А она, всхлипнув, прибавила:
"В телеграмме чётко сказано, что мы дураки - мы и есть дураки".
Ну, понятно, что с тех пор они стали очень интересоваться евреями и их историей и тут же стали большими друзьями евреев, горячими сторонниками израильского народа. А жена Демидова написала и напечатала очень важную книгу о евреях и разослала по всей Европе всем важным людям: чтоб знали, кто такие евреи. Следы их ног надо целовать!
Тут и сказочке конец[41].
В холодных и тяжких условиях еврейской жизни легенды эти доставляли немало удовольствия и радости. Когда человеку плохо, он любит легенды.
Когда Чертков стал в Киеве генерал-губернатором, облавы на евреев прекратились, и так это и продолжается поныне. Наоборот - евреев в Киеве становится всё больше.
Добрым и странным человеком был этот Чертков. Однажды, например, он встретил на Подоле внушительную "процессию" евреев в сопровождении полицейских. Были там старые, молодые, женщины и дети.
Генерал-губернатор остановил полицейских и спросил:
"Кто эти арестанты?"
"Взятые в облаве, Ваше высокопревосходительство", - получил он ответ.
Черткова передёрнуло:
"Облаву делают на зверей", - сказал он с отвращением. И с тех пор облавы запретили.
Весть об этом в один день разнеслась по всей Волыни и Малороссии, и евреи - пусть они будут здоровы - буквально хлынули со всех сторон.
Без преувеличения можно сказать, что за год, может, тридцать тысяч евреев приехало в Киев[42]. Евреи торговали, посредничали, открывали лавочки, покупали и продавали.
С христианами евреи очень хорошо жили, как бывало всегда, когда не подзуживали со стороны. Дружно торговали, - не больше, не меньше - еврей подзадоривал христианина, развивал в нём больше энергии к гешефту, больше ума в торговле.
На "Житневом" базаре шла большая торговля бакалеей, как в "Ряду" Бриска или у Железных ворот в Варшаве - и я покупал и у евреев, и у христиан - где было выгодней. Я хорошо был знаком с одним русским бакалейщиком и даже с ним подружился. Летними днями я вёл, по своему обычаю, дискуссии с христианами о евреях.
Один недостаток приписывали тогда евреям: что они не соблюдают чистоты. В Киеве было чисто, а евреи неспособны к аккуратности. Мне приводили в пример еврея с полумиллионным состоянием, у которого во дворе лежат горы мусора. Лестницы замызганы и воздух - тяжёлый. Уже издали можно было узнать, что здесь живёт еврей.
По большей части я таки не знал, что на это ответить. Но приехав в Варшаву, я утешился, заметив, что бедные варшавские евреи содержат себя аккуратнее бедных поляков. Последние о чистоте не имеют никакого понятия.
В то время еврейские общественные деятели добивались у властей по всей России открытия ремесленных училищ и организации еврейских поселений. Для этой цели собрано было тогда много денег. Для открытия ремесленных училищ Поляков[43] поручил реб Исроэлю Бродскому[44] создать фонд и выписал для этого чек на сорок тысяч рублей. Бродский поручил реб Шмуэлю Левину устроить съезд киевских богачей.
Съезд тут же состоялся, и на нём Бродский первый дал десять тысяч рублей. И так собрали ещё около пятидесяти тысяч рублей, что вместе с поляковскими дошло до ста тысяч.
Вообще забурлило во всех еврейских уголках, и еврейские мечты были велики.
Спасибо хотя бы за эти надежды, которые на время пробудились, потому что потом стало хуже.
В те годы стала созревать в обществе революционные настроения. Богатая молодёжь шла "в народ", жертвовала жизнью, желала прихода Мессии. И аресты сыпались градом.
Меня позвал богатый сосед. Дело, как видно, было простое, но для тех времён необычное. Его сын, пятнадцатилетний гимназист пятого класса, хочет спасать Россию и содействовать приходу Мессии. Не мог бы я его отговорить, удержать от таких подвигов?
Я пошёл и застал пристава Михайлова за спором с этим самым мальчиком. Пристав его просил сказать в жандармском отделении, куда он сейчас его доставит, что он знать не знает ни о каких глупостях, и что ничего у себя не держит, а мальчик отказывался. Говорил, что открыто скажет: его не устраивают порядки и т.п.
Пристав Михайлов давно уже получил от отца мальчика пятьсот рублей, и его задачей было - спасти его от жандармов. Но что делать, если тот сам суёт горло под нож.
Тут я должен был прийти на смену Михайлову, миссия которого провалилась, на что Михайлов дал два часа времени, так как должен был срочно доставить мальчика в жандармское отделение.
Признаюсь, что мне тоже ничего не удалось, хоть мальчик всегда относился ко мне с уважением. Слова мои его не тронули. Он стоял на своём -народ важнее отдельного человека, и пусть его сожгут или разорвут на куски - это ему ничего, лишь бы от этого была польза народу.
Матери стало плохо; её привели в чувство. Упав перед ним на колени, она просила со слезами её пожалеть. И он - смертельно бледный, не в состоянии видеть её обморока и слёз, стоял, однако, на своём. И я, к большому своему огорчению, вернулся к себе ни с чем. Буквально ни с чем. Не смог его отговорить.
Железный характер был у этого мальчика, что прямо поражало.
Конечно, его арестовали и отправили в Москву. Отец поехал за ним. Позволил себе потратить тысячу, в надежде иметь возможность с ним время от времени увидеться. Но и это оказалось невозможным. Мать вскоре умерла.
Юноша приличное время отсидел. Потом, на суде, его, как несовершеннолетнего, вернули в Киев, под надзор полиции.
Домой он приехал потрясённый, травмированный, и не застав матери, впал в тяжкую депрессию и так и остался.
Еврейская община, однако, шла вперёд. Нашлись богатые евреи, не жалевшие денег на большую русско-еврейскую газету, воевавшую с антисемитским "Киевлянином" - газетой, которая, как все грязные антисемитские листки, изо дня в день изрыгала смолу и серу на евреев.
Новая еврейская газета, которая называлась "Заря"[45], выходила в довольно большом формате. Эта газета великолепно справлялась со своей задачей и имела широкий круг читателей. Люди читали, радовались смелым статьям -острым блюдам, которые доставались антисемитам. И еврейское сердце надеялось снова.
Опять же: спасибо за надежды. Хоть на минуту, да ожили.
Глава 19
Управляющий Исроэля Бродского.– Нееврейский недостаток. – Дело.– Рис с изюмом. – Упрямство. – Пропитый товар. – Маслом вниз. – Я перехожу в другой магазин. – Квартиранты.– Липский. – Освистанная пьеса.– Старые раны. – "Хародский проповедник". – Его влиянье на людей.– Его проповедь. – Хародский проповедник и Липский.– Печальный конец.
У нас во дворе появился новый сосед, имевший большие связи. Был он управляющим реб Исроэля Бродского на черкасском сахарном заводе.
Получал двенадцать сотен рублей в год и жил с семьёй в усадьбе возле Черкасс. Жена его была близкой родственницей Бродского, и жил он, как граф. Понятно, что в такой большой усадьбе, как у него, было всего вдоволь, и в лошадях с каретами тоже недостатка не было.
Управляющий был очень способный человек и руководил усадьбой и заводом великолепно. Бродский был им очень доволен. Имел он, однако, один серьёзный, чисто гойский недостаток - пьянство. Недостаток этот проявляется постепенно, и чем дальше, тем становится сильней, и кончает человек очень плохо.
Управляющий такого конца не избежал - из-за пьянства он потерял дело.
Реб Ироэль Бродский был вынужден его уволить. Но так как его жена была родственницей Бродского и ради их уже больших и очень удачных детей, сына и дочери, реб Исроэль назначил ему ежегодную пенсию в пять тысяч рублей.
И хоть был он уволен, но семья Бродского его часто навещала. Несмотря на слабость хозяина дома к водке, это был очень красивый и приличный дом.
Я сразу подружился с семьёй управляющего. Меня привлекал его ум, свободная язык, милое обращение. Преодолеть свой недостаток он, к сожалению, не мог. То и дело заходил в ближайший шинок и выпивал стакан водки, иной раз - до шестнадцати стаканов в день.
Ради друга он был способен и в пьяном виде вести себя сдержанно, но всё-таки с ним было приятнее общаться на трезвую голову. И поэтому я специально приходил к нему до того, как он отправлялся в шинок. И он понимал, что я предпочитаю его трезвым.
Иногда, идя в трактир, он нарочно заходил раньше ко мне, если я у него ещё не побывал, и беседовал со мной трезвым языком.
Мы очень друг другу симпатизировали, и однажды он предложил мне должность приказчика. Я спросил, что у него за дело, он ответил, что ему из Одессы пришлют бакалейные товары: рис, изюм, миндаль, орехи - всего на сто тысяч рублей - для продажи местным бакалейным магазинам и отправки в другие города.
Это оказалось не пустой болтовнёй, как можно было ожидать. Тут же он передал мне фрахтовочные документы, и я нанял большой двор со складами для товара.
Но как всегда, делу мешало его пьянство: мне приходилось вставать совсем рано- всё та же история: в деловых вопросах очень мешало его пьянство, и я вынужден был вставать совсем рано, прямо-таки с рассветом, чтобы захватить его ещё трезвым и обговорить, что мне делать.
Должен снова сказать, что это был исключительно умный человек. Каждое его слово было жемчужиной, и он имел на меня большое влияние. Он мне на многие вещи открыл глаза, обогатив опытом, необходимым для молодого провинциала, которым я тогда был.
Он также бывал иногда упрямым. Помню случай, когда это упрямство проявилось особенно характерно. Дело было так.
Он собирался послать в Екатеринослав изюм с рисом на тридцать тысяч рублей, для чего я должен был нанять баржу. После больших хлопот я, наконец, присмотрел хорошую баржу и договорился с хозяином о перевозке товара за двести рублей. Я пришёл и сообщил управляющему, что нашёл очень хорошую баржу, нанял её и дал двадцать пять рублей задатка, и что сегодня вечером хозяин придёт подписывать контракт. Он очень обрадовался.