– Тихо! – прикрикнул на них Федюня. – Свои!
И собаки разом послушались его. Больше ни одна из них не скалила на меня зубы, не лаяла. Только одноухий доберман продолжал глухо ворчать, словно давая мне понять, что в отличие от хозяина он-то доверием ко мне пока еще не проникся.
Федюня завел меня в сени, сухо бросил:
– Разувайся.
И вместо ботинок предложил обрезанные валенки какого-то гигантского размера. Я же с благодарностью сунула в них промерзшие за время моих метаний по темноте ноги. В доме у Федюни было бедно, но чисто. Стены обклеены дешевенькими обоями в мелкий цветочек, у одной стены стояла старая стенка – выгоревшая, с облупившимся местами лаком. В глубине ее помещался старый, кажется, еще советских времен телевизор, судя по слою пыли на экране, давно не включавшийся. На стеллаже у стены стояли рядком пакеты собачьего корма, баночки с таблетками и лекарствами всех мастей, лежали аккуратные поводки. А в дальнем углу, на письменном столе, обнаружился совершенно поразивший меня раскрытый ноутбук. Федюня, проследив за моим взглядом, фыркнул себе под нос:
– Чего удивляешься? Думаешь, дремучий дед совсем? Ан нет, я ведь этот – как там у вас называется? – блогер.
– Блогер? – изумленно ахнула я.
– Ну да, – развел руками тот. – Страничка у меня своя, про собак пишу. А люди собираются, читают. Бывает, что и деньгами помогают, а иной раз, приглянется кому пес, он приедет и к себе зверя заберет. Добрых людей-то много на свете.
– Вы считаете? – невесело усмехнулась я.
– А как же? – удивленно охнул он и лукаво воззрился на меня своими яркими глазами. – Не бывает ведь, чтобы в человеке совсем ни капли добра не осталось, не то зачах бы давно. Просто жизнь-то пошла какая, а? Шумная, суетливая, все бегут, спешат куда-то, мечутся, рвутся. А себя не слышат и доброе в себе не различают. А вот собаки – они сразу чуют, кто чего стоит. Эх, – добавил он вдруг, – с интернетом только беда у нас. Как метель – кабель перервет, и привет! Жди неделю, пока починят. Ну это ничего, невелика беда.
Я лишь покачала головой. Все это напоминало какой-то абсурдистский спектакль. Старичок-лесовичок, рассуждающий о сложностях с интернетом в богом забытой деревне… Я даже засомневалась, не снится ли мне все это.
– Да ты садись, в ногах правды нет, – меж тем пригласил Федюня, кивнув мне на застеленный клеенкой со стершимся овощным узором стол. – Чай будешь? Чего покрепче предложить не могу, извини. Не пью.
– Да я все равно за рулем, – отмахнулась я.
Федюня вышел в узкую кухоньку, захлопотал там, загромыхал чайником, зачиркал спичками. В дверном проеме мне видно было, как ловко, споро двигается его невысокая фигура. Через десять минут, поставив передо мной чашку ароматного чая, явно с добавлением каких-то трав, он присел напротив и сказал:
– Ну, теперь рассказывай дальше.
И я, странно разомлевшая и успокоившаяся от окутавшего меня тепла, продолжила свою историю. Федюня слушал так же основательно, как делал и все остальное. Кивал, временами останавливал меня, задавал уточняющие вопросы. Но своих чувств никак не показывал, казалось, слушал совершенно отстраненно. И лишь когда я окончила рассказ тем, как рванула из колонии искать его, прицокнул зубом:
– Эх, кабы знать мне, что хозяйка у собаки есть, уж я бы тебя разыскал. Или тут дождался. Да вот беда, не знал ведь. По документам-то она из питомника была.
– Так вы действительно забрали мою Буню? – ахнула я и невольно, повинуясь какому-то порыву, ухватила его за жилистую руку. – Где она, Федор…
– Да просто Федя, – отмахнулся он. – Знал я ее, знал твою девочку. Ведь думал же, старый дурак, что не могла она в питомнике всю жизнь провести. Хоть и озлобленная, дикая, а видно, что умная, проницательная, отзывчивая…
– Она жива? – не выдержав, перебила я, наклонившись к нему через стол. – Прошу вас, не тяните. Поймите, я уже больше девяти месяцев ищу свою собаку.
– Жива, жива твоя Буня, – успокоил меня Федюня. – Ну вот… Что ж ты так-то? Ты давай вот что, не реви, а чай пей. Ну, на тебе платок! – Он достал из ящика комода большой глаженый клетчатый носовой платок и протянул его мне.
И я, смущаясь внезапно хлынувших из моих глаз слез, отвернулась и вытерла лицо.
– Найда… то есть Буня, жива и здорова, – меж тем продолжал рассказывать Федюня. – Не такая уже резвая, как раньше, конечно, но собака молодая, сильная – выкарабкалась. Стала у меня тут на трех ногах расхаживать. И даже псов других задирать, – негромко засмеялся он. – Уж я говорю ей: «Да брось ты, Найда! Все вы тут одной крови, не крокодильничай!» А она ни в какую. Ну да что уж, это воспитали так, – повздыхал он. – А ведь видно было, что по натуре не злая она. Тоска ее только заела. Выла ночами-то, изводилась вся…
Я сухо всхлипнула и, смутившись, прижала ладонь к губам. Федюня же, взглянув на меня, добавил вдруг:
– Ты уж не серчай на старика, я, может, глупости болтаю. Но больно уж вы с ней похожи. Сильные, умные, преданные, настоящие. А только одинокие, неприкаянные. У тебя ведь, кроме Буни твоей, никого и нет, угадал? – доверительно спросил он.
И я, отбрившая бы любого другого за такую бесцеремонность, почему-то безропотно ответила ему:
– Был муж. – И, невесело хмыкнув, добавила: – Да сплыл. Так что ваша правда, кроме Буни, никого у меня нет.
– А вот ведь как раз поэтому, – покивал он. – Потому что настоящая ты, нет в тебе этой суетности. Тебе не всякий человек подойдет, только такой же сильный и честный, как ты сама.
– Где же такого взять? – дернула плечами я. – Всю жизнь ведь можно искать и так и не встретить.
– Можно, – не стал возражать мне Федюня. – А только и это не конец. В жизни радости-то много. Ты вот на меня посмотри. Скажут, живет себе в лесу маразматик старый, ни жены у него, ни семьи. Одни псы шелудивые. А ведь я посчастливее многих буду.
– Так где же все-таки Буня? – вклинилась я, прерывая это лирическое отступление.
Но Федюня, словно бы не услышав меня, продолжал неспешно говорить:
– Такие люди, как ты, искренние, цельные, человечные, не так часто встречаются. А мне вот повезло, есть у меня несколько таких друзей. Вот, к примеру, Костя Виноградов, сын моего сослуживца бывшего. Я ведь в охране-то не всю жизнь проработал, разное бывало… – уклончиво добавил он. – Отец-то его, Пашка, погиб, а Костя меня, старика, не забывает, в отпуск приезжает погостить. Тоже одинокая душа, вот вроде тебя и Буни твоей…
Как ни интересно было мне слушать этого народного мудреца, как ни успокаивали меня его негромкие речи, мне все же не терпелось разузнать про Буню, и я уже готова была его перебить, прервать опять отклонившуюся в сторону историю. Но тут Федюня продолжил:
– Вот и тут приехал он ко мне погостить, и приглянулась ему твоя Буня. Может, родственную душу в ней почувствовал. Такая же одинокая, нелюдимая. И тоже с боевым прошлым. Он ведь офицер, Костя. Воевал, контужен был. Сейчас на Кавказе служит, близ реки Сунжи, на границе с Грузией. А места там дикие, глухие, часто бывает, всякая дрянь через границу лезет. Кто с наркотой, кто с оружием. Ну, сама понимаешь. И как рассказал я ему, что Найда, то есть Буня твоя, беглого зэка задержала, так уж он совсем загорелся. «Отдай ее, Федя, мне, – говорит. – Мне для службы очень такая собака нужна. Что ж, что хромая, это у нас не помеха». Она-то, Буня, не сразу его к себе подпустила, тоже огрызалась сначала. А потом вроде как прониклась к нему, может, и сама почуяла в нем собрата. Умная ведь она у тебя, поумнее многих людей… И как увидел я, что сдружились они, так и не стал Косте возражать. Забирай, сказал. Оно понятно, вместе с живой душой-то все же веселее. Вот он ее и увез. Эх, кабы я знал… – расстроенно закончил Федюня и покачал седой головой.
Я снова не успела. Судьба словно смеялась надо мной, нарочно заманивала надеждой, чтобы в последний момент изо всех сил щелкнуть по носу. Теперь выяснилось, что Буня уехала от меня совсем далеко, в какой-то неведомый горный край. И как ее там искать, было непонятно. Эти постоянные перепады от предвкушения предстоящей встречи к новому разочарованию совершенно меня измотали, и старик-собачник это почувствовал, разглядел на моем измученном лице.
– Ты вот что, – решительно заявил он. – Оставайся ночевать здесь. Куда ты на ночь глядя поедешь? И не горюй, дам я тебе Костин адрес. Может, доедешь до него, поговоришь. Он человек непростой – сама понимаешь, боевой офицер, воевавший, контуженый, но не злой и справедливый. И знает, что такое собачья привязанность. Что уж если полюбила тебя такая собака, как Буня, так ты для нее на всю жизнь царь, бог и единственное счастье в жизни. Отдаст он тебе Буню, не сомневайся.
Ту ночь я провела в избе у Федюни. Мы долго еще говорили с ним о добре и зле, о милосердии и справедливости. Старичок-лесовичок подливал мне ароматного чаю, потом накормил собственноручно сваренным супом из сушеных грибов, которых насобирал летом. И уложил спать на узкой софе у печки. И, как ни странно, давно уже мне не спалось так спокойно. В шесть утра я слышала в полусне, как Федюня вставал, выходил во двор к своим питомцам, и те встречали его радостным счастливым лаем. Мне же так хорошо было спать на моей лежанке у теплого печного бока, что я только перевернулась под лоскутным одеялом и снова провалилась в сон.
А через пару часов, все-таки поднявшись, позавтракав с Федюней и получив от него нацарапанный на тетрадном листке адрес капитана Константина Виноградова, я попрощалась и поехала за Дюшей. Тот встретил меня мрачно, сказал, что они с начальником уже хотели организовывать мои поиски – думали, я сгинула где-то, затерявшись в местной глуши, и всю дорогу до Москвы не прекращал брюзжать. Я же особенно не вслушивалась в его ворчание. Все мои мысли были сосредоточены на листке бумаги, который я бережно спрятала в карман рубашки, и на том, как мне вырваться из рабочей рутины, чтобы съездить на Кавказ.
На следующий день я явилась в редакцию пораньше, несмотря на то что после командировки мне полагался отгул. Мысленно я уже составила речь о необходимости предоставления мне внеочередного отпуска. Придумала какие-то убедительные доводы, приготовилась козырять своими заслугами перед телеканалом. Однако же, как только я перешагнула порог офиса, мне сразу стало ясно, что здесь творится что-то из ряда вон выходящее.