[514], и к распространению этой собственной версии Каббалы по всему миру.
…Желая понять, почему философы Серебряного века – Соловьёв, Флоренский, Булгаков, Бердяев – были глубоко затронуты Каббалой и активно пользовались ее концептами, я в какой – то момент своих исследований философии эпохи[515] решила серьезно разобраться в этом учении. Так я в 2019 году открыла для себя направление доктора Лайтмана. Меня оно полностью удовлетворило: в своих общедоступных лекционных курсах в Сети, в живых, построенных по образцу бесед Сократа с учениками у Платона вебинарах, призванных обозначить грани каббалистического мировоззрения, а также в медитативно – углубленных ежедневных уроках по отдельным темам Каббалы доктор Лайтман начертал для меня абрис этого загадочного учения. Постигать Каббалу для меня было легко до непринужденности. Сказался здесь не только мой огромный ученический – двукратный студенческий, двукратный аспирантский и прочий опыт, но и то важнейшее обстоятельство, что в Каббале Лайтмана я обнаружила содержание, мне близко знакомое по философии Серебряного века. Помимо того центральная идея, сам пафос лайтмановской Каббалы – духовное соединение человека с Творцом через включение индивида в общину единомышленников – оказались для меня абсолютно прозрачными благодаря моему – с 1970-х годов – церковному опыту. То, что у ближайших учеников доктора Лайтмана вызывало недоуменные вопросы, мне казалось очевидным до тривиальности. И самое главное то, что погружение в лайтмановскую Каббалу укрепило меня в намерении установить связь с Каббалой философии Серебряного века.
В феномене Бней Барух («Сыновья Баруха», т. е. Рабаша) – созданной доктором Лайтманом организации в Израиле, включающей в себя Международную академию Каббалы с ее учебными заведениями, издательским делом, телевидением вместе с множеством сопутствующих служб, центральное, можно сказать, демиургическое место принадлежит самому ее основателю. Мое первое впечатление от него было, не скрою, неверное, таким же, какое испытывали – сто с лишним лет назад – русские интеллигенты при встрече с Р. Штейнером. Михаэль Лайтман подкупает своей подлинностью; его опыту постижения невольно доверяешь; он говорит как знающий, а не так как «книжники». Каббала усваивается не в последнюю очередь благодаря его личному обаянию, доносимому и через экран компьютера. Внешне он – типичный американский профессор, без малейших внешних признаков архаики, восточной дремучести. Надо сказать. что действенное, напитанное живым духовным смыслом слово этого рава – слово именно устное. Я приобрела кое-какие его книги, но они тяжеловесны и словно не рассчитаны на читательское понимание. Приоткрываются эти книги, лишь если мысленно соединять текст с живым образом их автора. Так приходит сознание того, что Каббала – в принципе учение, передаваемое устно, от постигшего ее духовную суть учителя. Михаэль Лайтман – человек, видимо, очень глубокий и сложный. Это заключаешь по тому, насколько глубока и темна для нас, в ее недрах, Каббала, с которой он себя отождествил. Доктор Лайтман не скрывает от своих учеников каббалистической опасной бездонности, хотя и не педалирует ее. В этом отношении между ним и учениками – огромная дистанция: в устах учеников Каббала неотвратимо редуцируется к какому – то полугуманистическому – полукоммунистическому скучноватому сиропу. Лайтмановская же Каббала остается тайной и проблемой: таинственен опыт каббалиста, проблематично то, что мы, христиане, расцениваем как духовное качество. Какому Богу служитнаука Каббала? По мере ее изучения этот роковой вопрос лишь обостряется. – Но для моей исследовательской цели он вряд ли актуален: меня занимает не существо, а отношение двух внешних для меня культурных явлений – русской философии и Каббалы, признаваемой ее знатоками за Uhrphilosophie, Uhrweisheit.
Как читатель видит, моя Каббала сугубо дилетантская. Но дилетантской была Каббала и всех русских философов. Полагаю, они были бы счастливы, попади в их руки такие источники каббалистического знания, какие мы ныне имеем в Интернете благодаря М. Лайтману Ни Соловьёв, ни даже Флоренский специалистами в иудаике, в иврите, в истории Каббалы не были. Это до какой – то степени развязывает мне руки, дозволяет выносить суждения: их – т. е. Соловьёва, Бердяева и пр. – и моя Каббала примерно одного уровня – модернизированная, упрощенная, неизбежно искаженная. Книги Зоар, Эц Хаим, Сефир Йецира и т. д. для всех нас на самом деле за семью печатями. Михаэля Лайтмана кое-кто упрекает за адаптацию переводов классических для Каббалы древних текстов, за сведение к квазиинженерным схемам каббалистической картины мира. Но без этого мы бы вообще ничего внятного от Каббалы не имели! А так в нашем распоряжении – добротный университетский курс древнееврейской философии (или натурфилософии, или, если угодно – теософии, гнозиса, теологии: Каббала синкретична). Полагаю, что подобный курс на философских факультетах должен идти параллельно курсу древнегреческой философии. Платон – и Моисей, автор Торы; Плотин – и Шимон бен Йохай, автор книги Зоар: эти и подобные сопоставления выявили бы в корне различные типы сознания, разные духовные миры, т. е. само существо «Афин» и «Иерусалима».
Обращусь теперь к тому образу Каббалы, который сложился в моем сознании и в свете которого я вижу свой исследовательский предмет – присутствие Каббалы в философии Серебряного века. Какова та Каббала, на которую я опираюсь, что́ мне удалось извлечь из этой таинственной сокровищницы древнейших мыслей человечества? Первое, что меня поразило в той картине мира, которую, словно восточную мозаику, складывал своими лекциями доктор Лайтман, это бессубстанциальность каббалистического универсума. Каббала – это учение о духовном мире, куда призван подняться человек на следующей стадии своей эволюции. И вот, духовный мир – это мир отнюдь не невидимых существ, а исключительно сил, свойств, состояний, желаний. Мы привыкли представлять себе обитателей духовного мира по образцу населяющих Эвклидов мир: в качестве тонкоматериальных или хотя бы имеющих форму сущностей, будь то духи или души, ангелы и демоны. Даже платоновские «идеи» мы воображаем (вспоминая мифы из диалогов «Федр», «Государство» и др.) как телесные образования. Не только средневековые метафизики, но и русские, эпохи модерна, платоники уподобляли идеи звездам небесной тверди. А вот Флоренский идеи отождествлял с языческими божествами, являвшимися в мистериях тайновидцам. Очевидно, что субстанциальности европейской метафизики предшествовал мир антропоморфных богов греческой античности. Напротив, иудейский монотеизм резко враждебен антропоморфным представлениям о Боге, которые он расценивает как идолопоклонство. Каббала – а это «последнее и глубочайшее слово иудаизма»[516] – работает исключительно с проявлениями непостижимого Творца[517], которые сводит к Свету[518] – высшей духовной энергии, заполняющей творение. Благодаря Свету творение представляет из себя единую органическую систему сил. «Материей» же в духовном мире является желание – желание наслаждения, к чему по сути сводится творение. Согласно Лайтману, на самом деле нет ничего кроме Творца, изведшего из Себя творение – желание получать; при этом Творец – также желание, но желание отдавать, т. е. любовь. Любящий и любимый, отдающий и получающий, силы положительная и отрицательная, начала мужское и женское: учение Каббалы – это описание той драмы, которая разыгрывается между Творцом и творением. Такова еврейская параллель трагедиям древних греков. Каббалисты раскрывают для новоначальных этот драматический сюжет, используя т. наз. «язык ветвей» – земных символов духовных реалий. Христианам этот метод знаком благодаря евангельским притчам.
В этой каббалистической бессубстанциальности – в волюнтаристском мире сил – доктор Лайтман у себя дома. Для меня же (думаю, не для меня одной) здесь первый барьер на пути к Каббале. Тому, кто воспитывался в атмосфере платонической метафизики, трудно дается постижение тех хотя бы философских воззрений, которые дух понимают чисто динамически. Надо, к примеру, долго привыкать к философскому диалогизму, в котором сам диалог парадоксально предшествует его участникам, – когда первично das Zwischenmenschliche, а die Menschen оказываются производными межличностного диалогического события. Нелёгок для интуиций платоника и экзистенциализм с его приматом экзистенции (существования) по отношению к эссенции (сущности). Бытие как чистый акт (Бердяев, Бахтин), как время (Хайдеггер), подобно воде ускользающее меж пальцев, как одно мессианское задание, не предполагающее данности (Г. Коген), как движение к недостижимой цели – Авраамово пустынническое странствование в вере (Лев Шестов): эти философские парадигмы, противоположные метафизике платонического типа, восходят как раз в конечном счете к динамизму и волюнтаризму Каббалы.
То, что для доктора Лайтмана абсолютно естественна именно такая мировоззренческая бессубстанциальность, для меня есть одно из основных свидетельств его каббалистического «постижения» – наличия у него соответствующего неотмирного опыта. Блестящее владение равом сложнейшей концепцией Высшего Света в ее удивительных деталях уже вторично. Лайтмановская Каббала в ее теоретической части опирается на наследие Бааль Сулама. Изложению учения о десяти сфирот – каббалистической метафизике или строению духовного мира – Бааль Сулам посвятил несколько томов своего главного труда[519]. Мы, христиане, представляем себе главные стадии мирового процесса – сотворение мира, его, вместе с человеком, падение и последующее восстановление – на основании интерпретации Библии отцами Церкви; русские мыслители Серебряного века восполнили, в духе философского модерна, это традиционное понимание. Но метафизическая основа данного воззрения была заложена Каббалой. Согласно каббалистической теософии, мировой процесс заключается в сложном, многоступенчатом и многоуровневом взаимодействии Света с творением. В результате такого взаимодействия возникают сфирот, миры и парцуфим – души