[393] Антропософия, по существу – это откровенный атеизм, и Бердяев ломится в открытую дверь, когда ее «эзотерическую сторону», будто бы «тайну», усматривает в том, что для Штейнера «Бога нет, а есть лишь природа, бесконечный космос»[394]: это, повторю, Штейнер открыто положил в основу своего «монизма» еще в 1880 – 1890-е годы. Но Бердяев весьма проницательно поднимает вопрос об «эзотеризме» в самом теософическом оккультизме – «экзотерическом эзотеризме» книг А. Безант и Штейнера. Да, «теософия что – то скрывает от церковного сознания и что – то скрывает от сознания материалистического»[395], и это касается самого главного – вечных судеб души. Но Бердяев словно боится заглядывать в бездну «практического разума» антропософии, предпочитая борьбу с ней на поле теории. Это делает за него Е. Герцык в своих лихорадочно – кратких дневниковых записях. Однако Штейнер не лжет профанам: свои главные тайны он всё же раскрыл в «Драмах – мистериях», где экзистенциально – жизненная сторона духовной науки показана через судьбы людей и, главное – посмертную участь их душ.
Бердяев как бы избегает ставить «последние» – практические вопросы о значении для людей духовной науки, не спрашивает, в рай или в ад[396] пойдут вслед за Доктором антропософы. Сам антропософский образ человека был Бердяеву глубоко неприятен, – и антроподицея Бердяева противостоит антропософии Штейнера в силу противостояния теизма и атеизма мыслителей. Духовная наука пользуется специфическими антропологическими категориями. Тела физическое, эфирное, астральное, в которые, как в матрешку[397], заключено «Я» – вечный субъект кармических перевоплощений, дух, человеческая индивидуальность, становящаяся конкретными личностями в земных инкарнациях: таково в общих чертах строение человека по Штейнеру. Вышеназванные тела подлежат разложению после смерти личности, – и почти буквально выглядит словцо Бердяева – антропософия изучает мир и человека в их «трупности»[398]. Тем не менее сам оккультный подход к бытию даже приветствуется Бердяевым. Ведь особенность современной эпохи такова, что, как он часто выражается, в налетающих «космических вихрях» «всё органически – целостное разлагается», происходит «космическое ‹…› распластование, развоплощение и распыление». И это ему, гностику, чающему «дематериализации», «угасания» – спиритуализации вещного «мира объектов», весьма даже и желанно. «Анатомирование бытия» Штейнером, как метод, отвечает как раз данному состоянию мира[399]. Очень точно, на мой взгляд, Бердяев, уже в «Самопознании», уподобляет «духовнонаучные» исследования кармического прошлого конкретных людей методам психоанализа: «Антропософия разлагала целость человеческой личности, потрошила душу не менее психоанализа»[400]. Я здесь вспомню эксперименты антропософа М. Волошина с Е. Дмитриевой, которую он превратил в Черубину де Габриак, предполагая в ней реинкарнацию Терезы Авильской: они относятся именно к такого рода препарированию души. «Сверхчеловеческие» забавы Серебряного века имели роковые последствия для судеб их участников. Опасность глубинной психологии сделалась очевидной и для Бердяева. И он еще не проблематизировал воистину страшных вещей, которые Штейнер не скрывал от своих учеников, – перспективу распада в человеке мышления, чувства и воли под влиянием антропософского тренинга. Человек, дойди до конца подобный распад, полностью расчеловечивается – делается нравственным монстром[401]… Что же, «Штейнер не лжёт» – повторю сакраментальную фразу Е. Герцык: он строит духовную науку по типу естествознания XIX века, метод которого – анализ, вивискция. И то, что антропософский человек показан как «слагающийся и разлагающийся» в эволюционном времени, абсолютно закономерно.
Этому зыблющемуся существу Бердяев противопоставляет единый и вечный «лик» человека[402]. Ибо «человек – более чем простая тварь, человек – Божье другое», так как «Вторая Ипостась Св. Троицы есть предвечный, в вечности рожденный Человек» согласно «истинному эзотеризму» – «истинной теософии» и «истинной антропософии» Каббалы[403]. «Я» духовной науки, устойчивый субъект кармических метаморфоз, за «твердое духовное ядро» человека Бердяевым не признается: вечность этого «Я» – это вечность временная, дурная, космическая. Думается, что Е. Герцык видела в этой вечности антропософский ад с подачи именно Бердяева. Согласно последнему, «человек наследует вечную, божественную жизнь»[404] – во Христе преодолевает космическую бесконечность кармы, выходя из времени. Вопреки Штейнеру, Бердяев хочет вернуть человеку единое имя[405], способность к любви и творчеству, но прежде всего свободу.
И здесь трудное место проблемы. С одной стороны, в «Философии свободы» Штейнер вроде бы постулирует человеческую свободу в качестве центра своего воззрения – гносеологическую свободу субъекта от объекта, свободу совести личности – от Бога. Не соглашусь здесь с Бердяевым 1920-х гг., утверждающим, что «в книге этой нет никакой свободы»[406]: нет там свободы в бердяевском смысле тьмы Ungrund’а, читай – бездны бессознательного. Но вот, Штейнер – теософ, признавший закон кармы – эволюционного детерминизма; учитель, взявший на себя руководство душами; быть может – тайный маг[407]: не слишком ли мало свободы оставил этот «великий посвященный» ХХ века своим адептам? «Дух человеческий закован в космической эволюции», стиснут кармой, оглушен верой в учителей и истинами «тайноведения»: «основавший свое дело на свободе» Бердяев очень чуток к пробуксовыванию «духовной науки» именно в вопросе о свободе… Искавший (и не нашедший) свободы в Церкви, Бердяев обрел ее для себя в чисто индивидуальном творчестве, подведя затем под свой опыт общезначимый фундамент теории. И всё же сдается, что среди антропософов свободен был один Доктор…
Христология Штейнера – это, на мой взгляд, самое уязвимый и темный аспект антропософии. Да и как не попасть под подозрение учению о Христе того, кто на заре своего творчества упивался «Антихрист[ианин]ом. Проклятием христианству» Ницше, а свои первичные интуиции бытия предпочел облечь в «номенклатуру» (К. Свасьян) ориентирующейся на буддизм теософии?! В ранних трудах Штейнер о Христе если и размышляет, то в теософском контексте единой религии («Христианство как мистический факт», 1902 г.), и, как гласит антропософское предание, в духовной науке Христос стал акцентироваться благодаря Марии Штейнер – фон Сиверс, уроженке Петербурга. Бердяева в «духовно – научном» Христе прежде всего не устраивало то, что Он для Штейнера не Бог, но «космический агент». Христология Штейнера вообще с трудом давалась Бердяеву. Иначе он бы не заявил, что Христос – Логос «перевоплощается из Зороастра в Иисуса»[408], – для антропософов это грубейший ляпсус. В действительности Христос Штейнера устроен куда сложнее. Штейнер к Христу шел по торному пути критики Евангелий, восполняя Новый Завет, подобно нашему Мережковскому, текстами апокрифическими. Не гнушался он и умозрениями древних еретиков – прежде всего Нестория, Мережковскому также симпатичного[409]. Суть Штейнерова подхода к Евангелиям – в гипостазировании двух различных образов Иисуса в Евангелиях от Матфея и Луки. Так возникло главное представление христологии Штейнера – участие в событии Христа «двух мальчиков Иисусов». К Евангелиям был подключен апокрифический сюжет о кончине некоего ребенка, которого ребенок же Иисус воскрешает. Два мальчика Иисуса Штейнеру нужны как носители двух тонких тел будущего Иисуса Христа: один дает последнему тело эфирное, унаследованное от Заратустры, второй – астральное, прежде принадлежащее Будде. В возникшее посредством такой оккультной – чудесной перетасовки тело (сложенное из физического, эфирного и астрального элементов) при Крещении вступает Логос, под которым Штейнер понимает великий дух Солнца: это «агент», действительно, «космический» по Бердяеву. Штейнер истолковал на свой лад весь новозаветный текст. Существует антропософский «перевод» Нового Завета, помеченный именем ученика Штейнера Эмиля Бока. Конечно, это никакой не перевод, а антропософская экзегеза.
Бердяев не входил в детали антропософской христологии, – скажем, в смысл таинственного Грааля (ради своих целей Штейнер перетолковал средневековую поэму Вольфрама фон Эшенбаха). Ему стала бы чуждой и Штейнерова «эсхатология» – предсказание возврата в 1930-е годы на Землю Христа в эфирном теле. К 1920-м годам Бердяев уже понял, что «христология Штейнера есть своеобразное модернизированное восстановление древних ересей» – «манихейства» и «несторианства», что «Штейнер отрицает тайну богочеловечества Христа, Его целостного Лика» и видит Христа в ряду «великих посвященных» Э. Шюре. Христос духовной науки – «не божествен, а космичен»[410], как космичен и антропософский человек. Против Штейнера – «позитивиста», «дарвиниста», даже и «материалиста» – Бердяев выступает как мыслитель религиозный