– Но ведь мама не врач.
– И это слава богу!
Разговоры об этом с ними обеими всякий раз заходили в тупик.
Мне хотелось к Лене, хотелось снега, все раздражало. Тогда я решила поехать за подарками и попросила Веру высадить меня у большого торгового центра. Я не знала, куда идти. Вокруг сновали счастливые парочки – они смеялись, путались в пакетах, их тележки были нагружены и перегружены, с них свисали кричащие дети и огромные коробки, в глазах рябило от «дождика» и огней. Если и есть на свете место хуже для одинокой души, то это оно. Я пошла в ювелирный и купила кулон-сердечко с двумя половинками: это когда разделяешь его, одну половинку оставляешь себе, а другую кому-то даришь. Я подумала, что подарю одну половинку Лене на память, даже если он мне просто друг, у друзей ведь тоже есть память. Потом я еще подумала и купила Лене носки с принтом птички из «Простоквашино», которая все время спрашивала «кто там?».
Кто там? Это я, все время думаю о тебе.
Кто там? Это я, покупаю тебе дурацкие подарки, потому что не могу иначе – мне нужно куда-то вылить свою любовь, опрокинуть, рассыпать, чтобы хоть немного легче было идти.
Кто там? Это я, твой друг, твоя ученица, твой случайный партнер по сцене, твой буксир, твой помощник, твой комнатный цветок, твой свидетель, твой биограф, твой единственный настоящий автор и твое лучшее же произведение.
Потому что все, что я знаю о тебе, – моих рук дело.
Я тебя придумала.
Наполнила тебя всем, а теперь рассматриваю: хорошо ли это сделано?
Хорошо.
Ты сделан лучше всех.
Вот тебе носки и половина сердца.
Единственное, чего я не могу понять: если Вера сама «сделала» маму, а мама – Веру, как так получилось, что они оказались недовольны своими творениями?
Глава 27Всегда мечтай
Меня всегда учили верить в настоящее.
Ну типа: я рано узнала, что Деда Мороза не существует, потому что услышала, как он обсуждает с мамой какой-то квартирник, пока я, доверчивая душа, бежала в комнату за игрушками, которые он попросил меня принести. Сценку я отыграла и себя не выдала, но перед сном попросила маму сказать мне правду. Она сказала, что этот – конкретный – конечно, актер, ее друг, но есть и настоящий, далеко на Севере.
Я сказала:
– Мама, но я же знаю, что мои письма каждый год никому не уходят.
– Как это? – искренне удивилась мама, как будто она и правда верила в то, что Дед Мороз существует.
– Ну ведь я ни разу не писала на конверте адрес, и я знаю, что ты купила эти подарки, ты и Вера.
Мама еще посопротивлялась, а потом сдалась. Она учила меня всегда говорить правду.
Вера, врач доказательной медицины, учила меня верить только тому, что доказано, исследовано и подтверждено.
Но это не помешало мне видеть волшебное там, где никто не искал. Миккеле, моя первая любовь, в лагере у озера сказал мне, что стоит загадать желание, когда первый раз за лето заходишь в воду. Я поверила, потому что невозможно не верить, когда любишь, и, заходя в холодную воду, зажмурилась и нырнула, потому что знала, что это мой единственный, последний и самый правильный шанс – помочь моему желанию исполниться. Я попросила, чтобы мама и Вера снова начали жить вместе. Желание не сбылось, но я подумала, что просто сделала что-то не так. О том, как правильно загадывать желания, инструкций нет. Так что я пробовала это еще и еще, еще и еще, а потом решила, что ладно вода, но есть же снег.
Главное желание в первый снег – разве может это не сработать?
Я пробовала этот фокус несколько лет подряд, и каждый раз получалось. Может быть, конечно, у меня с тех пор желания стали проще, но кто мог бы со мной поспорить? Я хотела поцеловать Леню и ждала снега, а снега все не было и не было.
Я все так же приходила на репетиции, и мы садились рядом, он что-то говорил, объяснял, а я не слушала, не понимала, будто он говорит на неведомом языке, потому что мне хотелось только одного: чтобы он до меня дотронулся. Я в мельчайших подробностях рассматривала его руки, пальцы, колени и шею. Мне страшно нравилось изучать его затылок, представляя, как здорово было бы обнять его ладонями за шею. Я думала о том, как весело было бы запрыгнуть ему на холку и как он обхватил бы мои ноги, прижав их к себе. Я думала о родинке на ключице, видимой через треугольный вырез футболки, о выцветшей татуировке с бумажным корабликом, которую хотелось накрыть рукой, а потом смотреть на нее сквозь пальцы, как в замочную скважину.
Я прожигала глазами бледные вены на его висках, я дышала рядом с ним, как собака на охоте – часто и глубоко, чтобы запомнить, набрать побольше в легкие, запастись его запахом, который тут же вызывал у меня асфиксию и цунами в области живота и ниже, – и мне хотелось воткнуть себе нож в живот, чтобы только избавиться от этого зудящего ощущения.
Я думала об этом и сгорала со стыда, представляя, как он меня обнимает, сжимает, просто держит за руку. Как он снимает с меня одежду, или, что уж там, – я сама снимаю свою одежду и встаю перед ним. И он говорит мне: ты совершенна.
Хотя я совсем не совершенна, даже близко.
Хотелось бы просто взять его за руку. Ощутить, как впиваются в кожу его массивные грубые кольца или стучат о мое колечко, которое Вера подарила мне на 15 лет.
Она сказала тогда: носи его, и все будет хорошо. Кольцо мне не очень понравилось, но я его ношу – я привыкла верить всему, что говорит Вера. Потому что я не помню, чтобы она хоть раз соврала мне.
Так вот – его руки. Как мне хотелось в них!
Ночью, в постели, я сама брала себя за руку, сама вела себя сквозь одеяло, майку и зловещую тишину, сама задыхалась в ватных сумерках и открыла то, ради чего все так стараются: я трогала себя так, как мне хотелось, чтобы он меня трогал, а точнее – так мне хотелось бы трогать его, – я научилась делать это молча и по-солдатски быстро, будто бы датчик движения мог уловить мою руку под одеялом и вызвать полицию нравов. Я крепко зажмуривалась, так что перед глазами мерцали желтые стереокруги, потом высвобождала его из себя, выталкивала, сердце мое билось, как мотылек о стекло, а я коротко выдыхала, потом открывала глаза, из которых тут же лились слезы отчаяния: нет, это был не он. Снова не он. Нет, глупое тело, я снова тебя обманула.
За эти полтора месяца он лишь один-единственный раз меня обнял. Это был порыв, случайное движение, как будто он мне наконец подчинился. Я твердила про себя: обними меня, обними меня, обними меня, и он, повинившись, коротко и быстро прижался ко мне, прощаясь после удачной репетиции, у меня подкосились ноги, и я повисла в воздухе, как пальто на крючке. Он этого, конечно же, не заметил. На мгновение его ладони соединились на моей спине, он ошеломительно пах своим сандалом и сигаретами, вечность прошла прежде, чем я смогла распрямиться и выдохнуть.
«Ты навсегда, – кричал мой внутренний голос. – Ты навсегда! Ты навсегда».
Он вышел в двери актового зала и исчез, а я осела на рассыпавшийся паркет, на стертые елочки, и, как после бессмысленного и болезненного оргазма, зарыдала из последних сил.
Хотя что тут такого страшного, если подумать?
Это всего лишь на всю жизнь.
Глава 28Назад в будущее
Воскресенье пришло, и Вера, стало быть, собралась на встречу с Красными Колготками по имени Маша. Более идиотское имя выдумать сложно.
Маша, только что окончившая интернатуру медицинского факультета, тянулась к знаниям и опытным врачам, так что их первым лобовым столкновением с Верой стало обсуждение последствий коронавируса и влияния вакцины на плод.
Чудесная тема для тиндера, для бара – не менее замечательная.
Так или иначе, в воскресенье – после первого свидания и букета цветов с доставкой в кабинет – Маша решила больше не поднимать профессиональных вопросов. Куда больше ее интересовало, какова Вера без одежды. До этого момента стоило дожить и продержаться, а пока они шли на ужин. Маша нервничала и не могла попасть рукой в рукав прозрачной рубашки, а Вера сидела дома на идеально убранной (на всякий случай) постели и думала о том, правильно ли она поступает.
Нет ничего страшного в том, чтобы пойти на свидание, думала она. В конце концов, я не обязана хоронить себя в 45 только потому, что моя взрослая дочь считает, что я стара для тиндера и секса. Но, боже мой, я точно стара для тиндера. А для секса?
И потом.
И потом, продолжала размышлять Вера, какой я была в 22? Наверное, такой же.
Жадной до впечатлений и жаждущей срочного расставания с иллюзиями. Разве мне не было 22? До встречи с Сашей я уже получила кое-какой опыт. И уж точно могу сказать, что я лучше, чем та женщина, с которой это случилось у меня. Пусть даже мне столько же лет. Ну или почти столько же. Как минимум у меня нет мужа.
Стоп, Вера, расскажи мне.
Хорошо, Вера, я тебе расскажу. Вспомню все, как было и сделаю с Машей все по-другому. Например, не сделаю ничего.
Так что там случилось, Вера? Почему ты боишься рассказать мне?
Я не боюсь. Я уже рассказывала Саше. В самом начале, у нее тогда все еще был жених. Впрочем, он быстро исчез за поворотом времени, но в тот момент еще был. И вот мы сидим в ресторане грузинской кухни. Я не могу смотреть, как она ест, не могу есть сама. Она очень красиво ест, на ее щеках – ямочки. Ее руки очень нежные и сильные одновременно. Я не могу объяснить. Это как предвкушать, что человек идеальный любовник, ориентируясь по тому, как он пишет карандашом. Нажим.
Грифель. Почерк. Подпись.
Саша рассказывает мне про свое бледное ленинградское детство, про свое загорелое лето, про сочные чебуреки. Саша рассказывает и закусывает хачапури.
– Мы приезжали в Гагру летом и по особенным праздникам шли в ресторан, – говорит она.
– У нас была бедная семья, и все, что мы могли себе позволить – хачапури без яйца, – говорит она, откусывая кусок сочной булки в горячем сыре.