Объявил название первой песни и фамилии ее авторов.
Маргарита Васильевна взмахнула руками и как бы дала сигнал: «На старт! Внимание… Марш!»
Младшая и старшая группы рванулись вперед. А средняя немного замешкалась на старте и вступила не вовремя.
Зато в другом месте она, будто испугавшись и стремясь наверстать упущенное, начала чуть-чуть раньше, чем полагалось…
Я наблюдал за всем этим из-за кулис. Но Маргариту Васильевну я старался не замечать, чтобы не подпустить к себе чувство жалости.
Мой план начал осуществляться!
Потом я объявил второй номер. И опять вернулся на свой наблюдательный пункт.
На этот раз все началось благополучно. Средняя группа не отставала… Хоровое многоголосье разливалось по залу.
Но когда Маргарита Васильевна дала знак к окончанию песни, средняя группа, внимательно смотревшая на нее, этого знака не заметила и продолжала тянуть… У песни как бы образовался хвост.
Когда я вернулся на свой наблюдательный пункт в третий раз, там уже был Виктор Макарович… Он опирался на палку, которую я увидел впервые, и, казалось, стал еще ниже ростом.
– Неужели я ничему не научил вас за все эти годы? – тихо спросил он.
– Вы-то нас научили! Но вот без вас…
Он перебил меня:
– В одной стране, мне рассказывали, есть такая традиция… Главного врача больницы обязательно отправляют в длительную командировку. И если без него все идет как при нем, он возвращается на прежнее место. А если хоть что-нибудь ухудшается, его переводят в рядовые врачи. В ординаторы… Прекрасный обычай!
– Что вы хотите сказать?
– Я должен буду публично принести извинения залу, вашим родителям… Маргарите Васильевне…
Тут уж я перебил его:
– Ни за что! Я не пущу вас!
Третья песня подходила к концу… Я знал, что средняя группа готовила Маргарите Васильевне новый сюрприз.
– Одну минуточку!.. – сказал я Виктору Макаровичу.
И принял такую позу, чтобы средняя группа обратила на меня внимание. Но она готовилась… И на меня не глядела.
В следующее мгновение Виктор Макарович побледнел.
И еще тяжелее оперся на палку, потому что на сцене успешно продолжал воплощаться мой замысел.
Я не знал, как поступить… Но, вероятно, мама права, когда отрицает безвыходные ситуации. Я вдруг придумал!
Третья песня уже закончилась. А я на сцене не появлялся… Я быстро царапал карандашом на газетном клочке:
«Ребята! Кончайте!»
Когда я вышел на сцену, кто-то захлопал. Вероятно, нервы не выдержали долгого ожидания. Может быть, это были мои родители?..
– Уже поступают заявки… с мест! – объявил я так громко, как никогда еще не объявлял ни одного номера. – Я передаю эту просьбу хору. Она, конечно, будет исполнена!
На последних словах я сделал особое ударение. И передал записку… Но не Маргарите Васильевне, как полагалось, а своему однокласснику Лешке, который был моим главным союзником в средней группе.
Вернувшись за кулисы, я сказал Виктору Макаровичу:
– Теперь все будет в порядке.
Не поверив мне, он стал внимательно слушать и шевелить губами: весь наш репертуар он знал наизусть. Я тоже прислушивался… Особенно к средней группе. Хотя можно было уже не волноваться: просьба друга была для Лешки законом!
– Что это значит? – спросил Виктор Макарович.
Мама просит меня не повторять в жизни ее ошибок. Я и не повторял… Я вообще не был уверен, ошибкой ли был мой план. Просто я не мог допустить, чтобы Виктор Макарович…
И шепотом все объяснил ему.
– Значит, это ты сделал? – медленно произнес он. Мой добрый мальчик?
– Мы не хотели расставаться с вами!
В этот момент кончилась песня. Я вышел на сцену с лицом, которое, я думаю, было не таким открытым и приятным, как обычно. А когда вернулся за кулисы, Виктора Макаровича уже не было.
В антракте я помчался искать его. Но меня все время задерживали рукопожатия и похвалы. Почти все называли меня «молодцом». Но у каждого это звучало по-своему…
«Ты – молодец!» – восклицал один. «Ну, сегодня ты был молодцом!» – похлопывал меня по плечу второй. «Молодец-то ты молодец, но впереди еще целое отделение!» – предупреждал третий.
– Вам с Мандолиной, мне кажется, было трудней всего: вы оба солировали, – сказал папа. – И делали это вполне талантливо.
– Только не повторяй моей ошибки: не выкладывайся до конца на первой дистанции! – предупредила мама. – Ведь именно в конце второго отделения ты будешь пересказывать содержание зарубежных песен! Прошу тебя: постарайся оттенить специфику каждой страны… – Прижав мое ухо к своим губам, мама спросила: – А что это там происходило… вначале?
– Ничего не заметил! – ответил я.
– Значит, Маргарита Васильевна была права: у тебя не все благополучно со слухом и чувством ритма.
В фойе, в буфете и в зрительном зале Виктора Макаровича я не нашел… Зато я встретил Димулю. Он вытирал платком свою добрую круглую голову и что-то искал.
– Как бы мне позвонить… Римме? – спросил он.
– Телефон у директора!
– Прошлый раз я звонил оттуда. Но сейчас там…
– Автомат внизу, возле кассы! – перебил я. Потому что в эту минуту вспомнил, что Дирдом обещал Наливину встречу с Виктором Макаровичем у себя в кабинете.
Я помчался туда.
Наливина еще не было. Виктор Макарович, Маргарита Васильевна и Дирдом стояли посреди кабинета. Мужчины нервничали, а Маргарита Васильевна только поправляла огромный пучок на затылке.
– Зайди, Миша, зайди, – позвал Виктор Макарович, когда я приоткрыл дверь. Кажется, впервые он не назвал меня Мишенькой.
Дирдом тоже, мне показалось, с нетерпением поджидал меня.
– Я убежден, что это безобразие вначале… произошло не случайно! – сказал Дирдом. – Это была попытка сорвать наш отчет. Ничего подобного раньше, до появления вашей… или вашего Мандолины не было! Говорят, он родную мать уложил в больницу. А теперь уложит наш хор!
– Володя тут ни при чем. Во всем виноват я…
Дирдом опять как бы проглотил стакан рыбьего жира:
– Ты?!
Маргарита Васильевна так же неторопливо, как она приводила в порядок свои густые, красивые волосы, произнесла:
– Зачем чтобы кто-то брал на себя вину? Все было естественно: ребята не привыкли ко мне. Они волновались.
Я хотел возразить. Но Виктор Макарович удержал меня за руку.
В эту минуту из приемной донесся журчащий голос Наливина:
– Дирекция у себя?
Дирдом сразу же запил рыбий жир стаканом сладкого морса.
Прямо с порога Наливин обрушился на худенького Виктора Макаровича, накрыл его собой.
– Фотографа бы сюда! Фотографа!.. – сладким голосом воскликнул Дирдом.
Потом Наливин стал обнимать меня, потом Дирдома.
Когда с объятиями было покончено, я заметил, что мы, мужчины, остались одни: Маргарита Васильевна незаметно ушла.
– Десятилетия промчались, как миг, – разводил руками Наливин. – И вот сегодня меня вернули в невозвратную пору детства. Только уже вот такого… – Он опять окинул себя критическим взглядом, как бы опережая в этом смысле Виктора Макаровича. – Поверьте, учитель, это не на почве переедания, а от неправильного обмена веществ! За болезнь ведь не судят…
– Победителей вообще судить не положено, – сказал Виктор Макарович. – Я счастлив, что ты – знаменитый и заслуженно заслуженный!
– Но это и вами заслужено! – ответил Наливин. – Ведь это вы у меня обнаружили… – Он погладил себя по горлу. – Если б не вы!.. Вы первый услышали мою увертюру. Мою прелюдию… А сейчас уже опускается занавес.
– Ты сошел с ума! – весело воскликнул Виктор Макарович. – Карузо тоже был полным! А Джилли?
– Врачи советуют перейти на концерты. А может быть, на педагогическую работу.
– И у тебя тоже… врачи?
– Что день грядущий мне готовит? – пропел Наливин.
Дирдом зааплодировал.
– Ну, голос твой абсолютно здоров! – обрадовался Виктор Макарович.
– Увы… Извечный конфликт между формой и содержанием. Хотя у вас никакого конфликта не происходит: вы – в образцовой форме. – Он с добродушной завистью оглядел худенького Виктора Макаровича. – Общение с ними не дает вам стареть! – Наливин ткнул пальцем в мою сторону. – А мне бы сейчас петь басом! Или, в крайнем случае, баритоном… – Оглядев себя, он вновь зажурчал: – Вас, учитель, сегодня не хватало на сцене! – Дирдом стал усиленно копаться в бумагах. – Кстати, где наша бестрепетная Маргарита Васильевна? – Наливин оглядел кабинет.
– Она не виновата, – твердо сказал я. Виктор Макарович опять удержал меня за руку.
– Я всегда восхищался, учитель, что вы столько лет… среди этого бушующего океана! – Наливин указал на меня. – Я бы и дня не выдержал.
– Как же ты собираешься переходить на педагогическую работу?
– Буду учить вокалу. Только вокалу… А ваше призвание – весь их мир! – Наливин опять ткнул в меня пухлым пальцем.
Дирдом совсем зарылся в бумаги. «Есть люди, которые воспринимают чужой успех, как большое личное горе!» – как-то сказала мама. Не знаю, был ли Дирдом таким человеком, но авторитет и успехи Виктора Макаровича его раздражали. Я давно уж заметил.
– И вдруг сегодня вы покинули пост, – продолжал Наливин. – Почему?
– Ноги, Женечка… Все тот же неправильный обмен, который производит время, – здоровья на нездоровье. И мне тоже придется поискать новое место в жизни.
– Оно только здесь, в этом Доме! – уверенно заявил Наливин. – Среди них! – В который уж раз он ткнул в меня пальцем. – Без вас Дом культуры утратит первое слово в своем имени: он перестанет быть домом. По крайней мере, для них!
Тут я захлопал.
– Маргарита Васильевна по образованию дирижер. И педагог по призванию, – четко проговорил Виктор Макарович. – Я в какой-то степени преграждал ей путь… Теперь она быстро найдет с ними общий язык! – Он тоже указал на меня.
Я напоминал самому себе экспонат, который принесли на урок или на лекцию.
– У нее есть этот талант, – уверенно закончил Виктор Макарович.
– А у меня нет! – признался Наливин. – Но она не будет играть с ними в чехарду, показывать фокусы… Помните, как я через вас перепрыгивал?