204IV* 25. Открытие Русского музея
Мне хотелось использовать до конца представившийся случай и хоть несколько «просветить» нашего властелина, от которого все зависело. Спрашивается, могло ли что-либо послужить темой для такого обмена мнений во всем том, в сущности, очень скромном и совершенно «безобидном», что здесь было выставлено, однако нашлись эти темы и здесь. Особенно долгие остановки произошли перед недавно приооретенными эскизами Нестерова к образам в Храме 1 марта, а теперь перед прекрасной акварелью Репина «Читающая дама», перед портретом Нувеля работы Бакста и перед чудесными кавказскими акварелями Альбера. Нужно еще прибавить, что вся манера держаться государя была теперь иная, нежели та, которая была ему свойственпа в бытность его наследником. Тогда он не без аффектации показывал всем своим видом, что ему убийственно скучно и что ему до всего, что ему показывают, пет никакого дела. Теперь же его maintien * был проще, естественнее, и чем уж он грешил, так это чрезмерной доступностью и приветливостью. Тенишев-скую коллекцию он осмотрел во всех подробностях, но нельзя сказать, чтобы та совсем короткая фраза, которой он ответил на глубокий реверанс (и на букет) Марии Клавдиевны, отличалась теплотой. Видимо, он был предубежден против нее и не считал нужным скрывать свое личное отношение к ней. Не могла скрыть и княгиня своего огорчения и даже досады после того, что государь, еще раз кивнув ей, прошел в соседнее помещение, никак не изъявив своего монаршего благоволения. Вернувшись сразу к себе в «Эрмитаж», Мария Клавдиевпа велела подать к чаю ром, и заявив, что она «хочет сегодня напиться», влила себе в чашку чуть ли не полграфинчика. Когда же Киту попробовала ее поздравить, она резко ее оборвала и объявила «поздравить не с чем», и тут же всплакнула. Мне стало ее ужасно жалко...
Дня через три после посещения государем музея Александра III, я уже сидел в вагоне и мчался обратно в Париж. Приятно было сознание, что у меня в бумажнике достаточно денег (полученных за проданные на выставке картины1), потребных ввиду предстоящих чрезвычайных расходов. Только бы поспеть, только бы быть на месте, когда начнутся те ужасающие страдания, которые всегда предшествуют появлению на свет нового человеческого существа!
* Вид, обхождение, манеры (франц.).
IV, 26. Мадонна Леонардо205
Несмотря, однако, на то, что я всем существом рвался в Париж, мне пришлось, внемля настойчивым просьбам брата Леонтия и его жены, еще на целый день остановиться в Берлине. Дело в том, что они мне поручили показать принадлежащую им картину — знаменитому Боде2, Эта картина представляла собой исключительную ценность. То была та самая «Мадонна с гвоздикой», которая в собрании Сапожниковых в Астрахани считалась за произведение Леонардо да Винчи и которая ныне всеми авторитетами за таковое и признана, войдя в историю искусства под названием «Мадонны Бенуа» **. Я лично тогда не совсем верил в авторство знаменитейшего художника, но этого признания мне нечего сейчас особенно стыдиться, раз такой же скепсис я встретил в лице всех тех немецких и французских светил, которым я эту картину показал.
Имея перед собой всего один день, я должен был так распорядиться временем, чтобы за эти несколько часов повидать всех тех, мнение которых было интересно узнать. Переночевав в отеле, я и отправился с самого утра в хорошо мне знакомый Altes Museum * к самому Боде, но его я там не застал. Очередное воспаление ножных вен заставляло знаменитого ученого не покидать своего ложа. Достаточно, однако, было, чтобы я освободил картину от бумаги, в которую она была завернута, чтобы сразу возбудить живейший интерес во всем персонале музейных хранителей и чтобы один из них (кажется, Маковский) тотчас же протелефонировал Боде fe- просьбой меня принять. Особенно же страстный интерес вызвала наша картина в профессоре Müller Walde, оказавшемся случайно тогда в музее. Он буквально вцепился в нее, потащил ее в музейную фотографическую мастерскую для произведения с нее нескольких снимков, после чего он же понес ее в Kupferstich-Kabinett **, желая ее демонстрировать и Максу Фридлендеру6. Когда же подошел час, назначенный мне Боде в его особняке, я отправился к нему, не сомневаясь, что он разрешит все сомнения. Лежа в постели, мучимый сильными болями знаменитый Негг Geheìmrat *** взял картину в руки, добрых четверть часа вертел ее перед собой на все лады, то поднося ее
** В сущности, это название «Мадонна Бенуа» нельзя считать обоснованным; оно «не заслужено» нашей фамилией, но так ее окрестил Э. К. Липгардт 3, который через несколько лет добился того, чтобы картина была уступлена Эрмитажу4. Я же предлагал тогда в Берлине другое наименование, а именно, «Madonna aus dem Hause Sapognikoff» [«Мадонна из дома Сапожниковых» (нем.)], и действительно, в астраханском доме родителей моей belle-soeur эта картина находилась в течение почти целого века, после того, как она (так гласит предание) была куплена дедом Марии Александровны у какой-то труппы странствующих актеров. Далее в глубину времени ее происхождение, к сожалению, нельзя проследить, документальный ее след теряется с самого момента ее создания в 80-х годах XV в.5 во Флорепции. Лишь существование нескольких копий с нее itoy¾a XV и начала XVI в. показывает, что она пользовалась исключительной славой в свое время. * Старый музей (нем.).
** Гравюрный кабинет (нем.).
** Господин тайный советник (нем.).-
IV, 26. Мадонна Леонардо
к самому носу, то отдаляя ее на всю длину руки, и наконец изрек свой приговор, который гласил буквально так: Nein! Ein Leonardo ist es nicht, aber es könnte wohl sein — das Werk ëines Mitschülers Leonardos bei Verocchio! * Этот пифический ответ я сообщил затем Мюллеру Вальде, и тогда последний предложил мне картину тотчас же продать,— у него-де имеется кто-то в виду для этой покупки. Я ответил, что мой брат с картиной не желает расстаться, чем беспредельно огорчил почтенного профессора, уже замечтавшего о том, что Мадонна останется за Берлином '¿*. Так, ничего положительного не добившись, я повез Леонардо в Париж, где это бесценное произведение и пребывало затем целый год частью у меня в моей более чем скромной квартирке на rue Delambre, частью у старичка реставратора de Nizrad'a, которого мне горячо рекомендовал Camille Beñoit, кстати сказать, тоже с авторством Леонардо не соглашавшийся. Реставрация ограничилась снятием старого пожелтевшего лака и некоторых грубоватых записей; вообще же картина была в отличной сохранности, после того, что еще в 1820-х годах она была переведена с дерева на холст искусным русским1 реставратором Митрохиным 8.
Разлука, продолжавшаяся более двух месяцев, была для нас, супругов, по-прежнему влюбленных друг в друга и ощущавших потребность в постоянном общении, в высшей степени мучительной. Правда, мы обменивались письмами ежедневпо, а иной раз и по два раза в день, однако это не могло заменить нам личную близость, и поэтому легко себе представить тот восторг, который я испытал, когда я получил Атю в свои объятья! Это произошло, едва за нами захлопнулась дверка фиакра, повезшего нас с Gare da Nord ** на rue Delambre. Но как это было неосторожно с ее стороны в ее положении явиться меня встречать, не взяв никого себе в сопровождающие! Она рисковала быть затолканной и даже ушибленной в толпе. Однако все обошлось благополучно. Дома
* Нет! Это не Леонардо, но возможно, что это произведение кого-нибудь из соучеников Леонардо по мастерской Вероккио (нем.).
2* Приведу тут же два других мнения о «Мадонне Бенуа» парижских ученых — Larnestre'a [Лафнестра] и Eugene Müntz'a [Эжена Мюнца]. Первый объявил, что картина — XVI в. и на Леонардо просто не похожа; второй высказал мнение, что ее писал какой-либо нидерландский подражатель Леонардо. Через восемь лет, а именно осенью 1906 г., получилось нечто вроде последствия моей встречи с Мюллером Вальде в Берлине 1898 г. Я был как раз занят, вместе с Дягилевым и Бакстом, устройством большой Русской выставки в Grand Palais, и вокруг шла неистовая стукотпя обойщиков и плотников, когда мне подали карточку, на которой стояло: «Professor Doktor Müller Walde», и не успел я согласиться его Припять, как на меня налетела его собственная персопа с криком: «Jetzt bin ich . fe?t iiberzeugt; ïhre Madonne ist ein Leonardo!» [Теперь я твердо убежден: ваша Мадонна — Леонардо! (нем.)].Тут же, не присев, не давая мне опомпиться. красный от волнения, он стал вытаскивать из огромного, туго набитого портфеля кипу фотографий тех несомненных рисупков Леонардо 7, которые являлись в его глазах (и па самом деле) подтверждением его уверенности в авторстве великого мастера.
** Северного вокзала (франц.).
IV, 26. Мадонна Леонардо
меня ожидал чудесный обед, весь состоявший из моих любимых блюд, и не успел я занять, свое место за столом, как уже ко мне на колени вскарабкалась сиявшая счастьем «маленькая Атя» — с огромной подаренной Тенишевой куклой на руках. Уж очень ей хотелось рассказать мне все, что произошло в мое отсутствие и особенно про справленную без меня елку.
Уже на следующий день пришлось серьезно и спешно заняться приготовлениями к ожидавшемуся событию. Наш домашний доктор Boehler, в которого мы верили абсолютно, считал, что оно должно произойти самое позднее через десять дней, а потому необходимо было первым долгом заручиться акушеркой, которую Боэлер сам рекомендовал, так же как и опытную, полного доверия заслуживающую сиделку. Ученая акушерка madame Alphonsi была маленькая, черненькая, подвижная, еще не старая, отлично знавшая свое дело дама; напротив, сиделка madame Renard была особа почтенная, импонирующей наружности, полная, с грубоватыми чертами лица, но сразу располагавшая к себе написанной на них добротой. С момента ее вселения в нашу спальню мне пришлось перебраться в детскую, и сразу я утратил всякий хозяйственный и фамильный авторитет. Madame Renard решительно всем командовала, бесцеремонно устр