человек порядочный, если не верит, пусть у брата спросит. И если брат скажет о нем худое — порвем билеты.
— Не надо рвать, — сказала она, — и так верю. — И улыбнулась: — А где они, билеты?
— Сейчас куплю!
И они пошли в кино, и он всю дорогу шел рядом, не дыша. Потом, освоясь, стал рассказывать о себе, о своем деревенском детстве в оккупации. Откуда слова брались? Вот, мол, люди кино смотрят, а он въявь все это видел. Брат ушел в партизаны, они с матерью перебивались картофельной шелухой да отрубями, семья — семь ртов. Перед самым наступлением Красной Армии все партизанские семьи — жен, детей, братьев — стали гонять на окопы, а села жгли, злобствовал зверь перед смертью… Плохо было. Два года подряд голодать — не шутка. Сейчас хотя и туговато, а будет лучше. Заживем на славу. А ты, значит, в деревне, на ферме, что ли?.. Я ведь тоже деревенский! Словно вдруг открыл нечто удивительное, объединяющее их, забыв, что только о деревне и молол целый час… Так и прыгал с пятого на десятое, пока не опомнился, глянув на часы, охнул: опоздали в кино на сеанс.
— Что же ты не напомнила?
Впервые робко подняла глаза:
— Неудобно…
— Надо же, неудобно ей. Вот теперь назад поворотим.
— И ладно. Мне и так хорошо.
Куда девалась потом ее застенчивость. С характером оказалась Паня, а ничего, притерпелись, правда, бывает, поцапаются, поссорятся, семья есть семья. Особенно из-за Наташи. Болеет он за дочь: восемнадцать лет, глаз да глаз за ней нужен. Ну и отказать ей ни в чем не в силах, то наряды, то театры, то еще что-то. А Паня прямо железо женщина: не балуй девчонку! И точка. А не то сам на себя пеняй. Чего уж там пенять. В жизни всякое может случиться, а все равно дочку жаль, любит он Наташу, вот и балует. Ее-то, Паню, не баловал, жизнь тогда трудная была.
— Лень, я уже…
Он взглянул на пустую тарелку, на светлые, словно бы обиженные ее глаза, и сердце почему-то сжалось…
— Погоди, еще мороженое закажу.
— Зимой?
— Ну яблоки.
Она только головой покачала. А он пошел в буфет. И про утреннее ей не стал поминать, все сама поняла.
За полдень, когда уже стало по-зимнему смеркаться, на табло дежурного диспетчера вспыхнула аварийная лампочка. И он, не переодеваясь, лишь натянув поверх фуфайки оранжевую спецовку, вызвал машину. Больше идти было некому. Одного Волкова пустить не мог, да и что один сделает в такую погоду. К тому же опасно без помощника.
Он всегда инструктировал уезжающих на задание. Тридцать лет на одном месте, в одном доме, сотни тысяч выездов и столько же предупреждений. Лишний раз не помешает. Все-таки гололед, движение, а в их работе всегда доля риска. Светильник чинить — не огород городить. А береженого, как говорится, и бог бережет.
— Ну, бог не бог, — улыбнулся, — а мастер беречь должен.
Сам-то он однажды не уберегся. Оборвался провод, встали трамваи, а время — часы пик, люди на работу спешат, вот и он поспешил, выпрыгнул из машины, бес попутал — вместо того, чтобы обойти по правилам, кинулся вперед и едва не попал под машину, откинуло на тротуар, головой об асфальт, и все — отключился. Восемь дней не приходил в сознание. Это уж ему врач сказал, в институте Склифосовского, сам Леонид Иваныч ничего не помнил. Хорошо еще, хирург попался опытный. Стрельников Игорь Иванович. При таких травмах, как он потом узнал, один из ста выживает.
Повреждение черепа — не шутки. Через сорок дней на ВТЭК дали ему вторую группу и сохранили полный оклад — сто сорок пять, без прогрессивки.
Семь месяцев сидел Леонид Иваныч дома. Сколько он натерпелся за эти месяцы, одна Паня знает. Утром покормит Наташу, проводит в школу, а сам во двор, забьет с пенсионерами козла, раз, другой, третий, и так до ряби в глазах. Старички со скуки сообразят сухого винца. А он не пьет. Потом кто-то предложит в карты перекинуться, в дурачка подкидного, в петуха. Вот житуха. На второй месяц при одном виде домино и карт у него к горлу стала тошнота подступать. А тут еще врачи навещают. Из больницы, из поликлиники, анкетки шлют. Мол, как самочувствие и т. д. А как же иначе, заботятся. И потом, редкий случай в медицине, на нем молодые учатся, и тем самым он якобы приносит пользу науке.
Не выдержал, позвонил врачу:
— Доктор, позвольте к вам заскочу на минуту.
— Так вы уже скачете?!
— Хожу.
— Но это же здорово!
— Вот я и говорю. Хочу вас предупредить — пойду на перекомиссию.
— Ладно, не порите горячку, заходите сначала ко мне…
Сняли с него вторую группу, дали возможность работать. И пришел он в знакомый дом Мосгорсвета. Александр Александрович Дорогов предложил в мастерскую, там полегче работа. А что ему от этой легкости, день-деньской возись с железяками, и опять к Дорогову.
— Ох, непоседа ты, Иваныч. Ну давай поставим тебя мастером, с твоим опытом в самый раз.
Так потихоньку-полегоньку втянулся в новую должность. Непривычное дело: документация, отчеты, начальство требует графики. Еще в первый день, заступая на должность, заметил перемену: привезли серебристые опоры большой высоты. И новые светильники — газоразрядные и натриевые. И только тут подумал — не так уж долго проболел, а сколько нового.
А если заглянуть назад, на все тридцать лет службы, как изменилась электросеть, как похорошел город в сиянии огня, где прежние фонари, тусклые лампочки?
…С минуты на минуту подойдет машина. В такую погоду едва управиться. Он взял с собой Волкова, вышел, чтобы сообщить диспетчеру о выезде, и, случайно оглянувшись, увидел сутулую фигуру вдохе, заглядывающую к нему в конторку. Не сразу понял, кто и зачем, а когда посетитель повернулся, узнал и даже рот открыл от удивления: Мишаков! Из-под шапки не то сочувственно, не то виновато моргали голубые глаза.
— Проведать пришел?
— Ага…
— Поглядеть, как живем-работаем?
— Да, то есть нет…
Что-то его смутило во взгляде парня, в том, как он держался, сутулясь и отводя глаза.
— Случилось что?
— Нет, то есть да…
— Не темни, говори, в чем дело?
— Возьмите меня назад, Леонид Иваныч.
— А грипп? А свежий воздух?
— Там его вовсе нет. Один мясной дух. И субпродукты.
— Холодно. Какое время-то выбрал. — Он все еще раздумывал, что ему делать, как посмотрит начальство на летуна. Сам он летунов терпеть не мог.
— Леонид Иваныч…
— Ладно. Надевай спецовку! Поехали…
Горела на подошедшей машине мережа красных огней, сигнальный фонарь перекрывал дорогу, и проходящий транспорт, тормозя, объезжал аварийный участок. Коля Мишаков, стоя в поднятой башне, на жгучем ветру, захватывал клещами провод, нащупывая с помощью амперметра точку замыкания. Леонид Иваныч, зорко следя за дорогой, корректировал снизу:
— Возьми правей, видимо, замкнулось на опоре.
— Да там все цело. Порыва не видно.
— Его и не будет видно. Смахнул троллейбус провода, они и легли на траверзу. Там и сгорели.
— И правда.
— То-то, восстанавливай квалификацию, бывший работник торговли… Шофер, подай вперед! Опусти чуток башню. Много. Подымай! Вот, теперь самый раз…
На помощь Мишакову полез Волков с проводом и инструментом, через полчаса сеть была восстановлена. Но светильники не подавали признаков жизни, смутно белея в прошитой метелью тьме. И тогда Леонид Иваныч понял, случилось то, чего он втайне опасался, — повреждена не только воздушка, но и кабель — редкий случай.
— Кабель, — сказал Волков, подтверждая догадку.
— Ничего, — закричал Леонид Иваныч, — сейчас мы его полечим.
— Сперва найди…
— Найдем, куда денется!
Чуть погодя посланный на подстанцию Волков уже включил резервный кабель. Защелкало переключение, словно оповещая на своем языке, что сеть жива, действует безотказно и, значит, все в округе ни на миг не лишится света, никто и не заподозрит об аварии, никому и в голову не придет, что сейчас, на метельном ветру, делают свое привычное дело монтеры, хранители городского огня.
По телефону уже была оповещена высоковольтная служба. И вскоре из переулка выехала крытая машина с кенотроном. Из нее выскочил «кенотронщик» Валера. Худощавый, шустрый, в тулупчике, в наушниках поверх шапки и с ловушкой в руках, ни дать ни взять армейский сапер. Вот такие же ребята в далеком сорок четвертом шли по опушке леса, по краю поля вдоль родного Ленькиного села Бабенцы, обезвреживая заминированные тропы.
— Здорово, Иваныч! — закричал Валерка. — Давно не виделись.
— Как дела, профессор?
— Лучше всех. Повезло тебе, старик, что я на дежурстве.
— Это еще посмотрим, повезло ли.
В душе Леонид Иванович и в самом деле обрадовался. Монтеры не зря окрестили Валерку «профессором». У него было чутье на всякие повреждения, никто так ловко и быстро, как он, не находил прогоревший на глубине кабель. Минуту-другую урчал генератор, пуская импульсы, и Валерка, словно отключившись от всего, молча шел с ловушкой по линии. Казалось, сквозь гудение мотора слышны короткие гудки в его наушниках. Вот он заплясал на месте, взметнулась вверх его рука:
— Стоп, нашел!
— Не ошибся?
— На что спорим? Тем более завтра выходной, выиграешь — пригодится. Ну что скажешь?
— Талант, что там говорить.
Оставив вешку, машина умчалась. Ее сменила другая, ссыпав на точку аварии целый холм раскаленного песка. Вот когда можно было отогреться вволю. На время все замолчали, держа ладони над парившим холмом. К утру земля отойдет, кабель исправят, и по нему снова пойдет ток.
— Только бы дежурные не опоздали.
— Да накажем, все будет в порядке, — успокоил Леонида Иваныча Волков. — Или ты уже сам на завтра прицелился?
— Да надо бы проверить.
— Вот суета. Пошел бы лучше на лыжах. Лес там у вас, благодать.
— Лыжи само собой… Ну шабаш, поехали домой.
Домой — стало быть, в контору.
Оставалось совсем немного до конца рабочего дня. Пришли дежурные, им предстояла ночная смена. Ничего уже в дневной не предвиделось, все было спокойно, исправно горели четырнадцать тысяч светильников, озарявших путь людям, спешившим но домам после трудового дня. Леонид Иваныч, ожидая, когда освободится жена, читал «Вечерку». Оторвавшись от газеты, с удивлением заметил, что ребята не расходятся, сидят, дымя сигаретами.