Сиротка, стоя рядом с Бильбао, удивленно зашептал ему в ухо:
— На кой нам сейчас Чума? Давай с этим разбираться!
— Этот уже никуда не денется, — тоже тихо, но так, чтобы слышал Пугачев, ответил Бильбао. — Мне сейчас нужно все узнать о Чуме.
Коротким, без замаха, ударом он впечатал свой кулак в грудь хозяина квартиры, тот откинулся, и только близость стены не дала ему упасть. Так Пугачев и стоял теперь — прижавшись спиной к богатым темным обоям.
— Времени на раздумье я тебе не даю, — сказал Бильбао. — Где Чума? Быстро!
— В Ростове. Там есть дачи, на левом берегу Дона, в одной из них подружка его живет.
— Фамилия? — спросил уже Коленька, подходя к Пугачеву. — Нам нужны точный адрес и фамилия этой подружки.
— Я не знаю. Они когда-то в одном классе учились…
— Теперь в одном гробу лежать будут, — вставил Сиротка. — И ты рядышком.
Коленька стал так, что Бильбао не видел сейчас Пугачева. Он слышал только его голос, растерянный, дрожащий:
— Я вправду не знаю. Чума уехал в Ростов на время — отсидеться.
Бильбао чуть улыбнулся:
— Не хочешь ты говорить — скажет Ром.
— Так вот кто нас сдал, — прошелестел Пугачев. — Я же предупреждал Брута: не верь ментам, даже бывшим. Сдал, сука. Он столько знал… Все теперь…
Послышался хлопок, нерезкий такой, будто бахнуло шампанское. Коленька почему-то отшатнулся, потерял опору, и Бильбао подхватил его, не давая упасть. Тут же он заметил, что лежащим на ковру оказался и Сиротка. Но брат тотчас изогнулся, как кошка, в прыжке вскочил на ноги, прыгнул на дверь, уже захлопывающуюся за Пугачевым. Дверь все же закрылась чуть раньше, Бильбао до предела обострившимся чутьем услышал даже, как щелкает сложный автоматический замок. Теперь, чтобы открыть ее, надо разобраться с механизмом, — без толку, как Сиротка, бить кулаками в обтянутый кожей металл. Без толку.
Сиротка тоже это понял, повернулся к ним, и Бильбао увидел, как белеют у того глаза.
— Ты чего? — спросил он брата, и тут почувствовал, как тепло и влажно становится ладони, лежащей на щеке Коленьки.
Бильбао рывком повернул Коленьку к себе. Над левой бровью друга из пулевой дыры вытекала густая кровь.
— Что теперь? — спросил Солодовых.
— Теперь, по крайней мере в ближайшее время, вас никто не будет беспокоить, — сказал Бильбао.
Солодовых слабо кивнул:
— Я готов взять на себя все расходы на похороны…
— Не надо. Это мое дело, — перебил его Бильбао.
Они сидели в неосвещенном кабинете. Синий вечер уже проник сюда через открытое окно, и худой, сутулый хозяин был похож сейчас на темную носатую птицу.
— Что я могу для тебя сделать, Сережа?
— Узнать через своего милиционера все о Чуме. Кажется, он сейчас в Ростове, а там у него есть подружка, одноклассница…
— Хорошо. Это не проблема.
— И еще я должен уехать. Думаю, недели на две.
Василий Егорович ничего не ответил, Бильбао понял причину его молчания и добавил:
— Здесь ничего уже не случится. С вами остается Сиротка, я его проинструктирую на все случаи жизни. И потом, буду звонить сюда сам, в час, который вы назначите.
— Мне эти инструкции… — без энтузиазма сказал Солодовых, но тут же махнул рукой. — Отпускать не хочу, однако и отказать тебе, конечно, не могу.
— Ром не объявлялся?
— Думаю, уже и не объявится. Вчера я держал его у дома почти до девяти вечера, а потом приказал прибыть сегодня к восьми утра. Ни его, ни звонков.
— Иначе и быть не могло. Ром неглуп, и когда узнал, что на его стаю проведена облава… — Бильбао зло улыбнулся. — Не дай бог попасться ему теперь на глаза Пугачева.
Солодовых удивился:
— И что будет? Ведь они, как ты говоришь, из одной стаи?
Бильбао не ответил. Он подошел к темному окну. Звезд на небе не было видно. Далеко на западе молнии подсвечивали темные тучи. Приближалась гроза.
Глава 5
— Я умею только играть на скрипке, и больше мне, признаться, ничего не хочется!
Миша сидел в летнем кафе за тем же столиком, где он когда-то поздним вечером играл Бильбао и Наташе. Глаза его были так печальны, как могут быть печальны лишь глаза старых евреев.
— Вот если бы ты просто искал друга… Но я ведь чувствую, что ты ищешь не друга.
— Я ищу не друга, — подтвердил Бильбао.
Миша горестно вздохнул:
— Когда-то я дал себе слово ни во что не вмешиваться. Мое вмешательство уже выходило мне боком. — Он приложил ладонь к низу живота. — В прямом смысле. Меня пырнули финкой только за то, что я решил заступиться за женщину. Ее били, и я сказал свое слово. Тогда начали бить меня, и эта же женщина обозвала меня жидовской вонючкой.
Скрипач вновь наполнил стаканы вином, взял пальцами кусок белого солоноватого сыра.
— Почему ты не пьешь? — спросил он Бильбао.
— Я на работе, — чуть улыбнувшись, ответил тот. — Ладно, мне пора.
Бильбао встал, и Миша задал еще один вопрос:
— Почему ты не привел сюда свою девушку? Она очень красивая.
— Своих девушек я не привлекаю к своей работе. И тебя не буду. Прости.
Он положил на стол крупную купюру и собрался уже было уйти, но старый скрипач сказал:
— Я знаю, кто тебе нужен. Вера Маслова. Она живет через три дома от того, который охраняю я. Белый кирпич, синие ворота, на крыше флюгер в виде петуха. Он один такой на дачный поселок. Ты увидишь его сам. Я не пойду с тобой. Я всех знаю — и меня все знают. Зачем тебе проводник, так?
Бильбао хотел добавить к купюре еще одну, но Миша, заметив это, покачал головой:
— Здесь хватит, чтобы рассчитаться за вино. Больше не надо. А с девушкой обязательно приходи. Я вам сыграю. Хотя она не любит музыки. Но терпит, и то хорошо.
— Почему ты думаешь, что не любит?
— Потому что я старый еврей и понимаю больше, чем вижу. Наташа сложна… Ну да ладно, не слушай меня. Тебя сейчас ведь интересует другое, да?
— Эта Маслова живет одна?
— Дача принадлежит ее старшему брату, он с женой и детьми приезжает туда на выходные. А по будням она обычно одна. Правда, сейчас с ней живет друг, я думаю, ты приехал как раз из-за него. Мой тезка, тоже Миша, только молодой.
Бильбао задержался у стола еще на минуту, чтобы спросить:
— Почему ты думаешь, что я ищу именно его?
— Потому что он почти не выходит из дому, только выглядывает из-за забора. Этот Миша чего-то боится, я так думаю. Но он крепкий, иди к нему не один, если у тебя тут есть друзья.
— С друзьями такие походы кончаются плохо. Но за совет спасибо.
— Я когда-нибудь тебе еще сыграю, — сказал Миша и поднял тонкий белый палец. — Ты любишь нашу музыку.
По пустой дачной улочке от Дона в сторону трассы шел рыбак с удочкой. Был разгар будничного дня, и рыбак, как рыба, хватал ртом воздух. Он шел медленно, разморенно и остановился лишь у белого дома с синими воротами, да и то только лишь потому, что наконец-то увидел за ними живого человека.
— Хозяин, воды не дашь?
Тот, кого рыбак назвал хозяином, — плотно сбитый парень лет двадцати пяти, — чуть поколебался, но потом все же открыл калитку:
— Заходи, колонка во дворе. Сейчас я тебе кружку принесу.
— Да не надо, я так напьюсь, — сказал рыбак, склонился над колонкой и подставил запекшиеся от жары губы под струю.
— И как сегодня клев? — спросил хозяин.
— Не знаю, я рыбу не ловил.
— А что ж ты делал? — хмыкнул плотный парень.
— Стоял на вымостке, в бинокль смотрел.
— Куда?
— На твой дом. Как только увидел, что ты во дворе крутишься, так и подошел, воды вот попросил.
Парень какое-то время непонимающе смотрел на вошедшего, потом, видно, сообразил, о чем тот говорит, крутанулся, чтобы убежать, но Бильбао поймал его за левую руку, сделал подсечку, и тот с маху упал лицом вниз на колючий гравий, которым был усыпан двор.
— Дома кто-нибудь есть? — спросил Бильбао.
— Нет. Вера придет к двум.
— Значит, до двух часов мы должны решить все вопросы, Михась, или Чума… Как желаешь, чтоб тебя называли?
— Я ничего говорить не буду, ни на один вопрос не отвечу, — не слишком уверенно выговорил Чумаков, видимо, заранее выученную на всякий случай фразу.
— А я спрашивать ничего не буду, — сказал Бильбао. — Я все и так знаю. Если думаешь, что это тебя мент мордой на землю положил, то ошибаешься.
Чума повернул голову и посмотрел на Бильбао. Щеки и лоб военкомовца были до крови изрезаны острыми мелкими камнями.
— Ты кто? — спросил он.
— Друг того, кого ты расстрелял из автомата. А зачем пришел к тебе — соображай сам. Сейчас я тебя подниму, и мы прогуляемся в рощицу.
Чума захрипел, попробовал было вывернуться, но рука его была взята на излом, и держал ее совсем не слабый человек.
— Будешь дергаться — и здесь все решим, — сказал Бильбао. — Но не хотелось бы, для хозяйки будет лишняя травма — первой всё видеть.
Чума сник, сдулся, как сдувается воздушный шарик. Он, кажется, стал сразу худее и дряблее.
— Меня заставили, — просипел он. — Под стволом заставили. Пугач ствол под ребро сунул и предупредил, что если я промахнусь… Мне ничего не оставалось делать…
— Ты не левша, случайно? — спросил Бильбао.
— Нет. А что?
— Не хочу эту руку отпускать, уж больно она ладно повернута. Сейчас мы пойдем на веранду дома, и ты там все напишешь. О Пугачеве, Бруте, о себе любимом, понял? А если не понял…
— Напишу, — тотчас сказал Чума.
— А после поедешь со мной в наш любимый город. И если сделаешь хоть слабую попытку рвануть…
— Не сделаю. Я не дурак. Я знаю, что Пугач сейчас в бегах. Чтоб в случае чего выйти чистеньким, он замочит меня и повесит на труп все, что угодно. Я, когда тут сидел, его больше боялся.
Доехали действительно без приключений. Вдвоем, как старые добрые друзья, пришли на квартиру к Бильбао, там даже выпили по бокалу вина. Потом хозяин сделал телефонный звонок, и через двадцать минут к нему вошли Сиротка и Толян. Они увели с собой Мишку Чуму под напутствие Бильбао: «Глаз с него не спускать!» А сам Бильбао лег спать.