Валаам проделывает то же самое, но, несмотря на все его усилия, вместо проклятий с его уст срываются благословления. В пророческом трансе он предсказывает еврейскому народу вечное существование, победу над всеми его врагами, спокойное и благополучное существование на обещанной Богом земле.
Эти благословения Валаама самым внимательным образом анализируются многими выдающимися религиозными авторами; одно из них («Как прекрасны шатры твои Иаков, жилища твои, Израиль…») религиозные евреи произносят каждое утро сразу после входа в синагогу.
Однако разбор благословений и пророчеств Валаама имеет весьма косвенное отношение к теме этой книги, и потому мы от него уклонимся. Скажем только, что Валак и Валаам несколько раз меняли место, с которого Валаам обозревал еврейский стан и на котором приносил жертвы на семи жертвенниках в надежде, что перемена места каким-то образом поменяет на настроение Бога.
Наконец, после третьей неудачной попытки Валаама проклясть евреев, Валак приходит в ярость. Он не желает слушать объяснений пророка, что в момент, когда царь ждет от него проклятий, Бог овладевает всем его существом и заставляет произносить то, что Он считает нужным.
В языческое сознание Валака такое просто не вмещается – он отказывается понимать, что в мире существует только одна Сила, управляющая не только природой, но и человеком и способная при желании полностью подчинить его своей воле. Ему непонятен Бог, которого нельзя подкупить; как непонятно и то, почему, если не удалось подкупить одного бога, нельзя подкупить другого?! В ярости он советует Валааму как можно скорее уносить ноги из своей страны, пока он не убил его:
«И разгневался Балак на Валаама, и всплеснул он руками своими и сказал Балак Валааму: «Проклясть врагов моих призвал я тебя, а ты вот благословил три раза. А теперь беги к себе! Думал я оказать тебе почести, но вот Бог лишил тебя почестей»…» (Числа, 24:10-11).
Валаам действительно сделал вид, что отправился к себе домой, однако на самом деле остался в соседнем Мидьяне. Здесь он собрал местных князей и объявил им, что у него возник совершенно замечательный план, с помощью которого можно сделать евреев ненавистными Богу, после чего Он сам проклянет Свой народ и отвернется от него.
В тот же день посланник из Мидьяна прибыл к Валаку, чтобы передать ему письмо с планом Валаама.
Проснувшись однажды утром, евреи обнаружили, что напротив их стана в Шитиме, в месте, где их шатры ближе всего подходили к границам Моава, соседи-моавитяне раскинули огромный рынок. Здесь продавались невиданные прежде этим поколением израильтян легкие льняные ткани, пиво и крепкие вина, изготовленные из напоенного солнцем местного винограда; различные плоды и пряности; оружие и украшения – словом все, чем славился Моав среди народов, живших по обе стороны Иордана. И, разумеется, евреи просто не могли удержаться от соблазна посетить этот рынок, на котором вскоре развернулась бойкая торговля.
Стоявшие у входа в превращенные в торговые лавки шатры молодые, соблазнительно одетые моавитянки и мадиатянки зазывали внутрь покупателей, предлагали им различные товары, делали огромные скидки, угощали вином… Нередко прямо там, в шатре, рассматривание товаров и дегустация вин заканчивалось любовным соитием.
Кроме того, моавитяне оказались необычайно гостеприимными. Вдобавок ко всему, они были, напомним, семитами, родственным евреям народом, говорившим на необычайно близком к ивриту языку, так что языкового барьера между продавцами и покупателями на этом рынке почти или вообще не существовало.
Прошло несколько дней – и многие евреи стали часто ездить из Шитима в Моав в гости к тамошним жителям, устраивающих роскошные пиры в честь новых соседей. Сам царь Валак устроил пир в честь вождей еврейских племен, и некоторые из них, в том числе и Шлумиэль бен Цуришадай по прозвищу Зимри откликнулись на это приглашение. На этом пиру Зимри заметил дочь Валака, красавицу Хазву (в евр. произнощении – Козби), и девушка приглянулась ему. Заметив это, Валак подошел к Зимри и сказал, что с удовольствием даст свое согласие на брак дочери с еврейским вождем, так как это положит начало подлинному братанию между и без того родственными народами.
Пиры продолжались изо дня в день, и заканчивались, как правило, дикими сексуальными оргиями, а также поклонением Ваал-Фегору (Бааль-Пеору) – одному из богов Моава. Говоря словами Талмуда, в Моаве евреи блудили, «как черви», то есть попросту удовлетворяли обуявшую их животную похоть с любой моавитянкой, которая подворачивалась им под руку.
Что касается Ваал-Фегора, то он, опять-таки согласно устной еврейской традиции, был богом, всячески поощрявшим плотские удовольствия, и одним из видов служения Фегору было публичное оправление перед его идолом естественных надобностей. Многие евреи не видели в том, что они оправляют малую и большую нужду неподалеку от идола никакого идолопоклонства, хотя более гнусный обряд поистине трудно было и придумать.
В этом и заключался, утверждают все те же еврейские источники, план Валаама: он решил разложить израильтян морально, побудить их преступить заповеди своей религии – и таким образом лишить их покровительства Бога.
И гнев Бога не замедлил последовать: в еврейском стане разразилась новая эпидемия, сильные взрослые мужчины вдруг начали умирать один за другим по совершенно непонятной причине.
Впрочем, наверное, на все это можно посмотреть и по-другому – не исключено, что никакого изначально злодейского, тонкого умысла в действиях моавитян и мидьянитян не было. И рынок, который они раскинули близ Шитима, была самым обычным рынком, из тех, которые на Ближнем Востоке испокон веков раскидывали в начале осени – самом благодатном времени года в этом регионе. В сущности, каждый такой рынок напоминал огромный палаточный город, часть шатров которого составляли торговые лавки, а часть – публичные дома и харчевни. Были здесь и палатки всевозможных прорицателей и колдунов, гадавших на будущее, снимавших или насылавших порчу и т. д.
Буйный вихрь этой ярмарки увлек многих евреев. Они и в самом деле охотно пользовались услугами моавитянок и профессиональных проституток из Мадиама; вступали в деловые и личные контакты с моавитянами; охотно отзывались на приглашение прийти в гости и т. д. Не исключено, что в результате сексуальных контактов с моавитянками многие еврейские мужчины заражались каким-то неизвестным им до этого венерическим заболеванием. Не умея, в отличие от моавитян, вовремя заметить его симптомы, не зная методов его лечения, заразившиеся мужчины умирали…
Словом, это была обычная встреча двух родственных и живущих по соседству народов, которых затем было немало в человеческой истории. Скажем больше: именно такие контакты между соседними древними племенами, возникновение между ними родственных, экономических, культурных и других связей в итоге и закладывали основу для возникновения большинства современных наций. Однако Моисей, безусловно, смотрел на все происходившее совершенно иначе.
Он прекрасно понимал, насколько еще шатки в сознании народа заложенные им представления о Боге как Творце и Владыке Вселенной, Единственном, кто направляет человеческую историю, устанавливает абсолютные законы, по которым должно жить человеческое общество и т. д. Контакт с моавитянами, знакомство евреев с их разнузданными культами, могли привести к крушению дела всей его жизни, которая (и он, видимо, это чувствовал) подходила к концу. Именно осознав всю опасность исходящей от моавитян угрозы, Моисей впервые за многие годы повелел объявить общий сбор в стане.
Выступив на этом сборе с пламенной речью против тех, кто блудодействует с моавитянками и мидьянитянками, а также поклонялся идолам Моава, обвинив их в предательстве Бога. Моисей объяснил – и, видимо, небезосновательно – начавшийся в стане мор именно этим грехом. В заключение своей речи пророк потребовал, чтобы каждое колено выявило в свой среде таких грешников и предало бы их смертной казни через повешенье или побитие камнями.
Однако этот призыв Моисея к массовой расправе с развратниками и отступниками не встретил особой поддержки в народе. Особенно бурно свое недовольство призывами Моисея выражали люди колена Симона, шатры которых располагались в Шитиме и которое особенно близко сошлось с иноплеменниками. Они заявили, что не видят в любви к женщинам из другого народа никакого греха, а потому не только не казнят тех, кто спал с женщинами Моава и Мадиама, но и, если другие колена потребуют их выдачи для казни, будут защищать своих братьев с оружием в руках.
Чтобы продемонстрировать, что он и его люди не собираются подчиняться указу Моисея и не видят ничего плохого в контактах с моавитянами и мидьянитянами даже в родстве с ними вождь колена Симона Зимри привел в стан дочь Валака Хазву и объявил ее своей женой.
– Моисей утверждает, что нам запрещены браки с женщинами из других народов. Но разве он сам не женат на мидьянитянке, разве его жена не является сына мидьянского жреца Иофора?! Моя невеста Хазва – дочь царя Валака, по рождению такого же мадианитянин, как и Иофор. Так в чем разница между моей невестой и женой Моисея?! Какое он вообще имеет указывать, с кем нам спать?! – вопросил Зимри прежде, чем ввести Хазву в брачный шатер, и эти его слова были встречены громкими возгласами одобрения.
Моисею, говорят комментаторы, конечно, было что возразить на это обвинение Зимри. Его Сепфора не была язычницей, кроме того, она выразила желание стать частью еврейского народа, да и вступил он с ней в брак еще до Синайского откровения, когда подобные браки не были запрещены евреям Богом. Однако он понимал, что в глазах толпы довод Зимри обладает убийственной правотой и народ вряд ли захочет слушать его оправдания. А потому он лишь низко склонил голову и молчал. И его молчание невольно повергло старейшин в панику, ибо они тоже понимали всю опасность происходящего, а в такие минуты нет ничего опаснее, чем растерянность и бездействие лидера.