, со сломанной дверью. Часто там жили вместе с малютками. Описать это невозможно, и я до сих пор не могу без содрогания вспомнить отчаяние, тоску и страшную нищету находившихся там и взрослых, и маленьких. И почти никто из городской верхушки и хозяев, пользовавшихся большим авторитетом в городе, не заглядывал в богадельню, будто так и надо.
Раввин[62] был большим знатоком Талмуда и очень родовитым: он был зятем автора книги «Основы и корень служения»[63]. Отцом его был реб Ехезкель, зять Виленского гаона[64] и сыном реб Шмуэля, раввина Минского округа. Этот реб Ехезкель вместе со своей женой добровольно обрекли себя на скитание. Они ходили пешком по деревням, зимой – в летней одежде, а летом – в шубах, питались водой с хлебом и спали на голой земле. Жена реб Ехезкеля от таких страданий в конце концов умерла. Реб Ехезкель взял дочь реб Симхи, гродненского раввина. Реб Симха попросил графа Радзивилла заплатить ему сто тысяч дукатов, которые тот был ему должен. Из-за такого требования Радзивилл его хотел арестовать. Реб Симха убежал и стал раввином в Гродно. У реб Ехезкеля было четверо сыновей, все – гаоны, раввины в других городах, а один из них стал каменецким раввином.
Жалованья он получал три рубля в неделю и сидел день и ночь над Торой. Детей у него было пятеро сыновей и одна дочь, и все очень трудно жили. Раввинша убеждала мужа просить прибавить ему хотя бы ещё рубль в неделю, но он ничего не хотел просить. Потом, так как она ему сильно докучала, он стал заговаривать о том, чтобы ему прибавили рубль жалованья в неделю. Просить ему пришлось долго. Наконец, созвали большое собрание в старом бет-ха-мидраше. И было решено, что каждый хозяин из богатых должен дать при каждом зажигании свечей копейку на расходы для раввина. Шамес ходил каждую пятницу и собирал копейки, из которых с трудом сколачивали рубль, а потом ещё меньше. Так трудно жил раввин всю жизнь. Чтобы сыграть свадьбу детям, ему приходилось ездить к богатой родне. Там ему давали на свадебные расходы.
В Каменце любили магидов[65], не пропускали ни одного. из тех, кто ездил по стране с нравоучительными речами перед миром. Так же и хазаны[66], разъезжавшие со своими подголосками по городам и местечкам для заработка, бывали и в Каменце.
Приехав в город, магид прежде всего представлялся раввину и объявлял, что он, например, хочет прочесть поминальную речь в честь одного, двух, трёх раввинов, умерших в тот год. Раввин обычно соглашался: надо ведь о человеке сказать несколько слов – и посылал к габаю большого бет-ха-мидраша, чтобы тот объявил о приезде магида. Шамес объявлял в бет-ха-мидраше, что назавтра, между послеобеденной и вечерней молитвами, выступит магид.
Бет-ха-мидраш уже бывал переполнен людьми, и на женской половине тоже стояли голова к голове. Обычно магид начинал поминальную речь громким стоном и плачем, чуть не растаяв: «Раввин скончался, господа, последняя по счёту жертва. Кто теперь искупит великие наши грехи (забыл он, что ещё двадцать раввинов могут умереть) Собравшиеся рыдали навзрыд.
И так как магид мог заставить так много людей плакать, считалось, что он хороший магид. Его приглашали назавтра, и назавтра плакали снова, снова собирали для него деньги, а дня через три после его отъезда являлся новый магид, с новой поминальной речью, который, естественно, был ещё способней вызывать слёзы, и так город плакал круглый год.
Помню, раз магид говорил поминальную речь в честь трёх раввинов одновременно. Резким, слегка дрожащим голосом он кричал, что праведник умирает не за свои грехи, а за грехи всего Израиля, и так как Господь взял за наши грехи троих мудрецов и праведников, и совсем не осталось таких больших праведников, которых может взять Господь в качестве жертвы за наши грехи, потому Всевышний возьмёт малых детей, прямо от материнского лона.
Всё это он возглашал ужасным криком, и все в голос рыдали: и малых детей тоже возьмут!…. И женщины чуть не падали в обморок.
У меня тогда тоже была маленькая сестричка по имени Фейгеле, годовалое дитя с чудесными волосиками, которую я очень любил. И вот я слышу, что Господь возьмёт малых детишек, а значит, что и мою любимую сестричку… Я так разрыдался, что упал без чувств на землю.
Магид уехал, и с Божьей помощью случилась эпидемия кори, и много маленьких детей умерло, и среди них и моя сестричка. Город рассердился на магида, говорили, что он наслал на город проклятье. Его хотели поймать и доставить в Каменец, чтобы с ним рассчитаться, но ничего из этого не вышло и наши каменецкие евреи, бедняги, так и продолжали регулярно плакать.
Несколько раз в году приезжал на субботу знаменитый хазан со своим хором. От них в городе уже было веселье. Приезжали такие хазаны, как реб Изроэль Скудер, реб Борух Карлинер, Яша Пинскер и т.д. и т.п. Такой хазан мог взять двадцать пять рублей за субботу.
Дед регулярно приглашал хазанов на субботу к себе, а другие хазаны ели в домах у других больших хозяев. На исходе субботы дедушка устраивал пенье, сзывая самых больших хозяев города. Пили чай, провожали царицу-субботу ужином, и хазан со своим хором пели до утра. На следующий вечер то же – у Тринковского, на третий вечер – у Довид-Ицхока, и т.п. Каждый хозяин клал хазану в карман по серебряной монете, и тот уезжал из Каменца и сытый, и с деньгами.
Был в городе обычай – молодой человек, который женился и ехал к тестю на хлеба в другой город, прощался перед свадьбой со всеми важными хозяевами. Шамес из большого бет-ха-мидраша шёл с женихом во все дома, чтобы попрощаться.
Хупу[67] ставили возле большого бет-ха-мидраша, и раввин, который жил поблизости, справлял свадебную церемонию. Во время торжества, в момент закрытия лица невесты, жених читал проповедь, которую учил месяца за два до этого. Естественно, что способные молодые люди готовили большие, изощрённые проповеди. Даже и простоватые женихи тоже учили какую-нибудь проповедь. Пусть маленькую, лёгкую, лишь бы была проповедь. Не абы как, лишь бы отделаться, а настоящую свадебную, «подарочную» проповедь.
Кладбище было довольно большое, если судить по ревизским сказкам. Но так как и не записанные в сказках тоже умирали, то не мешало бы иметь кладбище побольше. Огорожено оно было, конечно, деревянным забором, и памятники были почти все одинаковые: из простого камня, не очень большие, с выбитой надписью.
Перед Песах, во время больших дождей, вода текла, опрокидывая памятники, и могилы заливало водой – как раз могилы самых уважаемых граждан. Немного дальше была площадка повыше, докуда не достигала вода, но жители Каменца предпочитали это место для менее уважаемых, и именно там, где регулярно лилась вода, регулярно хоронили всех знатных. Как-то на это не смотрели. Предпочитали рыть могилы в низине, а почему – я до сих пор не понимаю.
Никаких похоронных организаций, как теперь, не было, кроме одной хевра-кадиша. Они брали деньги с богатых, и не было у них нехватки в хлебе с борщом. Цена с богатых была с трёх до десяти рублей. Помню, когда жена известного скупца умерла где-то перед Новым годом, город с него хотел взять пятьсот рублей, но он настаивал на десяти. Покойница лежала три дня, а скупец пришёл к моему деду, главе общины, и кричал:
«Хоть засолите её, я так много не дам!»
Сто пятьдесят он, однако, дал. Такой суммы денег, с тех пор, как Каменец стоит, ещё не бывало.
Всю пасхальную неделю похоронная кампания готовила пунш. Помню, как пили горячий мёд, что было совсем неплохо. Раз в три года во время Хануки задавали большой пир, на который собиралась масса народу. Ели большие порции рыбы и гусятины. Один из габаев хевра-кадиша имел большой живот и был большим едоком. Он знал, что тут – такое место, где можно поесть, сколько хочешь. Но что делать, если больше не лезет? Посреди пира он выходит из дому, суёт палец в горло и выбрасывает съеденное. Вернувшись, опять съедает пол гуся. Стоили такие пиры уйму денег.
Предрассудки в городе были очень сильны. Верили в чертей, бесов, во всяких злых духов. Меламеды вбивали в головы своих учеников разные байки про чертей. Также все знали, что происходит с людьми в будущем мире с момента смерти. Что сразу случается, и как он попадает на небо – точно, будто видел это своими глазами.
Как только человек умер, его кладут пол, но не на голый пол, а на солому. Солома его колет, как иголками, и тут же являются рядом злые духи, сопровождают его во время похорон, а после опускания в могилу является злой демон и спрашивает:
«Как тебя звать?»
Но тот, на своё горе, забыл. Ангел смерти вскрывает ему живот, вынимает кишки и бросает в лицо. Потом переворачивает, бьёт железными прутьями, терзает и рвёт на куски, и т.д. Каждый в это верил, как верил в то, что живёт на свете.
У нас несли мёртвого до кладбища. Несли обычно по очереди. И обычно в таком городе, как наш, все уже всё знали, и так как провожать мертвеца - это мицва, то на похороны являлся весь город. Впереди шёл могильщик с большой жестяной кружкой, гремел большими николаевскими трёх - и четырёх-грошовыми монетами, которые бросали люди, и жалобно кричал:
«Милостыня спасёт от смерти!»
Помню, как страх проникал до костей. Каждый страшился злых демонов, которые крутятся вокруг покойника, каждый размышлял об ужасном положении покойника и при этом помнил, что и его собственный конец будет такой же.
Глава 2
Прадед реб Вельвель. – Мой дед Арон-Лейзер. – реб Йодл. – Юность Арон-Лейзера. – Свадьба. – Бабушка Бейле-Раше. – Перемена, которая произошла с Арон-Лейзером. – Смерть прадеда. – Исправник. – Его отношения с дедом. – Дед как помесячный староста. – Советы бабушки. – Дед – сборщик налогов. – Писарь. – Споры из-за писаря. – Влияние деда. – Дед и помещики. – Ревизор. – Новый сборщик налогов. – Споры в городе. – Новый исправник. – Мой дед – снова сборщик налогов.