Я не стала возражать. В конце концов, я действительно ничего не знала о собаках, и взять Буню к себе меня заставил порыв. Я допускала, что Тамара Андреевна права и Буне недостаточно только моей любви и терпения, нужна и жесткая рука.
Свекровь гоняла Буню по двору, учила командам, и вскоре Буня уже научилась правильно реагировать на приказы «Рядом!», «Ко мне!», «Фу!» и другие. Умело преодолевала препятствия, приносила палку.
Когда же моей девочке исполнилось четыре месяца, Тамара Андреевна заявила, что ее пора выводить на взрослую площадку. В первый раз я поехала с ними вместе, и происходящее там мне решительно не понравилось. Буня вела себя совершенно бесстрашно, залихватски лаяла на взрослых матерых псов. И Тамара Андреевна была этим очарована, не могла нарадоваться, какая злая, рабочая сука со временем вырастет из моей собаки. Я смотрела, как умело Тамара Андреевна провоцирует Буню на агрессию, как вытягивает из нее, по природе всего лишь бойкой и любопытной, звериную злость, и понимала, что такого я для своей девочки не хочу. И стоило нам уехать с площадки, как я поставила вопрос ребром:
– Тамара Андреевна, я не хочу, чтобы вы возили Буню сюда.
– Это почему? – фыркнула свекровь, уверенно лавируя на своем джипе по оживленной московской улице.
– Я посмотрела планы занятий, – объяснила я. – И мне не нравится, что он включает притравку. Буня – домашняя собака, не сторожевая. И я не хочу, чтобы из нее вырос агрессор и тиран. Пускай остается такой же веселой и ласковой.
– Ерунду говоришь, – припечатала Тамара Андреевна. – У собаки отличные бойцовские качества, ты и так безбожно ее разбаловала. Хочешь вконец испортить животное?
– Это мое дело, – твердо заявила я. – И моя собака. В воспитание ваших питомцев я не лезу, но мою Буню, будьте добры, оставьте в покое.
Тамара Андреевна только сурово покосилась на меня, но больше ничего не сказала. Я же, довольная тем, что отстояла свою девочку, и не подумала о том, какие последствия может иметь этот наш разговор.
Семейная жизнь моя меж тем окончательно шла прахом. Гоша, и раньше-то часто норовивший вести себя со мной как капризный ребенок с балующей его матерью, после появления в доме Буни окончательно вошел в эту роль. То ли его мучила ревность к тому, что у меня в жизни нашлось любимое существо, то ли его в принципе раздражало, что я позволила себе такую вольность – притащить в его дом собаку. В общем, житья мне от него не стало окончательно. Он постоянно за что-то на меня дулся, то впадал в депрессию и лежал на диване лицом к стене, то закатывал мне бурные истерики.
– Тебе на меня наплевать! Тебя интересует только эта долбаная псина! Убери ее отсюда к черту, чтобы и духу ее в моем доме не было.
– Гоша, уймись, – пыталась увещевать я. – Ты ревнуешь меня к Буне? Самому не смешно?
– Я не ревную, – заявлял он, закатывал глаза и страдальчески дрожал губами. – Мне просто все это надоело. Я – актер, творческий человек, я не могу сосредоточиться в этом постоянном шуме.
И он кивал головой в сторону Буни, увлеченно грызшей в углу резинового зайца.
Надо отдать должное Тамаре Андреевне, в наши взаимоотношения она никогда не вмешивалась. Зато мои отношения с Буней волновали ее всерьез. Не зря мне порой казалось, что четвероногие воспитанники были для этой железной бабы большими детьми, чем родной сын. Может, потому так и взбеленился на появление Буни Гоша – история повторялась, еще одна женщина в его жизни предпочла ему собаку.
Итак, Тамара Андреевна не упускала случая зазвать меня на кухню пить чай и там этак ласково, подкладывая мне в блюдце варенье, предложить:
– Инна, ты бы отдала Буню мне. Она перспективная, из нее получится отличная служебная собака. Сама подумай, она скоро вырастет, и ты не сможешь с ней справиться. Лучше отдай сейчас, и она принесет пользу Родине.
– Не хочу я отдавать Буню, – вскипела я. – Вы что такое говорите? Она моя, моя собака. Она меня любит, она мне предана. Как же я ее отдам, это же будет предательство.
– Чушь! – бросила Тамара Андреевна. И тут же спохватившись, заговорила ласково: – Ты ешь, ешь варенье. Это смородина, я сама варила. – И, подкладывая мне еще сладкого, продолжила: – Ты рассуждаешь как человек. А она – собака, у нее другое сознание. Она скоро тебя забудет, станет служить, исполнять свой долг. Для таких собак, как она, счастье заключается в том, чтобы быть полезной. Охранять, выслеживать противника, бросаться на него и побеждать. Вспомни, как она отреагировала на тест Кэмпбелла – а ведь была совсем еще крохой. Только подумай, ведь она сможет человеческие жизни спасать, а ты из нее хочешь сделать комнатного щенка. Она у тебя начнет чахнуть, нервничать, вызверяться на тебя же, и все это закончится плачевно.
От приторной смородины к горлу подкатила тошнота. Я решительно встала, отодвинула от себя блюдце с темной густой жидкостью – несколько капель тяжело шлепнулись на столешницу, и заявила:
– Тамара Андреевна, об этом и речи быть не может. Буня моя и останется у меня. И я вас очень прошу, не будем больше возвращаться к этому разговору.
Свекровь сверкнула на меня глазами, но сдержалась, только сухо хмыкнула и дернула плечами. Мол, что с тобой, дурой, разговаривать?
В эту ночь Буня, словно прослышав о нашем разговоре, жалась ко мне всем телом и преданно заглядывала в глаза, будто хотела удостовериться, что я никому ее не отдам и сама никуда не пропаду. Я чесала ей бархатистое брюшко и ушки и шептала:
– Ну что ты, что ты, маленькая моя? Все хорошо, мы с тобой вместе, видишь? Так всегда и будет.
От моей девочки пахло топленым молоком и пастилой, я целовала ее в морду и покрепче прижимала к себе.
Мне тогда и в голову не приходило, что Буня своим собачьим чутьем предчувствовала скорую беду, узнать о которой я своими человеческими органами чувств была не в состоянии.
Спустя неделю после этого вечера чаша моего терпения переполнилась, и я решила уйти от Гоши. Виной тому стал очередной устроенный им безобразный скандал. Мой благоверный собирался на спектакль, как вдруг обнаружил, что его любимый галстук куда-то задевался. Разыграна была целая драма. Гоша заламывал руки, стенал и обвинял в потере всех и вся. Тамара Андреевна, выслушав лишь первую часть этой арии, удалилась к себе в кабинет и захлопнула перед попытавшимся сунуть туда нос Гошей дверь. Я тоже собиралась было ретироваться, но не успела. Дражайший супруг настиг меня в гостиной и завел любимую песню:
– Это все твоя гребаная собака. Ты за ней не следишь, она тащит все, что плохо лежит. Наверняка это она сгрызла мой галстук…
– А может, ты его забыл у очередной своей поклонницы? – не сдержавшись, съязвила я.
И Гоша от такого моего выпада зашелся еще больше.
– Ты голодранка! – орал он. – У тебя никогда не было ничего своего, и чужие вещи ты ценить не умеешь. Сколько раз я говорил, чтобы в моем доме не было этой псины?
– А сколько раз я тебе говорила, что «эта псина» покинет твой дом только вместе со мной? – наконец вспылила я. – Что ж, видимо, этот день настал.
Бросив это, я решительно прошла в спальню, выволокла из шкафа большой походный рюкзак и принялась беспорядочно скидывать туда с вешалок свои вещи. Гоша в чем-то был прав: их у меня действительно было немного. Как-то так вышло, что за время почти двухлетней жизни с этим мужчиной, вернее, капризным мальчишкой, я так и осталась в его доме гостьей.
Тамара Андреевна вошла в комнату ровно в тот момент, когда я усаживала Буню в рюкзак, поверх вороха одежды. Буня явно обеспокоена была таким вопиющим нарушением распорядка дня, нервно поводила ушами, но противиться мне не пыталась: раз хозяйка считает, что нужно срываться не пойми куда с одной сумкой, значит, нужно. Свекровь, кажется, с одного взгляда оценила, что происходит, оглядела застывшего у окна в трагической позе Гошу, меня, раскрасневшуюся, с прилипшими к щекам волосами, и Буню, выглядывающую из расстегнутой рюкзачной горловины.
– Где ты будешь жить? – спросила она меня.
Сразу – четко и по делу, без лишних сантиментов. Я должна признать, что тогда мне это в ней нравилось.
– Не знаю, – дернула я плечами. – Пока перекантуюсь у коллеги. Потом придумаю что-нибудь.
Тамара Андреевна в задумчивости прищелкнула пальцами – была у нее такая привычка – и сказала мне:
– Вот что, Инна. Ты бы оставила пока Буню у нас. Зачем ей таскаться по чужим углам? Здесь воздух, природа, я за ней присмотрю лучше, чем кто бы то ни было, в этом, я надеюсь, ты не сомневаешься.
И снова, как и после того давнего нашего разговора, Буня с испугом покосилась на меня, как будто поняла, что предлагала мне свекровь. Я успокаивающе потрепала ее по ушам и, обернувшись к Тамаре Андреевне, решительно покачала головой.
– Спасибо, но нет. Мы справимся сами.
Так и закончилось мое недолгое замужество. Мы с Буней совершили вояж через всю Москву – сначала поймав частника на размытой весенними дождями проселочной дороге, потом на метро, на автобусе – до северной окраины города, где жила моя коллега Лиза, согласившаяся меня приютить, пока я не найду собственное жилье. Буня всю дорогу отважно выглядывала из рюкзака, отправляясь вместе со мной в новую жизнь. Стоял март, на улице было ветрено, и я, боясь, что Буня, всё высовывавшая свой любопытный нос из рюкзака, может простудиться, где-то по пути сняла с шеи полосатый шарф и укутала ее. Вид у моей девочки в этой обмотке получился до крайности забавный, и стоило мне взглянуть на нее, как я тут же начинала хохотать. Буня ехала у меня на спине, но, чувствуя мое веселье, радовалась и вторила мне, заливисто тявкая. Мы были с ней абсолютно и беспримесно счастливы в тот момент. Наконец вырвавшиеся из чужого дома и вместе отправлявшиеся в долгую счастливую жизнь.
Через пару недель я сняла собственную квартиру – скромную тесную однушку, а нам с Буней в общем-то большего было и не нужно.
Проходили дни, и я постепенно убеждалась, что в чем-то моя экс-свекровь была права. Лишившись строгого воспитателя, Буня тут же почуяла свободу и начала пытаться расширить границы дозволенного. Не слушалась меня, дерзила и все время косила на меня своим вишневым глазом, как бы проверяя, как я буду реагировать. И я, понимая, что и в самом деле могу упустить собаку, погрузилась в форумы собаководов, специальные книги по воспитанию, взяла себя в руки и принялась проявлять строгость, конечно же, никогда не граничившую с жестокостью.