— Такой вот у нас разговор вышел перед тем, как Василий Егорович поехал посетить могилы своей малой родины. Там ему попался ты. Пластилин, из которого я хотел бы что-то слепить. Я психологией очень серьезно занимался, Калганов, кулаки, пистолеты — это для меня второе. Я…
В дверь позвонили. Два звонка: короткий и длинный.
— Точка, тире. Елена пришла?
— Наверное, — сказал Бильбао.
— Ну ладно, заканчиваю трепаться. Открывай ей дверь, и потом мы уже по делу поговорим.
Елене было под пятьдесят. Тихая невысокая женщина с некрасивым лицом, со старомодной прической, в которую уложены густые ярко-рыжие волосы. В школе она вела французский и английский, замужем не была, оклада преподавателя, может быть, ей и хватало, но Солодовых предложил ровно в десять раз больше… Елена была школьной учительницей новой жены шефа, Татьяны.
— Денис еще спит? — спросила она с порога Бильбао.
Тот кивнул.
— Тогда я пойду сразу на кухню. Что приготовить на ужин?
— Что угодно. Звонила Татьяна. Завтра они с Василием Егоровичем в три дня будут дома. С ними прибудет гость.
— У меня, кажется, порядок.
— У тебя всегда порядок, Елена.
Бильбао помог ей занести на кухню сумки с продуктами, зашел в комнату, где сидел Петров. Судя по содержимому бутылки, он выпил еще рюмку. Перед ним уже лежала раскрытой карта города.
— Ты успел поработать на Пионерской?
— Успел.
— Я просил тебя узнать, насколько безопасен по ней проезд. Нет ли заброшенных домов, открытых чердаков, строек. Особенно там, где установлены светофоры. Понятно, почему, да? По стоящей машине из-за любого укрытия может выстрелить и малец.
— Пионерская — улица старая, засаженная тополями. Сплошняком трехэтажки стоят, прицельно стрелять вниз даже с крыш невозможно: листва закрывает видимость. Светофор только один, у перекрестка с улицей Буденного. Там частный сектор…
— Старая, говоришь, Пионерская?
— Еще брусчаткой выложена. Пленные немцы дорогу строили.
— Твое решение: ездить по ней шефу можно?
— Во всяком случае, она не хуже других.
— Другие улицы заасфальтированы.
— Ну, если только это принимать во внимание…
Петров потянулся за бутылкой.
— Так все-таки: Пионерскую осматривал поверхностно или досконально?
— Я вначале проехал по ней, потом бросил машину и прошел по обеим сторонам. Дома — хрущевки, без чердаков, с плоскими крышами. Забраться на них проблема, но даже если заберешься, листва все скрывает.
— Сам пробовал забираться? — Петров внимательно стал изучать этикетку на бутылке, и сейчас его интересовала, кажется, только она.
— Пробовал. Я даже записал номера тех домов, где…
— Порви. Порви и выбрось. — Петров не дослушал его, налил рюмку, так небрежно стукнул бутылкой о поднос, что мог бы и дно отбить. — Ты медленно учишься, пацан! Ты и на подсказки мои не реагируешь! Не надо было даже ходить по этой улице! — Теперь он выпил залпом, опять заел долькой лимона. — Старая брусчатка, камень даже ножом перочинным выковырять можно и поставить туда такую игрушку, от которой у нашего мерса не только колеса отвалятся, но и… Какого хрена по крышам лазил?! Под ноги смотреть научись!
Петров сложил карту, бросил ее в свой кейс, неожиданно улыбнулся:
— Терпишь, смотрю, мои крики, молчишь. Не то что вначале. Гонор исчезает или ума прибавилось, а?
— Мне всегда нравилось учиться, Иван Николаевич. Правда, теории я предпочитал практику.
— Будет тебе практика. А пока… Ты ведь журналистом стать собираешься, да? А знаешь, что на журналистов не учат? Им только дипломы дают, и все. Умеешь писать, не умеешь — это от бога.
— И что из этого следует?
— А ничего не следует. Раз практику во всем предпочитаешь, то практикуйся. Сочини объявления, что принимаются заказы на бурение колодцев для дачников, укажи вот этот телефон. — Петров написал на листке цифры. — И расклей их в районе южного автовокзала.
Бильбао нахмурился:
— Я не нанимался клеить…
Петров перебил его резко, чеканя каждое слово:
— Ты будешь клеить, и задницу ребенку вытирать, и делать все другое, что я скажу! Будешь! Если действительно хочешь чему-то научиться. А нет — езжай своей пацанвой командовать!
Бильбао положил записку в карман пиджака: — Завтра к обеду все сделаю.
— Нормальный ответ. — Петров сразу поменял тон и продолжил вполне дружелюбно: — Осмотрись в комнате. Скоро хозяйка приезжает, и мы с тобой будем встречаться в других апартаментах. Тут не наследили? Татьяна — девочка строгая. Или тебе она такой не кажется?
— Я к ней не приглядывался, — ответил Бильбао.
Василий Егорович Солодовых выглядел старше своих пятидесяти. Среднего роста, он еще и сутулился, ходил медленно, почти не отрывая подошв от земли. Фотографии его получались красивыми, на них шефа можно было принять за киногероя, играющего роль рокового любовника, но на самом деле лицо Солодовых было болезненно белого, даже с зеленоватым оттенком, цвета. В большие, но обреченно печальные глаза его Бильбао старался не смотреть, и был, право, рад, что шеф почти не вызывает его на беседы, а все, что нужно, передает через Петрова.
Однако в этот день, едва Бильбао вместе с Еленой и Денисом вернулись с прогулки по парку, из своей комнаты вышла Татьяна:
— Сергей, только что звонил Василий Егорович, он выслал за тобой машину. Можешь уже спускаться, Ром будет ждать у подъезда.
Жене Солодовых двадцать пять лет. Даже домашний халат не мог скрыть ее точеную фигуру, впрочем, Татьяна не больно-то и старалась спрятать свое тело в ткань. Разговаривая с Бильбао, она теребила на шее золотую цепочку, и белые груди при этом оказались почти обнажены.
Елена повела малыша в детскую, Татьяна проследовала туда же, чуть задев плечом Бильбао и тихо при этом сказав:
— Ах, кто бы меня по паркам выгуливал! Кто бы меня за ручку водил!
Букет аромата пьянящих духов и молодого женского тела остался после нее. Остался даже тогда, когда Бильбао выскочил на лестничную площадку и сбегал вниз по ступеням, усеянным окурками.
Ром уже ждал его:
— Шеф приказал, чтоб ты сразу к нему поднимался.
— Без стука, что ли, входить? Я ведь у него еще ни разу не был.
— Тут стучать не принято, — чуть улыбнулся водитель. — Ни в прямом, ни в переносном смысле.
Солодовых был в кабинете не один, за длинным столом сидели еще двое: полный мужчина в строгом костюме, с черной шевелюрой, и Петров. Бильбао хотел тут же выйти, но шеф сделал ему знак, — иди, мол, сюда, — а незнакомому посетителю сказал:
— Мои люди в твоем распоряжении, Яков Яковлевич. Детали обсудите с Петровым. Надо будет — привлеките этого молодого человека.
Толстяк лишь рассеянно скользнул взглядом по Бильбао, поднялся, то же сделал Петров, и оба вышли. Шеф показал рукой на кресло:
— Присаживайтесь. — Полез в верхний ящик стола, вынул оттуда темную папку. — Сегодня вечером поедете в Светловск. Запомните адрес… Передадите там вот эти документы, а оттуда привезете деньги. Вам дадут дипломат и ключ. Никаких расписок, никаких пересчетов. Билет на обратный путь там уже куплен, поезд уходит из Светловска в девять десять утра. В девять вы обязательно должны сидеть в своем купе, деньги принесут прямо туда. Все.
Он не задал Бильбао ни одного вопроса, лишь протянул руку для прощанья и, когда Сергей встал, добавил:
— Петров вами пока доволен. Это много значит.
Дела в Светловске заняли пять минут. В здании без вывесок, но с прекрасными кабинетами Бильбао принял вежливый, однако не назвавший себя при знакомстве человек, взял папку, провел в помещение с уже накрытым и сервированным столом:
— Не буду стеснять. Номер в гостинице заказан, билет на завтрашний поезд вам принесут прямо сюда через две минуты, если нужна машина — внизу джип, до самого отъезда он ваш.
На джипе Бильбао доехал до конторы Дойника и, узнав, что Павел Павлович на месте, отпустил водителя.
На столе Дойника опять стояла коробка с сигарами, и по-прежнему след пепла угадывался на светлом костюме. Молоденькая голенастая секретарша принесла им кофе, неумело, со звоном, поставила чашки на стол, делано взвизгнула, когда хозяин кабинета шлепнул ее по заду.
— Старуха — помнишь, в приемной сидела? — сама от меня ушла, не пришлось увольнять. А эта — такая, скажу тебе, кобылица! За ночь не объездишь!
Кофе был перегоревший и чересчур сладкий.
— Хочешь, чтоб я тебя домой отвез? Нет проблем. А по пути к Лёнчику заскочим, сейчас ему звякну…
Бывший секретарь комсомола нисколько не изменился, сейчас он обустраивал второе кафе.
— Бильбао, у вас же деревообрабатывающий комбинат есть, помоги с мебелью. И еще — со спиртным. Та машина, которую ты прислал, вмиг разошлась. А вообще все идет неважно. Шпана досаждает, а твой Сиротка с водителем райкома, — он специально подчеркнул это, — никак не могут решить, кому ордой командовать.
— Бильбао, — сказал Дойник. — Этот вопрос действительно надо решать. Чем тот же Чех хуже его? И потом, ну не может Сиротка дистационарно управлять моими городскими ребятами!
— Дистанционно, — вздохнул Лёнчик. — А то, что раскол намечается, — это точно, Бильбао.
Из-за стола на трех машинах светловцы поехали к взморью, к тем камням, где, кажется, совсем недавно любил сидеть Бильбао. Там уже их ждали местные с Сироткой. Брат носил несвежий тельник, золотой «ролекс» на руке и грязь под ногтями. Выпили, поговорили… Но не так, как прежде, пилось и не так говорилось. Сиротка быстро захмелел: «Бильбао, возьми меня к себе! Не пожалеешь!»
Спокойней стало на душе только ночью, когда Верка, положив голову на его грудь, признавалась:
— А знаешь, Сережа, я без тебя ни с кем не была. Даже не хотелось!
Спали они в ее саду на деревянной кровати. Дом, где всю жизнь прожил Бильбао, занимали теперь квартиранты.
Утром машина Дойника отвезла его на вокзал.
— В Светловске ты поработал хорошо, но одну ошибку допустил.