Очень хотелось бы ошибаться в этом зловещем прогнозе, но часовой механизм в мине, заведённой под остатки державы южных славян, уже тикает. Мировое правительство не терпит независимых и несговорчивых. Тем более, если они – православные и симпатизируют России. Помоги сербам, Господи!
Завтра – домой! Перелистываю свой косовский блокнот, прикидываю содержание и очерёдность будущих репортажей, пытаюсь представить сюжеты снимков, которые составят для них иллюстративный ряд.
Не уверен, что все выводы и акценты моих репортажей «впишутся» в либеральную концепцию «Независимой газеты». Надеюсь на профессиональное чутьё её главного редактора Виталия Третьякова. Этим качеством он наделён в полной мере, это качество часто оказывается сильнее всех его демократических комплексов и заморочек. Потому и газета, которой он руководит, по-настоящему интересна и содержательна, потому и люди очень разных политических ориентаций находят там для себя достойное «чтиво». Кстати, если бы не упомянутое «профчутьё» Третьякова, эта командировка вряд ли бы вообще состоялась.
Впрочем, пока все эти рассуждения из категории «дележа шкуры неубитого медведя»: и репортажи эти не написаны, и плёнки не проявлены, да и до Москвы, где находится наша редакция, надо ещё добраться. Только завтра вечером мы окажемся в Белграде, там нас встретят мои сербские друзья. Согласно договорённости, нам обещан ночлег, которому будет предшествовать что-то вроде скромного застолья-банкета на вечную тему русско-сербской дружбы. Потом рано утром в аэропорт, оттуда в Москву. Короче, послезавтра я буду дома.
Из окна отеля видна добрая половина Приштины. Типичный сербский пейзаж для этого времени года: бордовые черепичные крыши, блёклые квадраты садов, голые деревья, какие-то серые постройки и заборы. Вроде бы и весна, но сейчас без солнца и зелени всё как-то тускло, почти недобро. Что-то очень похожее я видел вокруг ровно шесть лет назад. Впрочем, это было давно, это уже совсем другое измерение.
То самое «послезавтра», на которое я планировал оказаться дома, я провожу… совсем в другой обстановке: в сквере в центре Белграда – столицы союзного государства Югославии, на… лавочке. А Белград… бомбят самолёты НАТО. Собственно, самолётов, что характерно для сверхзвуковой авиации, и не видно. Слышен вой сирены воздушной тревоги, слышен рёв самолётного двигателя, потом грохот взрыва. Этот звук совсем не похож на взрывы снарядов и разрывы мин, которыми пытались засыпать нас мусульмане 12 апреля 1993 г. на высоте Заглавок в окрестностях сербского города Вышеграда. Наверное, это более современный звук: очень резкий, очень сухой треск. Будто кто-то, наделённый невиданной силой, яростно разрывает многократно сложенный брезент. Звук всегда на несколько долей секунды отстаёт от «картинки». Сначала столб очень чёрного дыма, потом взрыв. Вот такая тут нынче обстановка.
Впрочем, обо всём по порядку.
Из Приштины выехали вчера по расписанию, наверное, и в Белград прибыли по графику, только на часы я тогда уже не смотрел. В это время автобус гудел как растревоженный улей: накануне радио, что работало рядом с водительским местом, сообщило что-то очень важное. Сербского языка в тонкостях я не знаю, но, судя по тому, как запричитали и заголосили бывшие в автобусе женщины, было ясно: война. Оставалось уточнить: какая война – Мировая, а значит, безусловно, ядерная? Или масштабом поскромнее, но всё равно серьёзная, всё равно кровопролитная, всё равно с эпицентром здесь, в Сербии. Уточнения ждать себя не заставили. Из последующих комментариев по тому же радио, из пояснений пассажиров, некоторые из которых могли изъясняться на русском, стало ясно, что НАТО или уже начало, или вот-вот начнёт бомбардировку Белграда и других городов Сербии.
По всем признакам выходит, что начиналась наша командировка в государстве прифронтовом, предвоенном, а заканчивается в государстве воюющем, точнее стране, ставшей объектом полномасштабной агрессии.
Ещё важные детали последних суток: на автовокзале в Белграде… нас никто не встретил. Два телефонных номера моих югославских друзей не отвечали.
– Ничего, прорвёмся, – пытался ободрить я своего вмиг притихшего спутника.
Наверное, голос мой звучал не очень уверенно, да и вся окружающая обстановка даже не намекала ни на какие светлые перспективы, потому и угрюмое молчание Артёма сменилось злобным бормотанием. В монотонном монологе в разной очерёдности то и дело повторялось «чего я с тобой поехал…», «авантюра», «как теперь домой попадём…», «на фига я подписался…». Были, понятно, в сетованиях моего напарника по командировке и совсем другие, мало годные для цитирования слова. Слушать это было муторно, оставалось только в соответствии с ситуацией по-мужски порекомендовать:
– Заткнись…
Ну, и дополнить это пожелание, опять же в соответствии с ситуацией, теми же самыми, мало годными для цитирования словами…
В свою первую военную ночь Белград совершенно не собирался спать. Люди заполняли кафе, во многих из которых работали телевизоры, стояли небольшими группами, что-то обсуждали, но чаще напряжённо молчали. Такое молчание после совсем недавних, услышанных в автобусе причитаний и завываний было более чем говорящим. Я был уверен, эти люди не испытывают даже подобия паники, смятения, страха, но мне показалось, в их настроении не было и ничего похожего на мужественную готовность к сопротивлению и борьбе. Больше какой-то растерянности, усталой безучастности, может быть, даже обречённости. Прокручивал в памяти кадры командировки на фронты воюющей Югославии осенью 1992-го. Тогда на основании многих встреч с представителями самых различных слоёв (от священников до генералов, от крестьян до министров и т. д.) населения мне казалось, что люди этой страны – это что-то единое, очень решительное, очень могучее. Весной 1993-го, когда воевал добровольцем под Вышеградом и изучал «сербский социум», что называется «изнутри», я ещё более укрепился в этом выводе. Я даже пытался тогда сравнивать состояние духа сербов, уровень их пассионарности (не обойтись тут без модного словечка) с настроениями своих соотечественников и со стыдом одному себе признавался, что такое сравнение «не в нашу пользу»: братья-славяне куда более мужественно и решительно противостоят Мировому Злу, чем мы – русские. А тут… растерянность и безучастность. Неужели война, распад державы южных славян и прочие беды так безжалостно изменили характер наших братьев?
Впрочем, стоит ли спешить с выводами? Разве один вечер, пусть даже вечер первого дня большой войны, даёт основания для подобного приговора?
Получилось, что в первую военную белградскую ночь ночлега в общечеловеческом смысле этого слова у нас вовсе не было. Часа три мы слонялись по центру: присматривались, прислушивались, словом, постигали суть атмосферы приговорённого города. Потом вспомнили, что где-то здесь должно быть здание посольства государства, гражданами которого мы являемся. Здание нашли. Здесь надеялись получить какую-то поддержку, хотя бы разжиться ночлегом, услышать дельный совет. Наивные! Даже на порог посольского здания нас не пустили. По переговорному устройству какой-то клерк, не дослушав моего, и без того сжатого, сообщения о ситуации, в которой оказались два журналиста «Независимой Газеты», отрезал жестяным голосом:
– Ничем помочь не можем…
И отключил, гад, домофон.
Ни «извините», ни, тем более, каких-то советов и рекомендаций. После этого никому не советую рассказывать мне, что всех дипломатов в нашей стране учат хорошим манерам, а посольства РФ за рубежом являются местом, где соотечественникам всегда готовы помочь.
По-детски захотелось помечтать, как было бы хорошо набить морду этому «птенцу гнезда Козырева», только обстановка к мечтаниям располагала менее всего. Куда важней было определиться, как скоротать остаток ночи и как добраться рано утром до офиса, чтобы зарегистрироваться на московский авиарейс. Последняя проблема решилась просто: оказалось, что офис располагался в центре Белграда, до него быстро дошли пешком, а остаток ночи коротали… на лавочке в расположенном поблизости скверике.
Здесь на долю секунды посетила моё сознание трижды дерзкая, но вполне профессиональная мысль: а не остаться ли с учётом важности всего вокруг происходящего ещё на несколько дней в югославской столице? Как-никак события здесь разворачиваются, без преувеличения, мирового масштаба. Вот бы насобирать для газеты эксклюзивного, что называется, из первых рук, материала, наделать снимков, взять актуальные интервью и т. д. Начало реализации такого плана виделось простым: утром переоформить наши билеты на более позднюю дату. Мой напарник бесцеремонно вернул меня с небес на землю. Заодно и напомнил о насущном:
– А чего мы здесь жрать будем? А кто нам отель оплатит? А как мы по городу передвигаться будем? Здесь же война: аккредитация нужна, пропуска специальные, разрешения на съёмку… Кто всё это организует?
Увы, в тот момент ни на один из этих вопросов я не был готов ответить. Жёсткая правда жизни уверенно теснила романтику профессии. Нисколько не удивился, когда Артём безапелляционно подытожил:
– Ты как хочешь, а я – домой, с меня уже хватит…
Чего «хватит», уточнять я не стал. Попытался представить своего нынешнего спутника в ситуации шестилетней давности: на «положае» на высоте Заглавок в окрестностях сербского города Вышеграда. Не хватило воображения. Подумал про себя, насколько точно и универсально простенькое, прихваченное ещё из дворового и пионерлагерного детства тест-лекало: «Ты пойдёшь с ним в разведку?»
Ну и мелькнуло глубоко внутри мудрое, хотя и трусоватое: «А, может быть, всё к лучшему…»
Конечно, в конце марта в Белграде куда теплее, чем в Москве. Но не настолько, чтобы ночевать под открытым небом без спальников и одеял. К утру продрогли, к месту регистрации не шли, а бежали судорожной трусцой. Предвкушали, как очень скоро окажемся в самолёте, поедим чего-то горячего, возможно, разживёмся спиртным, как здорово будет просто вытянуть в тепле ноги, поглядывая в иллюминатор, осознавать, что ты летишь домой. Если б так…