туация, но и то, как мой отец реагировал на нее, еще более усугубляя риски. Мы никогда не знали, какие роковые слова он произнесет, как нерационально отреагирует на то или иное событие. Начиная с 1974 года страшное «Тройное А» находилось в самом расцвете.
Мне пришла в голову идея отправить его на Кубу. Его проблемы исчезнут, едва он ступит на землю Гаваны. Это был все-таки отец Че. Роберто отказался вмешиваться. Для него было рискованно занимать какую-то позицию в пользу острова. Анна-Мария уже обосновалась там: ее муж Фернандо Чавес был выдворен из страны военной диктатурой Алехандро Агустина Ланюсса[77] в 1972 году. Фернандо был профессором в университете и активистом PRT. Его арестовали, а потом освободили в обмен на обещание покинуть страну. В день их отъезда в изгнание вся наша семья сопровождала их к аэропорту Эсейса. Нас тщательно обыскали. Там была целая армия сотрудников полиции и, возможно, подручных «Тройного А». Моя сестра Селия показала им жест рукой, чрезвычайно неприличный жест, но она была такая: безрассудная, мятежная, любительница высказаться.
Я рассказал о своем плане отцу, или, вернее, я настоятельно призвал его уехать, чтобы освободить нас от вечной головоломки, которую ставило перед нами его присутствие в Буэнос-Айресе. Он не спорил. Затем я связался с Фиделем, и тот подготовил его приезд. Я уже говорил, что Фидель всегда относился к нам, как к своей семье, помогая нам в трудные времена. Я организовал отъезд, и в один прекрасный день, в феврале 1974 года, мой отец и его новая семья вылетели в Гавану. Их сначала разместили в отеле «Свободная Гавана» – в бывшем «Хилтоне», где мы жили в 1959 году. А потом Фидель предоставил им дом, расположенный по адресу: улица Септима, дом № 7617, что в квартале Мирамар. Куба взяла содержание моего отца на свой счет в благодарность за то, что он принес в жертву своего сына.
В Гаване Эрнесто Гевара Линч, естественно, тут же начал изображать из себя «отца Че», и это вскоре стало его основным занятием, почти профессией. Чрезвычайно гордый за Эрнесто, он готов был воспользоваться преимуществами статуса национального героя своего старшего сына. Когда кубинцы узнавали, что его отец – среди них, они приходили почтить его, словно самого высокопоставленного сановника. В непрерывном потоке посетителей были и иностранные туристы, и политики на отдыхе. Как правило, они приходили неожиданно и стучали в его дверь. Мой отец был рад приветствовать их всех!
Когда его спрашивали, архитектор ли он, он отвечал: «Да!» Инженер? «Да!» Отец Че!? «Да, да, да!» На Кубе быть отцом Че было чем-то экстравагантным. Это немедленно давало исключительный рост. Находясь там лично, я никогда не говорил, что я брат Че. Однако когда люди узнавали об этом, то они подходили ко мне. Эрнесто почитали. Какая-то часть этого культа отражалась и на нас. Это поражало.
Мой отец жил за счет кубинского государства, которое решало все его проблемы. У него даже появился третий ребенок, Рамиро, и это в семьдесят пять лет! Через год Аргентина продолжила свое неумолимое движение к новой диктатуре, и я отправил жену и троих детей на Кубу. Это изгнание имело преимущество: оно сблизило моих детей с их двоюродными братьями, которых они до этого едва знали.
Роберто и его семья оказались следующими. Роберто уже отметился пребыванием в Валлегранде в 1967 году. Смерть Эрнесто глубоко потрясла его и одновременно мотивировала в его убеждениях. Его позиции воинствующего левака еще более укрепились. А взгляды его стали более глубокими. Мои последующие аресты и жестокие репрессии окончательно убедили его в том, что нужно вести борьбу. Его старший брат жил, боролся и погиб за свои идеи; его младший брат – то есть я – был брошен в тюрьму. И он не мог оставаться безучастным. Несмотря на риск, он пытался, как мы уже видели, защищать меня, и он был связан с другим адвокатом в области уголовного права и борцом за права человека, с Густаво Рока[78], другом Эрнесто. Прочие коллеги, с которыми он установил регулярные контакты, также серьезно скомпрометировали себя защитой «монтонерос» или членов иных революционных групп.
Я попросил Роберто бежать, оставив мою защиту. Сначала он решительно отказался. Я не хотел потерять единственного брата, который у меня остался. Он – тоже. Наше желание защитить друг друга привело нас в тупик. Ему было крайне тяжело бросить меня в моем положении. В то же время у него самого была жена и пятеро детей, и они также нуждались в защите. По моему настоянию он наконец-то согласился. Угроза росла. И тогда Роберто понял, что для него осталось только два возможных варианта: исчезнуть, как и многие другие, или отправиться в изгнание. Он сначала полетел на Кубу, потом – в Испанию. Он много путешествовал, пытаясь мобилизовать зарубежные страны на борьбу против хунты и ее злодеяний. Он агитировал за PRT, его избрали президентом организации «Аргентинцы в изгнании».
В октябре 1981 года во время участия в конференции в Мехико он был арестован. Мексиканцы обвинили его в причастности к похищению племянницы Пабло Эмилио Мадеро, кандидата в президенты от партии PAN[79]. Предполагаемая причина захвата? Сбор средств для PRT. Его освободили через несколько недель из-за отсутствия доказательств. Само собой разумеется, мой брат Роберто никогда никого не похищал. Однако с таким именем, как у нас, казалось, можно было получить обвинение в чем угодно. Мы по умолчанию считались опасными «подрывными элементами». И чем больше нас обвиняли, тем больше ненависти мы испытывали к системе, чувствуя необходимость противостоять ей.
Селия бежала последней. Уже помеченная, как и все мы, она усугубила свое положение, регулярно посещая меня в тюрьме. Она даже имела наглость добраться до Роусона, что было весьма символическим жестом, показавшим ее решимость, ее мужество и ее мятежный дух – качества, которые репрессивный аппарат не мог терпеть. В 1975 году ужасы «Тройного А» происходили один за другим. Бросая вызов, а также потому, что она не могла заставить себя отказаться от меня, Селия поддерживала частоту своих визитов. После переворота я попросил ее прервать их. Но она была удивительно упряма и отказалась. В марте 1976 года мы ощутили на себе все возрастающую силу репрессий. Наблюдая за приездами и отъездами посетителей, военные обратили внимание на членов семей, симпатизирующих, и они мгновенно стали виновными в их глазах. И начали исчезать. Массовые похищения людей происходили именно в то время, и они постепенно стали приближаться к нашему окружению. Однажды друга Селии похитили прямо на улице, где он жил, в присутствии множества свидетелей. С этого момента у меня появилась уверенность в том, что она будет следующей. И теперь я испугался за сестру.
К тому же она имела неосторожность прийти и рассказать мне про отправку своего друга в заключение. Я отчитал ее: «Но ты с ума сошла! Что ты здесь делаешь? Я уже в тюрьме, но ты-то нет! Ты ничего не можешь сделать для меня! Уходи, беги».
Я вздохнул с облегчением, когда она наконец решила уехать в августе 1976 года, после того, как ее квартиру разгромили военные из карательных отрядов, которых окрестили Grupos de tareas (Группы действия). Они взяли все, что смогли, и разрушили то, что осталось. Репрессиям также иногда подвергались и совершенно невинные, но обладавшие желанной собственностью. Я не утверждаю, что были виновные и невиновные, я говорю о людях, которые вообще не занимались политикой, но все равно были сметены этой приливной волной.
Селия стала объектом запугивания, анонимных телефонных звонков с ноября 1975 года. Когда она посетила меня в тюрьме, тюремщики также ей угрожали. Она громко выступала за освобождение политических заключенных. В то время она была одна. Ее муж Луис, с которым они расстались, умер.
Она в спешке бежала через границу Уругвая, пешком (аэропорт Эсейса тщательно охранялся). Оказаться в Уругвае еще не обязательно означало, что можно расслабиться: земля нашего северного соседа также была небезопасной. Дело в том, что Аргентина подписала соглашения о выдаче «подрывных элементов» с соседними странами. Но Селии каким-то образом удалось пробраться незаметно.
В сопровождении своего мужа Карлоса наша подруга Ольга нашла в себе мужество пойти к Селии сразу же после ее бегства. Она хотела посмотреть, что можно было бы спасти после расхищения. В то время как она оценивала ущерб, начал звонить телефон. После нескольких секунд колебаний и взглядов украдкой на Ольгу Карлос все же взял трубку. В «свинцовые годы» самые обычные решения могли повернуть жизнь, сделав ее ужасной. Кто-то, выдавший себя за Роберто, спросил, дома ли Селия. Карлос сразу понял, что этот голос – не голос моего брата. Ребята из «Группы действия» четко знали, что он часто звонил Селии с Кубы или из других мест. Слава богу, они и не подозревали, что Селия уже пересекла границу, что она находится далеко. Карлос сделал вид, что поверил в то, что это Роберто, и ответил, что она вышла за покупками и скоро вернется. Ольга перепугалась. И они бежали, ничего с собой не взяв.
В конце 1976 года моя семья воссоединилась в Гаване – там были все, кроме меня. А я находился в Роусоне, и я был счастлив от того, что они теперь вне досягаемости военной хунты. Селия не осталась на Кубе, она почти сразу же переехала в Испанию в поисках адвокатов, готовых защищать политических заключенных. С 1976 по 1982 год она путешествовала по Европе, пытаясь повысить осведомленность людей, давая интервью и читая лекции там, где ей предоставляли такую возможность. Она провела несколько месяцев в Париже и в Швейцарии. Она говорила по-французски, как Эрнесто, но вскоре утомилась каждодневно говорить на иностранном языке. Изгнание – штука очень трудная. Она была почти без гроша, не могла работать архитектором и жила на подачки добрых душ. Она часто спала на диване, в чужих стенах. Она изготовила постер с моим изображением, который она носила повсюду вместе с фотографией Эрнесто, укладывала их каждую ночь рядом с кроватью и смотрела на нас перед сном. Думается, она была очень одинока.