того, чтобы он мне достал, как говорят в Литве, какого-нибудь хорошего меламеда, хорошо знающего Танах и грамматику древнееврейского языка. Я с самого начала хотел поставить обучение детей, как полагается.