[56]. Способные мальчики не кичились своей учёностью, а дети из знатных семей не кичились своим происхождением, и так все были равны.
Учились мальчики с девяти часов утра до двух часов дня. Потом шли обедать на час. Ровно в три часа надо было снова идти в хедер, а нет – получишь шлепок, затрещину или даже розгу.
С трёх часов учились: летом до захода солнца, когда меламеды отправлялись в бет-ха-мидраш на послеобеденную молитву, зимой – с маленькими мальчиками до восьми, а с большими – до девяти. Зимой послеобеденная и вечерняя молитвы бывали уже в хедере, вместе с мальчиками. И так проходила вся неделя, кроме пятницы. В пятницу мальчики учились: зимой до двух часов, а летом – до трёх-четырёх часов дня. Но и в субботу мальчики не имели отдыха. Во-первых каждого из них меламед приводил пред очи отца или другого знатока со стороны, чтобы мальчик мог пересказать, что он выучил за неделю. Потом он должен был пойти в хедер и поучить с меламедом отрывок или мидраш.
Мальчики никогда не имели свободного времени, кроме праздников: Песах и Шавуот[57], Рош-ха-Шана, Йом-Киппур и Суккот[58] – в общей сложности - двадцать шесть дней в году.
Неевреи, жившие в городе вместе с евреями, не были крепостными. Численно они составляли примерно четверть от еврейского населения. Жили они в двух разных частях города в домах с крытыми соломой крышами. Большинство их были католики, православных было, может, несколько десятков.
Каждый имел свою землю и дом с гумнами и конюшнями, быками, коровами и птицами - и все были богатыми. Недостатка у них не было ни в чём. Бывали среди них даже отдельные богачи с состоянием до нескольких сотен рублей, посылавшие детей учиться в Бриск. И был некий Ермолович, состояния которого никто не знал. Говорили, что он торгует с чертями и они, черти, приносят ему много денег. В прежние времена, если у кого-то имелось много денег и никто не знал, откуда они у него взялись, говорили, что он торгует с чертями. Такого человека боялись раздражать, чтобы не натравил на них своих чертей.
Ермоловича все боялись и каждый выражал ему своё почтение из-за его чертей; в Каменце всем, от мала до велика, уже было известно, что Ермолович торгует с чертями. Люди боялись ходить мимо его дома, как боятся заходить в лес, полный злых зверей.
Жил он, однако, с расчётом – сына послал в гимназию в Вильну. Яш был дикий, избалованный парень, которого боялись и еврейские, и нееврейские дети. Гимназию он закончил с золотой медалью и благодаря большим связям стал асессором в одном местечке Гродненской губернии.
По тогдашним правилам у асессора должно было быть восемнадцать десятских во главе с ключ-войтом. Десятские все были католиками, как этого хотели помещики, которых, понятно, слушался исправник. Немногочисленные православные смотрели на это без претензий, так как всё равно чувствовали себя ниже католиков и были их беднее.
Доктор в Каменце как раз был хороший – знаменитый доктор из Вильны по фамилии Лясовский. В Каменце он поселился из-за жены, у которой был небольшой фольварк рядом с Мещанской улицей и которая располагала суммой в тридцать тысяч рублей. В Каменце он прожил долго. Лекарства надо было возить из Бриска, и если доктор велел больному лишний раз ехать в Бриск за лекарством, то для этого лишний раз слали извозчика. Часто бывало, что при доставке лекарства разбивалась бутылка, тогда ехали ещё раз, а больной тем временем выздоравливал либо умирал.
Плата за визит доктора была пятнадцать копеек, он приезжал в коляске, запряжённой парой добрых лошадей.
Врачей[59] в городе было несколько. Самый лучший из них, врач Яшка, был знаменит. Проживал он у доктора Лясовского.
Авигдор, Хацкель и Довид, простые врачи, приходили в пятницу в баню и ставили кому надо банки. Десятки еврейских хозяев, здоровых людей, ставили себе по пятницам в бане банки. У кого болела рука, нога, живот или голова – было одно лечение: банки, и побольше. Иной раз кровь текла из плеч, словно человека резали.
Но крупные хозяева, такие, как мой дед или Йоня Тринковский, уже приглашали врачей на дом. Мой дед ставил себе банки несколько раз в год. Если что-то болело, тут же звали врача Довида ставить банки.
По воскресеньям врачи и врачихи, их жёны, делали прививки или пускали кровь крестьянам и крестьянкам.
Давид и Авигдор жили на нашей Брискской улице и по ней в большинстве приходили крестьяне. Я помню, как у врачей в квартире бывало битком набито крестьянами и крестьянками. Летом окна были открыты, можно было заглянуть. На террасе их тоже было полно. Врачи держали большие миски с кровью под руками крестьян и крестьянок. Банки, они считали, мало берут крови: надо больше!… Верили они только в кровопускание, при котором вытекало почти полгоршка крови. Но врач Яшка был настоящий доктор. В одиночку он операций не делал, но он имел парня, который учился на врача, и именно он резал жилы. После смерти доктора Яшка стал в Каменце полным доктором и делал все мази, которым научился у доктора Лясовского.
В нашей Талмуд-Торе было двадцать мальчиков и два меламеда. Питались мальчики по очереди в разных домах. При Талмуд-Торе было три габая, которые собирали деньги, по большей части по деревням и посёлкам. В период Хануки[60] брали с собой троих важных хозяев и ехали в деревни собирать деньги на Талмуд-Тору. Они не пропускали ни одной деревни вокруг Каменца и просили денег. Поселения поддерживали Талмуд-Тору, которая действительно содержалась в большом порядке. Помещалась она в красивом здании, мальчики были хорошо одеты, почти как дети богатых, не было недостатка и в еде. Два хороших меламеда учили мальчиков. Один, поменьше ростом, учил начаткам Гемары, а второй, крупный, как следует учил лист Гемары с Дополнениями. В субботу габаи привозили знатоков, чтобы те послушали детей. Тогдашняя Талмуд-Тора, существовавшая шестьдесят-семьдесят лет назад, определённо превосходила нынешнюю, даже в больших городах.
Вслед за Талмуд-Торой невольно вспоминается баня. Каменецкая баня стояла во дворе, за синагогой, у реки. Парная баня была совсем даже не плохая. При входе с одной стороны навалена была груда горячих камней, нагревавшихся с помощью печки, расположенной под ними. Каждый, кто хотел, мог вылить ковш воды, и второй и третий, и начинали закипать пары, от которых было можно свариться. В банной комнате была холодная миква[61]. В предбаннике стоял вмурованный в стену железный котёл, кипевший в пятницу весь день. Оттуда все черпали горячую воду ковшами. Банщик всё время добавлял воду с помощью ворота, установленного на колодце в другом конце предбанника.
В большой прихожей стояли по стенам широкие скамьи, и там все раздевались. Стены в предбаннике были старые, с большими трещинами и щелями, со всех сторон сильно дуло. Выходя из горячей бани и одеваясь, все дрожали. Каждую пятницу бывало много простуженных, но никто не догадывался сказать, что следует починить стены, чтобы так не дуло.
Также и ступеньки, ведущие к колодцу в предбаннике, были промёрзшие – чистый лёд, и зимой приходилось голыми ногами проходить восемь ледяных ступенек за водой. Проходить было надо по несколько раз, и просто удивительно, что от этого не умирали. Банщик брал баню в аренду у города. В год платил сто рублей, что было добавкой к жалованью раввина. Плата за баню была от трёх грошей до трёх копеек.
Река возле бани была мелкой и очень грязной, зелёной от плесени. Понятно, что в наше время, когда гигиена стала по-настоящему вопросом жизни и каждый понимает её значение, могут сказать, что от этой лужи, которая тогда была в Каменце, произошли все эпидемии в городе. Эпидемии маленьких детей, действительно, бывали ежегодно, и ни в одном городе не умирало так много маленьких детей, как в Каменце. Бывала корь, оспа, скарлатина и ещё разные детские болезни. Но кто в те времена мог думать, что от такой вещи может произойти болезнь? Было известно, что болезнь – от Бога, а заплесневевшая лужа – это лужа.
Немного подальше от лужи уже текла река, по которой сплавляли из Беловежья в Данциг самые большие брёвна. Недалеко от синагогального двора, против большого бет-ха-мидраша, было в реке чистое место с песчаным грунтом. Там купались мужчины. Раздевались под открытым небом, вещи клали на доски, которые там держали торговцы деревом, но чтобы украсть вещи или часы – не было такого понятия. Раздевались, заворачивали вещи в кафтан или не заворачивали, и так купались часами. Потом каждый приходил за своими вещами.
Женщины купались в отдалении от мужчин, но там вода была почти такой, как возле бани: мелкой, грязной и заплесневелой. Дальше по течению вверх вода была чище, там сплавлялся лес, но туда было далеко ходить и, к тому же, там местами было глубоко. В сущности, по нынешним моим понятиям, мужчины должны были с женщинами поменяться. Мужчинам следовало купаться там, где женщины: они бы не ленились добираться до чистой воды, что для женщин было слишком далеко, и женщинам не пришлось бы купаться в такой страшной грязи. Но мужчины в те времена ещё не были так рыцарски настроены, чтобы заботиться о чистой воде для женщин.
Каменец был знаменит своими пловцами. С одной стороны река была узкой, с глубокой и спокойной водой, где мальчики могли проплыть версту-две, а устав, выйти на луг, расположенный с двух сторон реки, отдохнуть и плыть дальше.
Возле бани стояла богадельня. Предназначалась не для больных, не дай Бог, а только для прохожих, для проезжавших через город бедняков. Там постоянно жили по три-четыре семьи бедняков.
Вид богадельни был ужасен. Нечто вроде старой развалины с покосившейся крышей. Окна с разбитыми стёклами, заткнутые чёрными грязными тряпками