Ворота открыл человек в спортивном костюме с маленьким и кривым носом боксера.
— Все нормально, Стас? — спросил его хозяин.
— Никто не звонил, — ответил тот.
— Мы сейчас с гостями поднимемся наверх, коллекцию посмотрим, а ты спустись в подвал, накрой там столик.
Стас кивнул.
Из пристройки, которая, скорее всего, служила летней кухней, показалась женщина. Ей было лет двадцать пять. Красивое лицо печалили красные, кажется, заплаканные глаза.
— Исчезни, — процедил Стас, и женщина тотчас ушла внутрь помещения.
— Слушай, — сказал Чех, — а может, сразу горло промочим, а? Если честно, мне все эти бабочки до лампочки.
Брут заулыбался:
— Душа горит? Ладно, пойдем. — И к Стасу:
— Пивные кружки там? — Тут же пояснил: — Недавно мне бочонок молодого вина привезли, дегустацию я провел, теперь пить надо, а не дегустировать. Хорошее вино.
Зашли на веранду, открыли люк в полу. Подвал оказался глубокий, бетонированный, в него вела крепко сбитая деревянная лестница. Внизу стоял грубо сколоченный стол, возле него на подставках покоились три бочки.
— С какого начнем, молодые люди? С белого, красного?
— Если грузинское, то с красного, — сказал Чех.
— И я того же мнения.
Он взял первый бокал, склонился над краном, словно специально подставив для удара шею. Толян не упустил такого шанса. Брут упал, припечатавшись лбом к бетону. Но все же он был слишком крепок. Перевернулся на спину, отжался на локтях, посмотрел помутневшими глазами на Чеха:
— Не понял. За что?
Кровь заструилась по рассеченному лбу.
— За Петрова.
Он, кажется, удивился:
— И кем же вы ему доводитесь?
Подогнул ноги, и Толян тотчас сказал:
— Если вздумаешь дергаться, отсюда уже в жизни не выйдешь, поверь. Я хоть и не чемпион, но в лоб попаду.
— Что вам надо? — спросил Брут, кажется поверив в заверения Толяна.
— Для начала пригласить сюда твоего слугу.
— А я-то поначалу думал, что имею дело с музейными ворами. — Он вновь вытянул ноги и прикрыл глаза. — Не ожидал, не ожидал. Разбросал бы вас как котят, а теперь — пас. Башка болит, сотрясение, видно.
— Надо, чтоб сюда спустился Стас, — повторил Чех.
Брут пожал плечами:
— Идите приглашайте. Скажите, я вызываю.
Чех сам поднялся наверх. Стас надевал на водопроводный кран шланг, готовясь поливать деревья.
— Тебя Брут вызывает, — сказал ему Чех, не сходя со ступенек веранды.
Слуга кивнул, снял с рук толстые резиновые перчатки, надел куртку, висевшую на ближайшей яблоне. Не торопясь подошел к веранде, поравнявшись с Чехом, выкинул из кармана руку и приставил к его груди пистолет.
— Мальчик, у нас есть договоренность, как вызывать друг друга. Я, конечно, допускаю, что на этот раз Брут забыл об условном слове, но лучше будет, если ты пойдешь к подвалу под конвоем. И вот так, пятясь.
Возле открытого люка они остановились. Стас, не опуская ствола, заглянул вниз, в свете горящей лампочки увидел лежащего шефа.
— Что там у тебя, Брут?
Брут рассмеялся:
— Детишки меня чуть не купили, представляешь? Голову разбили. Но мы им тоже, думаю, кое-что разобьем.
Стас крикнул сверху:
— Эй, вы! Производим обмен. Сейчас поднимается Брут, а если вы против, то вниз без ступенек летит ваш дружок. А потом я вас всех перешлепаю. Я неплохо стреляю, поверьте. Брут, ты можешь сам подняться?
— Попробую.
Стас стал возле самого люка, чтоб видеть все происходящее внизу. Стволом пистолета показал Чеху отойти:
— А то вдруг толкаться вздумаешь.
На веранду с ведром воды и шваброй зашла женщина, та самая, которая выглядывала из кухни.
— У тебя все лицо в крови, — сказал слуга поднимающемуся Бруту. Тот был уже на середине лестницы.
— Ничего, расплатимся.
Чех стоял, смотрел в черный зрачок пистолета и ничего не мог предпринять. Он понимал, что выстрел может прозвучать в любую минуту.
— Тебе помочь? Давай руку.
Стас наклонился над люком, при этом кося глазом на Чеха и чуть покачивая пистолетом.
Женщина была одета в спортивный костюм и кроссовки. Или она шла совсем тихо, или Стас просто не обратил на нее внимания.
Женщина ударила Стаса ногой в выставленный зад, а потом бросила ему в спину ведро с водой. Ведро догнало его уже в полете. Стас словно нырял вниз головой, выставив вперед руки. В падении он сбил с лестницы Брута.
Все произошло неожиданно, и, наверное, целую минуту все молчали, не соображая, что делать дальше. И лишь когда Чех крикнул, чтобы Толян и Захар быстро поднимались, снизу послышался топот ног по деревянным ступенькам.
Бледная женщина молча продолжала стоять у люка. Только когда Толян и Захар выбрались оттуда, она спросила неожиданно тонким, девичьим голосом:
— Они живы?
— Кажется, — сказал Захар. — Чуть шевелились.
— Надо их добить. Дайте мне пистолет. Вы не взяли у них пистолет?
— Да ладно, — махнул рукой Толян. — Бежать надо быстрее.
— Лестницу, — сказал Чех. — Вытаскиваем лестницу.
Втроем вытянули наверх тяжелую лестницу, захлопнули крышку люка.
— Ну вот. — Чех стер пот со лба. — Произошло все почти так, как и предполагал Бильбао. За исключением мелочей. — И посмотрел при этом на женщину.
— Они меня затащили сюда и не выпускали почти два месяца. Они меня тут… Суки… Их надо было добить!
— Делаем ноги, Чех, — сказал Толян.
— Естественно. Садимся в машину. Бросим ее в лесопосадке, не доезжая до трассы.
— Подождите, — попросила женщина. — Подождите пять минут, я переоденусь. Не бросайте меня.
Она побежала наверх, в дом.
— Да ну ее на фиг! — воскликнул Толян. — Сматываться надо!
— Она нас выручила. — Чех пошел к машине. — Хорошо, ключ здесь.
— Может, она за пистолетом побежала. Сейчас вернется и нас тут положит, — не успокаивался Толян.
Женщина появилась у машины в том же спортивном костюме, только теперь в руках у нее были две объемистые сумки. На их вопросительные взгляды она ответила, что переоденется в лесополосе, чтобы не задерживать их.
Всю дорогу молчали. Женщина часто оборачивалась, всматриваясь в заднее окно, словно боясь, что кто-то их догонит.
Машину загнали в балку, при этом еще заехав в густые заросли гребенчука. Женщина с сумками осталась в салоне, Чех со спутниками поспешили к трассе. Отсюда недалеко была автобусная остановка.
Уже стоя на ней, они видели, как по грунтовке вышла к обочине асфальтовой дороги девочка в красной короткой юбочке со знакомыми чемоданами. В таком наряде ей не дашь и двадцати. Девочка остановила первую же легковушку и поехала прочь от города.
— Есть, видно, деньги, — сказал Толян. — Сейчас частники дерут — будь здоров. Тяжелые сумки она у Брута прихватила. Не догадались мы посмотреть, что в них.
— Дурак ты, — пробасил Захар. — Чех правильно говорит: она же нас спасла. А ты…
Подошел автобус. Она сели и поехали к уже зажигающему в сумерках огни городу. Вышли, увидев первую же будку телефона-автомата.
После разговора с Чехом вновь позвонил шеф.
— Я сказал Рому, что прежде, чем ехать в банк и на вокзал, надо на минуту заскочить домой. Вот из дому и звоню, а Ром с машиной у подъезда.
— Можете делать что хотите, хоть ванну принимать, — сказал Бильбао. — А водила пусть стоит и ждет.
Всех людей, которых сумеет собрать, Пугачев бросит сейчас на вокзал, решил Бильбао. Ему нужны деньги Солодовых, чтоб рассчитаться с Вагизом или просто положить их себе в карман, если он чувствует, что с кавказцем управится.
Он прошел на кухню, где пили кофе Коленька и Сиротка, постучал по циферблату часов, глядя на брата:
— Через десять минут выходим.
Налил маленькую чашку себе, присел на стул.
— Возьми меня с собой, — сказал Коленька. — Крови адреналин нужен. И потом, я просто засиделся. Возьми. Завтра же я уеду в Ростов, больше ни о чем просить не буду.
— Я не хочу этого делать. — Бильбао поставил уже пустую чашку в раковину, посмотрел на Коленьку: — Поначалу сам думал тебе предложить, но… На квартире у Пугачева, по идее, все должно пройти гладко, я с ним просто поговорю, объясню, что есть сила, которая его переиграла и переиграет в любое другое время. Ты там мне, конечно, сгодился бы, ты умеешь вставлять слова в нужные места. Только что-то вот тут… — Он постучал себя по груди. — Посиди дома, а?
— Брось, — сказал Коленька. — Нам всю жизнь везло. Не беда, даже если один раз и схлопочем по морде. Я одеваюсь.
Втроем они за двадцать минут добрались до дома, где жил Пугачев. Сиротка позвонил. Дверь почти сразу открылась. На пороге стоял хозяин и недоуменно рассматривал нежданных гостей.
Бильбао отодвинул его плечом от проема двери, дал возможность зайти в светлую квадратную прихожую брату и Коленьке, сказал при этом:
— На первый же звонок, вообще-то, открывать двери не рекомендуется. Надо хотя бы поинтересоваться, кто это приперся.
От Пугачева пахло спиртным.
— А в чем, собственно, дело? — спросил он. — Кому обязан вашим появлением?
Он старался выглядеть хозяином положения, но голос при этом дрожал.
— Ивану Николаевичу Петрову, — ответил Бильбао. — Помнишь такого?
Пугачев не ответил, только шумно глотнул воздух и глубоко выдохнул.
— В теле его сидят пули калибра пять сорок пять, — продолжил Бильбао, по-свойски пройдя прихожую и опустившись в мягкое кресло. — Из этого автомата стрелял тот, которого вы называете Мишкой Чумой, еще Михасем, а на самом деле фамилия его Чумаков. Стрелял, как мы знаем, и ты, и за это с тебя тоже будет спрос, но пока меня интересует другой вопрос: где Чума?
Пугачев еще старался держать марку, видно, выпитая водка помогала ему в этом.
— С кем имею честь… — начал он, но его перебил Коленька:
— Ты имеешь честь общаться с Бильбао, запомни это имя, думаю, пригодится. А вообще советую не спрашивать, а отвечать, хотя морда твоя, естественно, в обоих случаях будет бита.