В голову мне лезли самые ужасные мысли.
"Зачем ты меня сюда притащил?" - спросил я как-то с горечью свояка.
"Ша, не бойся, - растерялся свояк,- мы заплатили приставу, он уже своё получил и не цепляется. У нас не хватают. А если и бывает у нас облава, то назавтра отпускают, так как пристав своё получил. Прямо в руку".
Потом я заметил, что люди надо мной попросту смеются.
"Чего ты так боишься? - обратился ко мне как-то один гость,- ты ведь еврей, а еврей должен быть привычен к таким вещам".
И тут мне кое-кто из них рассказал, что они уже не раз попадались, не раз ночевали в тюрьме - и, слава Богу, живы. Ничего - до мессии ещё далеко. А пока приходится иной раз переночевать в тюрьме и платить деньги.
Собравшиеся запели, как если бы находились в Иерусалиме. Я стиснул зубы и решил: будь что будет.
Очевидно, однако, что в Киев со мной явилось не одно моё собственное злосчастье, а многие миллионы. И Киев долго не ждал и позволил мне вскоре вкусить все удовольствия облавы.
Ровно в одиннадцать, прямо посреди цимеса, который как раз оказался очень удачным, послышался громкий звонок. Звонили уверенной рукой, как гость не звонит, и все с помертвелыми лицами вскочили с мест.
"Облава!" - приглушённо вырвалось у кого-то.
Евреи, которые до того так смело говорили об облавах, тут, посреди цимеса, растерялись. Свояченица моя, очень деловая женщина, схватила меня за руку и зашептала:
"Пойдём скорей. Облава. Я тебя спрячу".
Бежит и тянет меня за руку. И все бегут - богачи, уважаемые евреи, маклеры, купцы. Настоящее паническое бегство. Как видно, в тюрьме не так легко сидеть, как они говорили.
Свояченица влетела со мной в спальню. Подвела к кровати и велела под неё влезть:
"Лезь, лезь, не стесняйся".
Представительные евреи, однако, оказались проворнее меня. Они уже все лежали под кроватями. И - я тоже полез. Лёжа там, я слышал тяжёлое сопенье лежащих под соседними кроватями. Слышал также, как стучат их сердца. И только я один - наоборот: боялся не так уж сильно. У меня для этого как-то не было времени.
Странная картина. Лежат под кроватями евреи с красивыми бородами, отцы семейств, почтенные купцы и сопят, как гуси, когда хотят пить.
Навострив как следует уши, слышу, как полиция ходит тяжёлым шагом по тем комнатам и говорит грубыми голосами.
Ищут, думаю я, и, возможно, найдут. Вытащат из-под кровати компанию почтенных евреев.
На этот раз, однако, облава закончилась совсем легко, поскольку проводил её "хороший" пристав. При этом он был один. Но так как кого-то он должен был схватить, то для вида решил схватить спрятанного свояченицей бедного еврея. Возможно, что этот еврей специально нанимался для такой роли.
После их ухода мы вылезли из-под кроватей. Выглядели очень красиво - с грязными носами, с паутиной и пятнами пыли на субботней одежде.
Тут на меня напал страх, и я без стеснения в голос расплакался. Я понимал, что слёзы эти - лишние, глупые. И облава - не страшная вещь, и плакать еврей не должен, тем более, в голос. Наверное, это выглядело противно и глупо. Думаю, что моя свояченица, увидев мои слёзы, ещё больше пожалела, что я приехал. Всю ночь они со мной возились. Я никак не мог успокоиться. Свояк применил все средства, но они не помогали. И такое состояние у меня продолжалось до утра. Я не мог ничего ни есть, ни пить, а сердце что-то грызло и грызло.
Меня передали гостям - чтобы те меня успокоили. Они мне рассказали случаи из жизни миллионеров и возились со мной, как с ребёнком. Свояченица привела из участка бедного еврея.
"Подумаешь, пустяки какие!" - похвалялся он, вернувшись.
"Видишь,- смеялась надо мной свояченица,- человек в тюрьме сидел - и не плачет!"
"Что вы там сказали?", - спросил я еврея.
"Сказал, что приехал сегодня и тут же еду обратно", - ответил совершенно спокойно еврей.
Я посмотрел на него и подумал: всё пропало. Что я могу теперь поделать? И чем я лучше этого еврея? Он страдает, бедняга, ради заработка, ну, и я пострадаю. И я стал себя насильно утешать. Я не знал, что испытать настоящий страх мне в Киеве ещё только предстоит, а этот, нынешний - ничто перед тем, будущим, когда я достаточно себе надорву сердце и наплачусь большими слезами.
Глава 17
Я ищу магазин. – Внезапное наводнение. – Жена и дети - в разгар наводнения. – Есть уже магазин.– Большие сожаления.– Бедствия.– Христиане.– Дела христиан.– Жизнь среди евреев и русских. – Андреевский спуск.– Евреи из облав. – Литвак в Киеве. – Моя обязанность. – Реб Лейб Шапиро. – Пристав Михайлов.– Мадам Розенберг. – Реб Гирш Эпштейн.– Реб Мойше-Ицхок Левин.
Прошла суббота, началась неделя, и я немного успокоился. И немного успокоившись, стал себе искать дело. Были разные планы, и один хороший знакомый свояка предложил мне стать компаньоном местного торговца зерном, ездить и скупать зерно, что и будет моим делом. Мне советовали оставаться пока в Киеве одному, а если дело пойдёт и будет приличный доход - вызвать жену с детьми.
Но я был молод и глуп и не хотел жить в Киеве один, без семьи. "Высокими" и конечно глупыми словами я объяснял, что хочу быть отцом своим детям и хорошим мужем - своей жене, что они не должны жить без меня.
Поскольку бакалея - одна из главных отраслей торговли, я решил снять для жены бакалейную лавку. Она будет сидеть в магазине, а я займусь другими делами. Мой свояк тоже возражал против того, чтобы я привозил жену. И конечно был прав.
Я, однако, не послушался, и, устав со мной спорить, он попросил знакомого маклера подыскать мне магазин.
Я велел жене продать всю домашнюю утварь и к Песах приехать в Киев. Однако - легко сказать, но трудно сделать, особенно, такому удачнику, как я - как раз в это время разлился Днепр, и улицы нескольких районов залило - как раз те, где жили евреи.
Такого разлива жители Киева за последние годы не припомнят. Постоялый двор моих родичей, стоявший недалеко от берега, наполовину залило. Все дома в этом районе оказались в воде, и люди по улицам передвигались на лодках.
Разорились сотни людей. Валялись на чердаках с детьми, есть было нечего. Понятно, что больше всего пострадали нищие, поскольку наводнение в особенности охватило район нищих и евреев.
О том, чтобы снять магазин для жены, не могло уже быть речи. Я таскался по улицам целыми днями, наблюдая большой разлив. Для меня ведь это было в новинку. В воде плавали скамейки, доски для резки лапши, столики, качалки и прочая домашняя утварь.
Как сказано, я ещё раньше написал жене, чтобы она приехала. Практичный человек, видя такое наводнение, тут же послал бы другое письмо - чтобы она не приезжала. Я этого, однако, не сделал, и в самый разгар наводнения, с тремя маленькими детишками - она приехала. С большим трудом я их кое-как втащил в дом свояка. Верхний этаж не был затоплен.
Третий ребёнок был ещё крошкой, и мне его пришлось пронести на руках приличный кусок - весь берег, поскольку никакой экипаж там не мог проехать.
Я пробирался по доскам и брёвнам, проложенным через воду и дрожал, чтобы, не дай Бог, не свалиться вместе со своим цыплёнком в воду. Чувствуя себя при этом дураком и ничтожеством: притащить сюда жену в разгар наводненья!
С большим трудом одолели мы море воды. С трудом пережили эти трудные дни. И после Песах стали энергично искать магазин вместе с квартирой, что в Киеве встречается очень часто.
Случилось нам купить магазин вместе с товаром у одного еврея, проживавшего на христианской улице. Ясно, что у еврея там шли дела очень плохо - кто придёт к нему покупать туда, где евреи - такая редкость? С другой стороны - зачем еврею покупать такой магазин? Но как истинный Менахем-Мендель[36] - растерянный, разгорячённый, взволнованный - взял я и купил магазин.
Купив магазин, я тут же увидел, что его хозяин попросту хорошо меня обдурил. Товар совсем не стоил заплаченных за него денег. И это особенно разрывало сердце.
В одно прекрасное утро мы перебрались в квартиру, расположенную по соседству с магазином. Из квартиры вход в магазин. Через несколько дней стало ясно, что с магазином - проблема. Покупателем и не пахнет. Никого! Хоть сиди и смотри на стены.
И тут начался тяжёлый период - с сожаленьями, муками, с досадой, с сердечной болью, с терзаньями, которые больше заметны и болезненны в большом городе, чем в деревне.
Я уже ищу других доходов. Я познакомился с богатыми евреями, крутился возле них - может, что-то из этого выйдет. Но не вышло ничего. Единственное, на что я мог им пригодиться - было маклерство, но на это, в отличие от Менахем-Менделя, я был неспособен.
Для этого надо быть праздным, лживым, болтливым, а мой язык ещё был наивным и невинным - или глупым.
Положение было тяжёлое. Не имея, что делать, и не в состоянии сидеть в магазине без покупателей, я слонялся по улицам и смотрел, как живут неевреи. Временами охватывала зависть. Жили они необыкновенно богато, необыкновенно чисто. Магазины их сияли. Купить что-то у нееврея было очень приятно.
Только войдёшь в нееврейский магазин, тут же хозяин снимет шляпу с вежливой улыбкой, не пристаёт к покупателю с разговорами, вообще говорит спокойно, спокойно называет цену, не набрасывается, и чистыми, сверкающими пальцами демонстрирует нужный покупателю предмет.
От такого обращения покупатель расслабляется, чувствует доверие к продавцу и редко выходит из магазина с пустыми руками.
В моё время русские были очень искусными торговцами и исключительно хорошо вели дела.
Конечно, они не были такими честными, как казалось. Купить у такого большой транспорт с товаром было иногда даже рискованно. И даже контракт ни от чего не гарантировал. Регулярно прибегали ко всяким уловкам, и контракт, в конце концов, не имел тут никакой силы.
Но так бывало только с большим транспортом товара. Понятно, что не все купцы были такими. Грех было бы так считать. Я знал много честных, очень солидных купцов-христиан, торговцев, продавцов.