Шинкари собрались у деда и определили количество занятых этим делом на следующие три года, которое не следовало превышать. Каждый шинкарь должен был взять патент, чтобы покупать открыто и свободно. При этом дед обязался одолжить деньги тем шинкарям, кто не мог оплатить патент. Он знал, как организовать дело.
Когда всё было устроено, дед передал аренду отцу и дал ему в компаньоны своего брата, Мордхе-Лейба. С помещиком было обговорено о доставке тому того количества спиртного, какое ему требовалось.
Акциз за водку осуществлялся так. У владельца винокуренного завода сидел представитель акциза (смотритель), который должен был следить, сколько продаётся спиртного. Поскольку покупать приходили бочками, смотритель измерял, сколько вёдер вмещает бочка, запечатывал акцизной печатью и выдавал хозяину свидетельство о том, что его бочка вмещает столько-то и столько-то вёдер. Потом отмечал, что продано столько-то вёдер. Акцизную пошлину хозяин винокуренного завода должен был доставлять ежемесячно в Бриск, в акцизную палату.
В городе тоже был такой смотритель, следивший за тем, чтобы шинкари правильно продавали водку из запечатанной бочки. Бочка без акцизной печати означала контрабандную водку.
В Каменце дед открыл шинок, и туда привозили до пятидесяти вёдер спиртного, то есть, до двухсот горшков. Помещик при таком большом сбыте не хотел возиться с налоговым учётом, и дед это взял на себя. Каждый месяц слал в Бриск акцизные деньги, и у амбара стояли мешки с медными и серебряными монетами, для перевозки которых требовалось несколько лошадей.
В пятницу весь город приходил за вином для субботы. В этот день помогала в торговле вся семья, наливая из бочек в бутылки.
Теперь, когда акцизные счета стал вести дед, у нас сидел смотритель и запечатывал купленное акцизной печатью. И когда приходили шинкари, каждый со своим бочонком, смотритель запечатывал бочонки, следя за тем, чтобы шинкари не избегали акцизного учёта. Отец ставил свою печать, чтобы шинкари торговали водкой не иначе, как в рамках его аренды. Итак, на каждом бочонке было две печати на длинном шпунте, с указанием, сколько вёдер вмещает бочонок.
Отец со смотрителем раза два в неделю, по желанию, устраивали проверку по всему городу. Заходили к шинкарям, срывали с бочек печати и проверяли шпунтом, сколько осталось вина.
Так делали регулярно. Иной раз устраивали внезапную проверку, посылая человека, Хацкеля, с несколькими - сколько было нужно - гоями от урядника. В десятских никогда не было недостатка: через исправника дед получал столько десятских, сколько нужно – ему никогда не отказывали. Но во-первых, шинкари были осторожны, во-вторых, они часто сиживали у нас в конторе, стараясь вести себя, как свои люди, как добрые друзья, что мешало проводить ревизию.
Шинкари сидели у нас, спиртное имелось, подавали также жареных гусей, и всегда было веселье. Надо отметить, что всем шинкарям при деде было хорошо, а иные и разбогатели.
Что касается других налогов – на соль, свечи, табак и др. – это его мало интересовало. Но всё шло гладко.
Как-то раз дед был в Бриске у исправника. Тот ему рассказал, что от губернатора послан специальный ревизор с особыми полномочиями для проверки ревизских сказок по всей губернии, поскольку получено много сообщений о том, что больше двух третей населения умышленно не записано. И он, исправник, боится, что у него в уезде ревизор обнаружит особенно крупное жульничество, из-за чего он может потерять должность.
Дед спросил, знает ли он этого человека. Исправник ответил, что знает хорошо. Это большой гордец, совсем не умён, обижается от каждого пустяка, но человек честный и прямой.
«Ну, если так, - сказал дед, то вы должны постараться, чтобы первую ревизию в Брисксом уезде он провёл в Каменце, и всё будет в порядке».
Настал день, ревизор начал объезд губернии, уже были слухи, что во многих городах обнаружены фальшивые сказки, и было похоже, что главам общин в городах грозит Сибирь.
Понятно, что на губернию напал страх и ужас: говорили, что ревизор чинит форменный разгром. Исправник, хотя и надеялся на деда, был сильно напуган: шутка ли, можно лишиться должности, если сказки окажутся неверными. Он написал каменецкому асессору, что когда ревизор приедет в Каменец, тот должен устроить жильё у Йони Тринковского, а не у себя, как делалось всегда. Асессор пусть держится в сторонке, не ставит у дверей ревизора десятских – короче, не показывает виду, что ему что-то известно. Всё это – по совету деда.
Ревизор, наконец, приехал. Асессор его тут же принял и доставил на квартиру к Тринковскому, в приличные меблированные комнаты, с серебряными столовыми приборами для помещиков. Дед о его приезде знал за два дня. Созвал руководителей общины, предложив, чтобы все не записанные в сказках покинули за день до того город, даже и матери с малыми детьми. Ни одного не записанного в сказках быть не должно, и в отличие от двухсот рублей, которые обычно дают ревизору, он, дед, даст ему на этот раз триста и надеется, что всё кончится хорошо.
Совет был принят, и руководство общины отправило из города всех не числящихся в сказках. Ревизор приехал в своей запряжённой тройкой карете в десять часов утра. В двенадцать дед уже послал лакея-еврея к нему в кабинет сообщить, что явился сборщик и хочет с ним поговорить. Ревизор предложил войти.
Дед, который заранее попросил Тринковского, хозяина гостиницы, позаботиться, чтобы во время его разговора с ревизором в соседних комнатах никого не было, вошёл в номер и закрыл за собой дверь.
Начал дед, по своему обыкновению, очень смело и оригинально:
«Барин, сказки у евреев действительно неверные, и это знает даже царь, что есть лучшее доказательство, что ничего тут не поделаешь. Так было всегда. Только все ревизоры, приезжавшие для проверки сказок все годы, брали двести рублей, расписывались, что всё в порядке и с миром уезжали, а ты – немного упрям. Я тебе даю триста, и оставь нас в покое, потому что – ясно, как то, что я есть еврей – ничего ты тут не добьёшься. И, если угодно, будет-таки несправедливо, если ты здесь учинишь разгром и пошлёшь кого-то в тюрьму».
Ревизор вскипел:
«Я вас всех, мошенников, в Сибирь сошлю, - закричал он, - а тебя – первым!». Дед не долго думая отпустил ему две горячих оплеухи и, как бы между прочим, ехидно и спокойно заметил:
«Знай – у двери стоят наготове мои люди, тебя унесут на простыне, прямо-таки пришёл тебе конец… Но если хочешь спастись – мне от тебя нужно одно: поклянись, что сейчас же уедешь и навсегда откажешься от такой бандитской должности». И чтоб сильней того напугать, закричал:
«Кивке, Хацкель, Берке – скорей сюда!»
Ревизор, вконец потрясённый полученной оплеухой, встал на дрожащих ногах и сгорбившись, смертельно бледный, обещал чуть слышно деду немедленно уехать. Слегка приведя себя в порядок, он вышел вместе с дедом из номера и велел запрягать лошадей. Примерно через полчаса его уже не было в Каменце.
Через пару дней исправник прислал деду благодарственное письмо со множеством комплиментов и с приглашением приехать в Бриск. Там он рассказал, что ревизор к нему пришёл и сообщил о своих впечатлениях от поездки. Об оплеухе не рассказывал. Его мнение было, что сказки везде фальшивы, и чтобы привести их в порядок, нужны совсем другие средства: изменить в корне порядок записи в них. Приехать раз в год – ничего не даёт. И даже один еврей – сборщик из Каменца - определённо утверждал, что сказки спокон веку фальшивы…
Тут уже ему дед рассказал всю историю, с оплеухой и угрозами, от чего исправник пришёл в такой восторг, что тут же, трясясь от смеха, влепил деду в голову несколько поцелуев.
«До чего умён! – Продолжал он восхищаться. – Бесподобен! Но скажи мне всё-таки – как это ты решился на такой опасный поступок?»
На это ему дед ответил, что полагался на слова исправника, который сказал, что ревизор не очень умён, но гордец, и такого малого хорошо бывает побить и попугать. И легче всего – дать с глазу на глаз оплеуху – такой постесняется в этом признаться.
Исправник был восхищён.
Через несколько месяцев приехал другой ревизор. Дед ему дал двести рублей, и тот с миром уехал. Дед подкрепил аренду на водку, а остальные выплаты, причитающиеся за мельницы и т.п. вещи – сдал за девятьсот рублей. Так у него осталось всего на триста рублей аренды.
Сам дед держал шинок, и брат его держал шинок, и оба не имели патентов… Торговали свободно и открыто. За эту свободу и за помощь, в случае надобности, дед платил асессору пять рублей в месяц.
Покупка большого количества спиртного требует больших сумм акцизных денег, и часто это бывает трудно. Дед закупал много спиртного в Польше, где не было акциза. Наливали по ночам в бочку спиртное, а печати брали у смотрителей, якобы, чтобы тех не утруждать. Готовили много печатей на листках, которые прикреплялись на шпунтах. Таким образом запечатывались бочки акцизной печатью. Иной раз смотритель, перед отъездом домой, оставлял печать на ночь: зачем её тащить домой! За что получал от деда пятнадцать рублей, кроме обычного жалованья.
Так привозили из Польши спирт и продавали вместе с водкой, за которую платили налог.
У польского спирта был лучше запах, что было даже недостатком, выдавая её присутствие. Чтобы себя обезопасить, распространяли слух, что в спирт добавляют такие душистые капли, от чего его ещё больше хотели пить.
Каждые две недели являлся другой ревизор, но они были такими большими взяточниками, что получив на лапу, писали, что всё в порядке.
К аренде дед подключил всех детей. Жили действительно хорошо. Главой всего дела и бухгалтером был мой отец Мойше. Дед больше участвовал в охране дела, чем в руководстве.
В тот период он больше занимался городскими проблемами. Даже забросил свои дела с помещиками. Остались лишь отдельные помещики, которые держались только за него.
Вечера он теперь проводил дома. Дом был полон людьми, приходившими за советом. У одного – личное дело, у другого – связанное с делами города, у третьего – жалоба, четвёртый нуждался в совете. И в доме стоял шум и гам.