«Пока», – говорю я, но знаю, где-то внизу проплывает облако. Он нажимает красную кнопку и улыбается. Я думаю: ну точно. И падаю. Мягко.
Глава 20Искусство случайной встречи
Перед тем как встретить Веру, мама и не думала ни в кого влюбляться – у нее был отличный жизненный план, что она окончит свою художественную академию, переедет в Париж и будет там писать картины, сидя на белых камнях Монмартра. Она даже пошла учить французский и упорно продолжала его учить некоторое время после встречи с Верой, та приходила и стояла под окнами школы, где шли вечерние курсы всякой всячины – от китайского до макраме. Вера топталась на морозе, сжимая поникшие красные розы, а мама выбегала, едва звенел звонок, – распахнутая, без шапки, в длинном свитере до колен.
Вскоре французский она забросила.
В Париже мы были раз пять, два из них – в Диснейленде. Ходили в основном по музеям, было холодно, толпы везде, в ресторанах очереди и нет детского меню, я так и не поняла, почему нужно любить этот город.
Перед тем как мама встретила Веру, она собиралась жить в Париже, открыть там мастерскую, бросить своего парня и выйти замуж за современного Ван Гога или Гогена. Парня она бросила, все остальное пошло не по плану.
Перед тем как я встретила Леню, я собиралась окончить школу, поступить в институт и не петь никаких песен. Любовь всегда меняет наши планы, как погода. Снег заставляет нас одеваться теплее, а любовь – постоянно чувствовать себя голой. И сверкать, как замыкающие провода.
Мама сначала не понимала, что происходит между ней и Верой. Вера была свободная, спокойная, немногословная, холодная, практичная. Как любой врач, наверное? Ей многое нравилось в этом ее незнакомом спокойствии, оно ее к себе влекло. После того знакомства и глупого разговора они встретились еще раз – случайно возле метро. Вера удивилась, выглядела недовольной. А мама уже прочно думала о ней. Встреча была неловкой: Вера торопилась на смену и не знала, о чем говорить, мама краснела и пыталась тянуть время. От того лета осталось одно письмо – мама отдала его Вере, когда они уже начали встречаться. Вера сохранила его в том же чемодане, где и все остальные свои остывшие воспоминания.
«Из духоты летнего метро – на прохладные голубые простыни, прохладные и легкие голубые одеяла, босиком – по холодному паркету (то там скрипнет, то здесь). Распахнуть настежь форточку – пусть и в эти десять квадратных метров залетает лето. В городе душно, в метро нет сил дышать еще и оттого, что где-то в глубине тоннелей, на пересечении станций, быть может, и она тоже – куда-то спешит. Как бы я хотела положить голову ей на плечо, сидя бок о бок в дымном вагоне, – и спать. Очень хочется спать. Утро пришло неожиданно, ночь не успела кончиться: едва закрыла глаза, и уже пять на часах, а потом – семь. Полночи читала конспекты, выполняла самой же себе данное обещание: не прочитаю все – хотя бы через слово – ничего у нас не будет. Но выполнила, а значит – будет. Вставать и уже бежать, бежать, бежать – мимо домов, и ее дома, наверное, тоже, должны же мы жить рядом, иначе почему мы встретились? Но что-нибудь забыть и снова – мимо ее дома – назад. Возвращаясь туда, сюда, потратив уйму денег на автобусы и маршрутки, лететь с удовольствием, с шансом на встречу. На это мимолетное острое столкновение глаз, за которое бы отдала всю себя, лишь бы это длилось вечно.
За сегодняшний день – третий раз выхожу на «Баррикадной», а ее, как ни хотела, не встретила. «Еще увидимся», – ты так мне сказала и пожала мне руку, а я от этого прикосновения вся загорелась внутри, как от выстрела».
Третья встреча произошла на той же квартире, что и первая. Встречали Новый год. Там уж Вера пошла ва-банк и спросила маму про любимых художников. Мама час распиналась, потом махнула рукой и позвала Веру в Третьяковку.
– Там тебе все и покажу, – сказала она. Вера послушно кивнула. В картинную галерею она пришла с пакетиком, в котором лежал белый халат. Ну а куда его деть? Мама потом долго вспоминала ей этот пакетик и смеялась.
– Ты бы еще стетоскоп надела вместо бус, – хохотала она. Но тогда она, конечно, вида не показала. Они шуршали пакетиком по пыльным музейным залам, мама рассказывала про картины, обмирая, а Вера смотрела на нее.
– В тот вечер я поняла, что хочу тебя поцеловать, – говорила она.
– А что Левитан был мастером «пейзажа настроения», ты не поняла?
– Что?
– Понятно!
После долгого испытания музеем Вера повела маму пить кофе, но та осмелилась и взяла еще коньяка. А потом они гуляли по набережной, взявшись за руки, и снег покрывал длинные мамины волосы, потому что она не надела шапку.
– Я просто хотела тебе понравиться, – говорила она.
– Ты мне уже нравилась, но шапка бы спасла тебя от болезни.
– Зато тебе не пришлось бы потом меня лечить, и кто знает, как бы у нас все сложилось.
После той прогулки мама слегла с ангиной, позвонила Вере и сказала, что нужен врач. Вера примчалась, как доктор ее тела, с банкой варенья, целебными порошками и без пакета. Халат был на ней. Точнее, на этот раз – зеленая футболка с бейджиком. Там-то все и произошло.
Мама не знала, что делать, но действовала, Вера знала, но первые пять минут не могла даже пошевелить рукой.
Почему я полюбила Леню? Он красивый. Талантливый. Странный. Круто играет на гитаре. У него особенная манера говорить: он так немного растягивает слова и еще не выговаривает букву «р». В моем имени нет этой буквы. Это кстати. У него синие глаза, сквозь которые льется свет – холодный, как в операционной. Он носит длинные кофты, которые развеваются, как плащ супермена, и узкие джинсы, как скандинавские музыканты. У него красивые руки, особенно когда он перебирает лады. И светлые волосы. И бирюзовый шарф.
А что я могу сказать о себе?
Я умная.
Это все.
Мама говорит, что этого достаточно. Ей легко говорить – она красивая.
Вера говорит, что этого достаточно. Ей легко говорить – у нее авторитет.
А что я? Я умная и как-то сразу поняла, что Леня вряд ли ответит мне взаимностью. Он стоял у окна, лучи пробивались сквозь его длинную челку, он читал книжку и выглядел как король солнца. Или как солнца этого принц, я не знаю. Словом, этот парень не для меня. В нем все было «слишком». Но это же не повод не пробовать?
Я могла бы подойти и сказать: «Я люблю тебя». Но я бы никогда не осмелилась. Я могла бы отправить записку или написать ему сообщение. Но как бы я потом смотрела ему в глаза?
Петь песню – это делать что-то с ним вместе. Я лучше буду что-нибудь делать с ним, чем издалека любоваться и ждать, что он придумает для меня ответ.
Так и вышло, что теперь по понедельникам и четвергам мы стоим с ним рядом на одной сцене и я фантазирую, будто мы одна музыкальная группа, поженились, прославились и ездим на гастроли.
Поэтому вот: репетируем.
Вера тоже не думала, что мама ее полюбит, поэтому она долго ее изучала, не решалась подойти, смотрела, как она смеется или обнимается с ребятами. Вере казалось, что этот уровень ей недоступен. Что ей нужно подняться еще на ступень, потом еще на ступень и тогда уже подойти и выпить кофе. Но мама ее опередила, протянула руку и сказала: пойдем. Но Вера все равно не перестала подниматься по ступенькам. Внутри она всегда чувствовала себя недостойной. Поэтому она все время доказывала свою любовь: зарабатывала деньги, брала на себя ответственность, строила планы на будущее, вила гнездо.
Почему Вера полюбила маму?
А что мы вообще знаем о тех, кого любим?
Вера всегда говорит, что любовь – это химическая реакция. Точнее, реакция одного существа на запах другого. Она говорит, мы все животные и ничего возвышенного тут нет. Говорит, что с точки зрения биологии – мы просто выбираем партнера получше.
– Но почему ты выбрала маму? – однажды спросила я. – Она ведь встречалась с парнем.
– Все просто, – ответила Вера. – В живой природе бобер же точно знает, что ему нужно найти другого бобра, а утка – не подойдет.
– Иначе бы мы жили в картине Иеронима Босха, – вставила мама.
– Да, – кивнула Вера. – Но вокруг нет боброуток. Это значит, что природа не ошибается – и мы всегда выбираем правильно.
– Даже если бобер еще не подозревает об этом и думает, что он утка, – засмеялась мама.
– Даже если так.
Несмотря на это, мама говорит, что любовь – от Бога. Что Бог дает талант и вдохновение, а заодно любовь. И что любовь – это двигатель, иначе бы талант и вдохновение не могли функционировать. Это такое топливо – чтобы что-то оставлять после себя. Вера говорит, детей. Мама говорит, искусство. Но обе они соглашались, что это в целом одно и то же.
Так что получается? Веру к маме привел Бог, чтобы она писала картины. Маму к Вере – какая-то химическая реакция, чтобы появилась я. Столько всего, и все напрасно: теперь они восемь лет друг с другом не разговаривают, а я между ними – безответно влюбленная.
Дожили.
Глава 21Если бы
Если бы Леня решил меня поцеловать, я бы забыла язык, на котором говорю. Но Леня пока не решил. После сегодняшней репетиции он просто пошел провожать меня до метро.
Точнее, как?
Просто пошел к метро, а я – туда же.
– Холодно сегодня, – сказал Леня и поежился, как мокрый воробей.
– Угу.
– Давно играешь?
– С детства немного.
– В семье музыканты есть?
– Нет.
– М-м-м. Мама твоя вроде художница? Видел объявления в школе про ее выставку. А кто отец у тебя?
Этот вопрос всегда ставил меня в тупик. Впрочем, мне его почти никогда не задавали, поэтому я так и не придумала на него ответ.
– Врач, – быстро сказала я, решив, что на этой теме я по крайней мере не завалюсь.
– Круто. Какой?
– Да так… Хирург, – и я тут же завалилась.
Но ведь Вера сама соврала, когда мама ее спросила?
А если мы поженимся? Как я покажу ему Веру?