И, проводив коллегу, ни секунды не думая, рванула через всю Москву к Тамаре Андреевне. По дороге пыталась придумать речь, решить, как построить разговор так, чтобы бывшая свекровь, если она причастна к пропаже Буни, призналась и вернула мне собаку. Но мысли путались в голове, и хотелось то бросаться на Тамару Андреевну с кулаками, то, рыдая, умолять ее вернуть мне Буню.
Бывшая свекровь вышла ко мне на крыльцо. День был хмурый, ветреный. По небу неслись рваные клочья облаков, и в воздухе висела непролившаяся влага. Тамара Андреевна, кутаясь в наброшенную на плечи куртку, спокойно глянула на меня и сказала:
– А Гоши нет.
И я в тот же момент все поняла. Она ведь знала меня, эта холодная, проницательная женщина. Знала, что с Гошей мы разошлись не из-за каких-то сиюминутных размолвок и что я никогда не приехала бы сюда выяснять с ним отношения. Для чего же эта неуклюжая попытка сделать вид, будто я приехала к ее сыну? Эта явная фальшь, это притворство? Не для того ли, чтобы подчеркнуть, что она и понятия не имеет об истинной цели моего визита? Надо отдать должное Тамаре Андреевне, держалась она естественно и смотрела на меня абсолютно невозмутимо, но эта фраза выдала ее с головой. И я, не тратя время на хождение вокруг да около, сразу взяла быка за рога.
– Где Буня? – спросила я, готовая, если будет нужно, драться за мою собаку. – Отдайте мне ее по-хорошему. Иначе я пойду в полицию…
И Тамара Андреевна, видимо, сообразив, что отпираться будет бесполезно, бросила равнодушно:
– Иди. Только ты ничего не докажешь.
– Где она? – Я сделала шаг к двери, но по тому, что бывшая свекровь не стала преграждать мне путь, сразу поняла, что искать здесь Буню бесполезно.
– Ее здесь нет, – подтверждая мои мысли, отозвалась та. – Я сразу тебе говорила, это служебная собака. Держать ее дома бессмысленно. И ради бога, не устраивай тут обыск. Ты все равно ничего не найдешь, а я позвоню в охрану, и тебя выставят отсюда.
Не знаю, что меня удержало в тот момент от того, чтобы наброситься на нее, молотить ее кулаками – безудержно, отчаянно, выплескивая всю свою боль, всю тревогу за разлученное со мной отважное преданное существо. Может быть, то, что я чувствовала себя ответственной за Буню, знала, что обязана ее спасти, а значит, не имела права на глупые эмоциональные выплески.
– Зачем вы это сделали? – только и спросила я. – Зачем? Неужели она – единственная перспективная собака в Москве? Зачем вам нужно было отнять ее у меня? Ведь она меня любит, она привязана ко мне, а вы причинили боль наивному, преданному мне до последней капли крови существу. Отняли у меня самое дорогое. Чего ради? Решили так отомстить мне за сына?
– Не говори ерунды. Все это лирика, – хмыкнула Тамара Андреевна. – Ты рассуждаешь как дилетант. Инна, заведи себе пуделя, болонку какую-нибудь. Будет прекрасная домашняя собачонка. А про Буню забудь. Ты не понимаешь, что такое овчарка. Она не игрушка, не какой-то безответный питомец, которого можно необременительно вписать в свою жизнь. Она занимает хозяйскую жизнь полностью. В мире для нее существует только двое – она и хозяин, которому нужно служить. А все остальные – враги. Если ты так любила ее, если так жаждала сама заниматься ее воспитанием, не нужно было бросать ее, оставлять на плаксивую дуру. Заставлять жить человеческой жизнью собаку с такими рабочими качествами – это преступление. Только служа хозяину, выполняя свой долг, чувствуя, себя полезной, она будет счастлива. Ты же из эгоистичных соображений хотела ее этого лишить. Не сочиняй себе, пожалуйста, что вас с ней связывает какая-то неземная любовь. Это только твои капризы, и мешать из-за них служебной собаке найти свое место в жизни – недопустимо.
– Вы ничего не знаете про мою Буню, – ответила я, терпеливо выслушав эту речь. – Может быть, то, что вы говорите, справедливо для овчарок вообще. Но Буня любит меня, именно меня, без меня она не сможет. Да, я виновата, что оставила ее. Но я найду ее, можете быть уверены. Найду и заберу!
И Тамара Андреевна пожала плечами:
– Что ж, желаю удачи. Только не удивляйся, если она тебя не узнает.
Я развернулась, спустилась с крыльца и пошла прочь. Мне уже ясно было, что здесь мне больше делать нечего, эта бездушная сука уже передала куда-то мою девочку. Перепродала, поместила в служебный питомник, отдала на дрессуру… Это мне пока было неизвестно, но я твердо знала одно – я не опущу рук, найду Буню, чего бы мне это ни стоило.
Я просыпаюсь от того, что в коридоре, за решеткой моего вольера, грохочут шаги. Глаза открывать не хочется, как будто бы так я снова смогу попасть в тот странный мир, в котором оказываюсь лишь ночью. Там есть бескрайние просторы, длинные дороги, по которым можно бежать куда вздумается, синее небо, вода, которая холодит нос, если сунешься мордой, по воде плывут облака, и я пытаюсь вцепиться в них зубами, но лишь фыркаю и отплевываюсь. А главное – там есть Она, моя Любимая. Она валит меня на начинающуюся пробиваться траву, целует, щекочет и кусает за ухо, словно мой несмышленый брат. Но я не злюсь. Ее прикосновения вызывают во мне бешеный восторг, я так счастлива, мне так хорошо, как уже никогда не будет в жизни. И я не кусаю ее в ответ, нет. Я целую ее, ее светлые глаза, ее лысую морду, мою самую нежную и прекрасную хозяйку на свете, которую я люблю больше своего бытия.
Я помню ее запах, тепло ее лап. Она – мое солнце, и воздух, и облака над рекой. Ничего этого не осталось, когда не стало ее. И иногда мне кажется, что все это было только в ночном мире. А днем моя жизнь всегда была такой, как сейчас.
Гремит замок, кто-то отпирает дверь моей клетки. Я рычу, забившись в угол. Входит Серый – так я его называю, потому что на нем всегда пухлый костюм серого цвета: его не прокусишь, даже если вцепиться зубами и повиснуть всем телом, я пробовала.
– Ну-ну, – говорит Серый. – Не ворчи. Завтракать пора. – Он ставит в угол жестяную миску с кормом. – Давай ешь, и пойдем тренироваться.
Серый на самом деле еще ничего. Лучше, чем Синий. Тот ненавидит меня, бьет жесткими рукавицами по морде, а когда я наброшусь, валит на землю и зажимает так, что мне кажется, я сейчас задохнусь. Я тоже его ненавижу. Представляю себе, как однажды кинусь на него, улучив момент, и сомкну зубы на его горле. А потом вырвусь на свободу и полечу к своей Любимой. Если смогу ее найти в этом дневном мире. Если она вообще когда-то в нем существовала.
Но самые черные моменты в моей жизни наступают тогда, когда приезжает Другая. Та самая женщина в пятнистых штанах, которая украла меня, отобрала у Любимой. Ее я ненавижу сильнее всего. И если бы только мне дали волю, я бы разорвала ее зубами и когтями. Но сделать этого я не могу.
– Привет, Найда! – говорит она мне.
И это имя я тоже ненавижу. Поначалу я не хотела отзываться на него, и тогда она наказывала меня, а потом снова и снова тренировала, делала так, чтобы эта кличка прочно отпечаталась у меня в мозгу. Чтобы я забыла, что когда-то меня звали по-другому. Но я помню, помню, потому что во сне Любимая называет меня Буней.
Тамара – так обращаются к ней Синий и Серый – выводит меня на тренировки. Крепко держит за поводок и отдает команды. Мы стоим с ней посреди площадки, и вдруг откуда-то сбоку, из-за укрытия, появляется Синий. Он ведет себя странно: машет руками, приседает, издает странные звуки, – и все это постепенно приближаясь ко мне.
Поначалу я никак на него не реагировала, просто смотрела с интересом, не понимая, что это он такое затеял. И тогда он подбирался ко мне поближе и начинал дразнить, злить, коротко хлестать по морде рукавицей. И Тамара, стоявшая рядом, подзадоривала меня, кричала:
– Фас! – и дергала за ошейник.
И я начинала злиться. Сама не понимала, что со мной происходит, но глаза у меня вдруг заволакивало красным, кровь начинала стучать в ушах, зубы сами собой оскаливались, и в голове оставалось только одно: Синий – враг, я должна броситься на него и разорвать на клочки.
Теперь я уже не жду, когда он начнет хлестать меня рукавицей, начинаю рычать, как только он появляется на площадке. И когда Тамара отдает команду и отпускает меня, я изо всех своих овчарочьих сил лечу за ним. Догоняю, валю на землю, клацаю зубами у горла, но прокусить его толстый костюм не могу. Он борется со мной, и каждый раз, когда я все же начинаю побеждать, Тамара меня оттаскивает и говорит:
– Молодец, Найда!
Почему она меня хвалит? Зачем ей нужно, чтобы я злилась? Ведь мне было гораздо лучше, когда я никого не ненавидела, когда любила все вокруг: солнце, и землю, и воду, и, конечно, мою Богиню. Значит, все это было неправильно? Значит, быть злой и жестокой – хорошо?
Я не знаю. Но Тамару ненавижу всеми силами своей собачьей души. Конечно, я не понимаю всех тонкостей человеческой речи, но многие слова уже знаю. И слышала, как Серый однажды сказал ей:
– У Найды ведь раньше был другой хозяин? Чувствуется, что она неспокойна, тоскует, воет ночами. Вернуть бы ее ему…
А Тамара только фыркнула:
– Ерунда. Она просто не привыкла, скоро освоится. Здесь, в питомнике, для нее все условия.
Так проходил каждый мой день. Вчерашний ничем не отличался от завтрашнего, и постепенно я теряла счет времени. Помнила только, что в той, другой жизни сначала был снег, который щипал нос, потом на земле образовалась каша, которая разъезжалась под лапами и брызгала в разные стороны, и после прогулки Любимая относила меня, маленькую, в ванную. А потом все высохло, и из земли полезла зеленая пахучая трава. Здесь же поначалу тоже была трава, и в некоторые дни бывало так жарко, что после тренировок мне приходилось вываливать язык и тяжело дышать, пытаясь хоть как-то охладиться. Потом трава пожелтела, высохла и по утрам стала покрываться тонкой коркой ледяного налета. И жарко уже не бывало, наоборот, я зябко жалась в своем вольере, пытаясь забраться под тряпку, на которой обычно спала. А однажды снова пошел снег.