, – в своем итоговом Credo 1940-х годов заявляет Бердяев. «Эзотеричен» для Бердяева (равно как для всего русского Серебряного века) «путь», «открытый Ницше» (Лев Шестов), – но на него же вступил и начинающий теософ Штейнер. Это путь от человека к сверхчеловеку, Бердяевым продолженный и вверх – до самых Божественных недр, куда он поместил Человека Абсолютного, Адама Кадмона Каббалы. Бердяев «не знает ничего выше человека»: «человек, как творец ценностей, ставится Бердяевым на место Бога», – доказывает блестящий историк философии П. П. Гайденко[426]. «Если согласиться со Шлейермахером, что главное в религиозном сознании – это чувство зависимости человека от высшего начала, то Бердяева нельзя назвать религиозным. Ничто ему так не претило, как чувство зависимости, он даже согласен был считать себя, скорее, атеистом, если религия требует признания конечности человека»[427]: перманентный идейный бунт Бердяева – аналог также атеистического, и при этом магического властолюбия Штейнера.
Богочеловек Христос, согласно окончательному главному «догмату» Бердяева, имманентен человеку – творцу и действует вместе с последним в творческом акте. Так Бердяев опознаёт Христа, таков его «богочеловеческий» опыт. Трансцендентный Бог из его «эзотерического» христианства полностью исключен, да и Христос превращен в чистый акт, подчинен творческой инициативе конкретного человека. Где же единый Лик Христа, за который Бердяев вроде бы борется со Штейнером, видящим в Христе одного «космического агента»? Этот Лик – евангельский, иконописный, богословский наконец – Бердяев упраздняет, не желая впадать в «объективацию». Всё божественное им сведено в план человеческого опыта, сделано имманентным. Отринуты, как и Штейнером, Кант с его вещью – в – себе, надмирные эйдосы Платона – вместе с никейской метафизикой, признающей трансцендентное бытие под именем «неба». От старого теизма при Бердяеве остался один «свет», который он узрел при переходе от «подавленности грехом» к мистике «творчества». Но довериться здесь Бердяеву, отрекшемуся от исторической Церкви, и допустить Фаворскую – нетварную исихастскую природу этого света равноценно вере в то, что Штейнер познал тайну «эфирного Христа». «Христианский эзотерик» Бердяев на деле очень близок сознательному атеисту Штейнеру.
Но так ли уж последователен «атеист» – в духе Фейербаха и Ницше – Штейнер? «Теософия и антропософия вновь восстанавливают древнюю демонолатрию. Это есть отмена дела христианского освобождения человеческого духа и возврат к ста рому полуязыческому, полухристианскому гностицизму»[428]: Бердяев, к сожалению, редко произносил в связи со Штейнером ключевое слово: язычество[429]. В общерелигиозном аспекте, Штейнер все же атеистом не был: отрицая Единого Бога теизма, он признавал (причем в смысле не просто «чистого», а «практического» разума!) сонмы разнообразнейших «богов». «Всё полно душ и демонов», – согласно досократику Фалесу; именно таким, по – видимому, был «пантеон» Штейнера, знавшего, по его утверждению, доступ в духовный мир. В его трудах по разным поводам упоминаются различные его обитатели, – в первую очередь т. наз. космические Иерархии. Но, конечно, демонолатрии – религиозного поклонения демонам – у Штейнера не было, – его воззрение вообще не предполагает какого – либо «поклонения». Так что и слово «язычество» приложимо к антропософии условно, фигурально и указывает лишь на то, что атеисту Штейнеру все же симпатичнее красочное языческое многобожие, чем скучный в своей абстрактности монотеизм.
Важнее всего здесь трактовка Штейнером существа Иисуса Христа. Христос антропософии – Великий Солнечный дух, вождь тех духов, которые в эволюционном развитии опередили людей и ныне обитают в тонких оболочках Солнца. Но Христос – сверхчеловек ведет и остальное земное человечество: «В Христе явилось в человеческом облике высокое Солнечное существо как великий человеческий земной прообраз». Христос составляет «первооснову человеческого „Я“», и призвание христианина – раскрыть в собственном «Я» присутствующего там Христа в качестве высшего аспекта этого «Я». Христос противодействует обособлению людей – «христианство стало идеалом всеобъемлющего братства»[430]. В этих отдельных тезисах христологии Штейнера присутствуют даже и церковные интуиции – но Штейнеров Христос не мыслим теистически и, будучи Духом Солнца, скрывается, как и вообще в теософском воззрении, за личинами многих богов языческого мира.
«Ты, Ликей! Ты, Фойбос! Здесь ты, близко!
Знойный гнев, Эойос, твой велик!
Отрок бог! Из солнечного диска
Мне яви сверкающий свой лик!»
Так поэт – антропософ М. Волошин, заклиная на разный лад Аполлона, в действительности обращался к антропософскому Христу через посредство Солнца – не только природной иконы Христа, но и планеты его обитания[431]. Картина мира, используемая Штейнером, не та, которую создала Церковь, укорененная в семитском воззрении. Мир очеловеченный, доступный для опыта; Солнечная система, где царит своеобразный «геоцентризм»[432] – планеты эволюционируют, «подстраиваясь» под эволюцию человека, именно на Земле совершающего развитие; сонмы природных духов, таинственно участвующих в жизни людей и т. д. – антропософский универсум, действительно, больше походит на многобожный языческий, чем на суровые «небо» и «землю» Библии, сотворенные из ничего трансцендентно – неприступным Элогимом – Яхве.
У атеиста Штейнера богов много, быть может, слишком много, и верховный «бог» антропософии очень напоминает человека. От сгоревшего (в новогоднюю – с 1922 на 1923 год – ночь) Гётеанума – здания для постановки «Драм – мистерий» Штейнера – осталась скульптура, по проекту Штейнера вырезанная из дерева им совместно с учениками[433]. Она изображает человека в античном хитоне, возле которого видны химерические существа. Скульптура называется «Представитель человечества», – она должна была стоять в глубине театральной сцены, похожей на открытый алтарь католического храма. Гётеанум был зданием культового или полукультового характера, – местом антропософских посвящений, строением сакральным на нашем языке. «Представитель человечества» – антропософский Христос – изображен в его противостоянии Люциферу и Ариману. Сакральный жест опущенной к земле правой и в небо вознесенной левой руки означает соединение поту – и посюсторонних миров[434]. Ася Тургенева, не только свидетель, но и непосредственная участница работы над пластилиновыми моделями изображения, помогает нам подойти к концепции скульптуры и прояснить смыслы Штейнерова христологического мифа. «Трагедия мировых существ – Люцифера и Аримана – противостояла здесь [т. е. в скульптурной группе. – Н.Б.] Богочеловеческому образу»; «трагедия» состоит в том, что эти демоны «не затронуты импульсом Христа». «Представитель человечества» – это не апокалипсический Христос, явившийся в силе и славе судить мир, – Его искал русский Серебряный век, но не Штейнер. «Христос не судит, – воспроизводит собственные слова Доктора по поводу скульптуры Ася Тургенева. – Он только присутствует. В Его жестах нет ничего агрессивного, воинственного. Он спокойно шагает вперед; Люцифер и Ариман не в силах вынести Его близости; они сами судят себя. Ломает крыло Люциферу и заключает Аримана в золотоносные жилы Земли не Христова рука». По просьбе Марии Штейнер в скульптурное изображение современной ситуации Христа Доктор поместил и фигурку «новой Изиды» – Божественной Софии. В антропософию порой вливалась русская струя – воздействием на Доктора прежде всего Андрея Белого и Марии фон Сиверс-Штейнер. Русский софийный импульс был специально осмыслен Штейнером для его лекции «Поиски новой Изиды, Божественной Софии», где София – в духе древних гностиков и Я. Бёме – показана покинувшей Землю и вознесшейся на Небо[435]. Также и в скульптурной группе Гётеанума София – существо в виде головки с двумя крылами – «не имеет дела с Землей». И если антропософы иногда называли это существо «Мировым Юмором»[436], то, видимо, с подачи Штейнера, знавшего от Белого о странном, гомерическом смехе тайнозрителя Софии Соловьёва: понять этот смех как периодическое одержание русского духовидца «Мировым Юмором» было бы вполне в ключе тайноведения.
Взирая на скульптуру «Представителя человечества», участники антропософских действ, по-видимому, должны были ощущать присутствие некоей силы, которую их побуждали осознавать в качестве живого Христа. Гипостазированная духовная наука, манихейски не отвергающая сил зла, но как бы укрощающая их, используя во благо человеку – вот существо современного христианства по Штейнеру. Именно такой смысл был вложен в «Представителя человечества». Согласно авторитетному антропософскому толкованию, Христос является «уравновешивающей силой», гармонизирующей «разлагающее» действие на человека Люцифера и «склеротизирующее» – Аримана[437]. Очевидно, что смысловое послание лежащего в основе скульптурной группы манихейского мифа – «по ту сторону добра и зла». Христа Гётеанума Штейнер назвал все – таки не Духом Солнца, но Представителем человечества. То, что могло бы показаться явным политеизмом – пускай и не «демонолатрией» по Бердяеву, но воззрением все же языческим, сам Штейнер предпочел свести к атеизму. Солнечный бог, некогда Аполлон, Митра и т. д., Штейнером осмыслен как «Предводитель человечества». Это человек на более высокой эволюционной ступени, иначе –