Едва Ким положил голову на подушку, как моментально уснул. Я же не мог заснуть до самого утра. У меня болели ноги, мне неприятно было лежать под одеялом без пододеяльника. Кроме того, в одеяле, вероятно, водились блохи, так как кто-то время от времени кусал меня. Мне было холодно и хотелось есть. Пока мы добрались сюда, магазины закрылись, и нам ничего не удалось купить, а гуляш в кафе мы есть не стали. У нас с Кимом было одно одеяло, и я все время натягивал его на себя: у меня мерзли ноги. Брат, казалось, был безразличен ко всему, он ни разу не повернулся и, похоже, мог спать вообще без одеяла. Я лежал и думал, какой Ким выносливый, а ведь он меньше меня. Не помню, как я уснул.
Утром мы развели костер, и Ким сварил в котелке гороховый суп. На веточки мы насаживали кусочки хлеба и пекли его на огне. Ну и вкуснятина! Никогда такого не ел!
После этого я признался Киму, что считаю его настоящим путешественником. Ким согласился, что путешественники налегке бывают только в фильмах. К вечеру мы оказались перед выбором: либо успеть дойти до следующей турбазы — до нее еще два холма, — либо переночевать на старом сеновале, куда надо было лезть по сломанной лестнице. Сначала я предложил поставить палатку, в ней нам было бы хорошо, но Ким не согласился: а вдруг ночью пойдет дождь? Тогда мы вымокнем и озябнем. И он оказался прав. Ночью стало так холодно, что не только у меня, но и у Кима зуб на зуб не попадал. Мы лежали, прижавшись друг к другу, и не могли дождаться-утра. Не сломайся карманный фонарик, мы так бы и пошли в кромешной тьме, лишь бы согреться.
Едва рассвело, мы поднялись — скорее развести костер. Ноги у нас закоченели и руки тоже. Мы с трудом насобирали сучьев. Наконец запылало пламя костра, и нам стало тепло.
— Ты греешься у костра, потому что тебе посчастливилось отправиться в путешествие с ишаком, — проговорил Ким. — Отправься ты один, разжечь костер тебе помог бы разве что светлячок. Ведь вы, великие путешественники, спичек с собой не носите.
Днем мы тащились как сонные мухи. На вырубке не выдержали: грохнулись наземь и заснули как убитые. Проснувшись, вдоволь наелись земляники и двинулись дальше. В этот день нам повезло. Нас угостили хлебом со шкварками, потом простоквашей, а потом еще творожными сырками. Мы снова ночевали на турбазе — в гостиницу нас не пустили. Но мы заранее купили в кафе еду и даже наслаждались тишиной: кроме нас, в доме никого не было. Так выглядел этот наш поход, и Ким таскал ношу за двоих.
С тех пор Ким иногда, смеясь, спрашивает меня:
— Когда мы снова отправимся в поход, как «великие путешественники»?
Какой я путешественник! А как мне для школьного похода всего на одну ночь потребовалось иметь самый дорогой спальный мешок?! Ну и глупо же, что я называл себя «великим путешественником»!
Вот кто настоящий путешественник, так это наш преподаватель физкультуры. Еще студентом он ездил в Скандинавию и путешествовал там совершенно один. У него с собой никаких вещей не было. Все остальные студенты жили в городе, а он уехал к морю и один бродил по побережью. Как-то вечером он подошел к угасающему костру и увидел кожуру от картошки — совсем недавно кто-то ее здесь пек. Ему уж пора возвращаться в город, но на море было так чудесно, что уезжать не хотелось, а еды с собой не было. Тогда он собрал всю кожуру от картошки и съел. Он говорил, что кожура была необычайно вкусной, ничего подобного в своей жизни он больше не ел. И сделал он это не из-за отсутствия денег. Он вполне мог бы жить вместе со всеми студентами в городе и питаться так же, как они, но он выбрал то, что представлялось ему наиболее интересным.
Я тоже с удовольствием совершил бы такую поездку, но, если говорить откровенно, одному мне никуда ехать не хочется. Вот с Кимом — с превеликим удовольствием! Мама всегда говорила, что наш Ким рассудителен и никогда не теряет голову. Он готов помочь в трудную минуту, и можно быть уверенным, он никогда не скажет: не хочу или не пойду. Рядом с ним я могу выдержать все, даже такой холод, как тогда на сеновале, а без Кима, один, я бы просто сошел с ума.
Впрочем, я совсем отвлекся от своего рассказа, от того, что же случилось с Кимом. И вспомнил все это я только из-за папы. Он протянул мне записную книжку Кима и сказал:
— Подумай обо всем. Ты все время стремишься выглядеть лучше, чем ты есть. И иногда тебе это удается. Но окружающие люди рано или поздно поймут, какой ты есть на самом деле.
Папа сердился на меня: почему я ничего не сказал ему о случившемся с нами, когда он вернулся из Словакии и Ким заболел «гриппом»? Я тогда жутко испугался. Было так. Вечером Ким вдруг весь раскраснелся, у него разболелась голова и поднялась температура. Вдобавок у него потекло из носа и покраснело горло. Папа решил:
— Ничего особенного, это грипп.
Сначала я места себе не находил — сразу же вспомнил об обезьяне. Я несколько раз спрашивал Кима, как его рука. А сам думал: вдруг температура подскочила от укуса? Тогда надо сказать папе и лечить ранку. А Ким был такой сонный, на мои вопросы почти не отвечал, ему хотелось лежать в тишине, и только.
Папа снова уверил нас, что это обыкновенная простуда. Киму нужно хорошенько лечиться и быстрее поправляться, тогда на следующей неделе мы поедем провожать папу в аэропорт, когда он полетит на съезд в Брюссель. Меня все это успокоило. Я подумал, папе лучше знать, что такое грипп. У обезьян-то не было никаких признаков гриппа! К тому же грипп обычно проходит через несколько дней. И действительно, Киму через два дня стало лучше, настолько лучше, что в воскресенье мы смогли поехать к дедушке. Папин знакомый повез нас туда на машине. Заодно мы прихватили то, что собирались взять с собой к дедушке на лето: большую клетку с попугайчиками — летом-то в городе о них некому будет позаботиться, — крупу для птичек, магнитофон (папа решил отдать его нам), детские книжки — Ким обещал их одному мальчику. Еще взяли гитару — буду бренчать на ней летом. Ким положил в машину целую корзинку картофеля, чтобы сразу, как приедем, не мчаться за ним через все Олешнице. Еще он погрузил в машину одеяла и всякую мелочь.
А через неделю у нас кончились занятия в школе. Оставалось всего ничего: рюкзаки на плечи, сесть в поезд — и вот она, деревня!
Ким и вправду чувствовал себя хорошо. Вместе с папой и паном Балоуном он ходил на тетеревов, потом носился по саду с Сомеком — собакой лесника. На улице было тепло, и мы выкупались в пруду. Ким бросал палку Сомеку, потом плыл около него по-собачьи и смеялся, что у него не получается так быстро грести руками, как это делал пес своими лапами.
Я не спускал глаз с Кима, но не замечал ни малейшего признака болезни. Мне и в голову не приходило, что такое состояние может быть обманчивым.
Вот папа потом, рассердившись, и выговорил мне:
— Тебе уже четырнадцать лет, дома ты постоянно слышишь разговоры об инфекционных заболеваниях, так неужели ты не сообразил, что у Кима мог быть инкубационный период — сначала температура и только потом болезнь?
Тогда я об этом не подумал, а вот сейчас отчетливо вспоминаю, как папа рассказывал нам, что болезнь подопытных обезьян можно изобразить волнообразной кривой, у которой два горба, как у двугорбого верблюда, а не один, как у одногорбого. Ким это даже записал куда-то чернильным карандашом и на том же листочке нарисовал два горба.
И все же я не могу сказать, что я был беспечен. Во-первых, с утра до вечера я наблюдал за Кимом. Я постоянно ловил себя на мысли, что рад видеть его бегающим, прыгающим — здоровым. Разве в другое время я думал об этом? Например, вижу, он несет картошку, и сразу говорю:
— Дай-ка мне корзинку, Ким! Ты ведь после болезни.
Или в Олешнице. Я не хотел, чтобы он долго купался: после болезни нельзя сильно охлаждаться. Теперь я и сам вижу, что на душе у меня было тогда неспокойно. Но всей серьезности случившегося я все-таки не понимал. Я изо всех сил гнал от себя мысли об опасности. Будь Ким на моем месте, он не выдержал бы такой неопределенности и не успокоился бы до тех пор, пока все не выяснил. Особенно если речь шла о здоровье его брата. Он бы не стал молчать. А я опять струсил и опять промолчал.
Глава 5. Мариян
Мне хотелось бы знать, в самом ли деле догадался Мариян, что обезьяна меня укусила. Думаю, догадался. Пан Короус тогда спросил:
— Ким, что это у тебя на руке? Кровь!
Я ответил:
— Это ссадина. Поцарапал руку, когда лез через гараж.
Пан Короус без очков плохо видит. У Марияна зрение будь здоров, но мою царапину ему явно не хотелось замечать. Папа сразу бы осмотрел руку под лампой, да еще взял бы лупу, как в конце концов сделал я сам. Папа посмотрел бы и сказал: «Не знал я, Ким, что ты умеешь лгать. Это не царапина. Видишь следы от зубов? От передних обезьяньих зубов».
Мариян боится крови, прививок — вообще всего такого.
А еще он боится, как бы папа не узнал, что мы с Путиком залезли в обезьяний питомник. Поэтому он предпочел сделать вид, что знать не знает, откуда у меня кровь на руке. Будь он уверен, что я и в самом деле поцарапал руку на гараже, поспешил бы заставить меня смазать ее йодом. А он этого не сделал, я сам уж потом взял йод.
И все же он догадывался… Как он перепугался, когда у меня подскочила температура! Сразу вспомнил о моей руке! Но я тогда притворился спящим. А ранка на руке оставалась красной и болела. Мариян видел, что она все такая же красная, чего уж тут спрашивать?
Если бы папа узнал, что случилось, он ни за что не поехал бы на съезд в Брюссель. Папа и в самом деле не раз говорил, что нельзя заразиться от обезьян, но мог ли он подумать, что обезьяны укусят кого-либо из нас?
Если у обезьяны, которая меня укусила, во рту микробы, то почему они не могут попасть ко мне в кровь? Ведь это то же самое, как если бы мне сделали укол.
Когда маленькая обезьянка умерла, пан Короус сказал:
— Малышка получила столько же бацилл, сколько и большие обезьяны, и этого для нее оказалось чересчур много. У всех остальных температура уже упала. Воспаление мозга у них начнется приблизительно через три недели.