— Ветров, неужели ты и вправду рассчитываешь, что я на это поведусь? — недоверчиво спрашиваю я, вглядываясь в его глаза. — Поведусь, расслаблюсь, брошусь к тебе на шею, ослаблю бдительность. И поверю в твои мирные намеренья и роковую страсть, озвученные на словах? За два дня до суда? Ну, да, а потом ты мне, что, предложишь стать твоей любовницей, лишь бы быть рядом с дочерью? Чудно. И очень в твоем духе.
— Серьезно? — Ветров поднимает брови. — Думаешь, я бы стал с тобой так поступать?
— Можно подумать, ты при разводе обошелся со мной лучше, — парирую я и снова отворачиваюсь к Маруське. Хорошее надо чередовать с плохим. Меня успокаивает довольный вид Плюшки, которая все еще держится в седле и жутко этим гордится.
— Знаешь, если говорить о мирных намереньях… — Ветров хмурится, будто что-то внезапно вспомнил, а потом расстегивает куртку и что-то достает из внутреннего кармана, — мне есть, что тебе предложить, кроме слов.
Бумаги. Небольшая стопочка — пять или шесть листов, аккуратно сложенных вчетверо.
И их Ветров протягивает мне.
— И что это такое? — я подозрительно кошусь на бумаги, не торопясь их брать. Гипотезы у меня, конечно, есть, но все какие-то сплошь накуренные…
— Мировое соглашение, — поясняет Ветров невозмутимо, — по которому я больше не претендую на опеку над Машей и готов выплатить компенсацию по невыплаченным алиментам. Я его уже подписал. Нужна только твоя подпись. Более весомые доказательства моих мирных намерений тебе нужны?
13. Первые шажочки
Если и существует возможность нейтрализовать враждебность Викки ко мне, то она точно проигрывает этому моему маневру.
По крайней мере — у меня в выигрыше несколько минут, когда она думает о чем-то кроме того, как перегрызть мне глотку.
Бумаги Вика просматривает прямо тут, не отходя от вольера, в котором катается Машутка. Еще и вцепилась в них так, что даже попытайся кто-то их у неё отнять — у него бы это не вышло. А вот лишиться пальцев — очень даже.
Давно я не ощущал себя настолько сволочью…
Потому что вот этот страх, этот суетливый взгляд, эти подрагивающие руки, до крови прокушенная губа — все моих рук дело. Это я её запугал.
— Там нет никаких подводных камней, — негромко замечаю я, — я составлял соглашение максимально прозрачным и выгодным для тебя.
И голову сломал на предмет такой компенсации, которую она бы приняла, а не швырнула мне в лицо. Надеюсь, не ошибся с выбором.
— Предлагаешь поверить тебе на слово? — взгляд Викки проедает до кровавых язв. — Тебе?
— Проверь, — я касаюсь её пальцев, сжатых на соглашении, стискивая их только сильнее, — только факты достойны веры, так ведь?
— Я… — Викки оборачивается к Машке, у которой еще не закончилось её занятие, — я хочу связаться со своим адвокатом. Обсудить это. Может, он сумеет проверить твои документы сегодня.
Судя по выражению её лица — она намерена брать меня, точнее мое соглашение, тепленьким. Боится, что я передумаю. Ведь если соглашение будет заключено, потом я с этой частью иска в суд могу не заходить. Никто не примет.
— Тебе ведь не нужен адвокат, милая, — замечаю я, с трудом подавляя желание протянуть руку к лицу Викки и коснуться его, заставляя уже наконец прекратить истязать эту несчастную нижнюю губу, — ты и сама можешь прекрасно с этим справиться.
Нет, становится хуже. Викки напрягается, глядя на меня исподлобья.
— Предпочту довериться профи, — холодно отрезает она, — мне не помешает трезвый взгляд на ситуацию и твое предложение.
Ох, рано я начал поднимать эту тему. Внешне она, может, и смирилась, но вот внутренне...
Хорошо, милая, хорошо. Я подумаю и над этим.
— Как скажешь, — я поднимаю ладони, и кажется, Викки действительно удивлена такой быстрой капитуляции.
— Ты сможешь дождаться Маруську? — уже более спокойно спрашивает она. И вот это уже похоже на диалог. И почему я не оформил это соглашение раньше?
— И привести в ваш домик? Ты мне это доверишь? — уточняю я, абсолютно без иронии. По сравнению со всем, что было до этого — это грандиозный прорыв.
— Вы можете погулять. Она хотела. — Вика медленно кивает, обеспокоенно ежась. От этих мыслей ей не очень комфортно, но она принимает их как необходимую для выздоровления горькую пилюлю, — только учти, она еще должна мне сделать уроки на понедельник, завтра у нас вряд ли будет время. Так что постарайтесь недолго.
Такой безумной щедрости с её стороны я не ожидал даже с учетом соглашения.
— Спасибо, — я чуть улыбаюсь, а затем ловлю её за запястье и сжимаю крепче, — не бойся, не украду же я её.
Кажется, именно этого она и боится, что заберу, украду, любой ценой присвою себе нашу общую дочь. Дочь моей Викки — не в последнюю очередь.
Но нет, такими методами я больше играть не буду. С Викой — не буду. Только честная игра, и только для её выгоды. Хотя нужно сказать — и без меня она добилась многого.
А потом Викки опускает взгляд на мои пальцы на её коже, и мне приходится их разжать.
Жаль.
Я рискую сойти с ума от голода по ней, в самом ближайшем времени. Эти прикосновения давали мне хоть как-то продлить мою агонию.
— С этим завязывай, Ветров, — тихо произносит Викки, не поднимая на меня глаз, скрывая их от меня за темной вуалью ресниц, — даже если ты и вправду предлагаешь мне то, что говоришь. Если бумаги чисты, как и твои помыслы, — тут она нервно фыркает, демонстрируя собственное недоверие этим словам, — между нами все равно ничего не будет. Я тебе не ровня. А ты для меня — самый лютый предатель из всех возможных. Даже от отчаянья — я скорей тебя убью, чем соглашусь…
— Сейчас — возможно, так и есть, — я улыбаюсь невозмутимо, хотя внутри все и промораживает насквозь, а после склоняюсь чуть ближе к лицу Викки, — только прекрати твердить, что ты мне не ровня. Я ведь так никогда не думал.
Она улыбается одними губами, как часто делают люди, когда сомневаются в каждом звуке сказанных тобой слов. Да, она прекрасно знает, с кем имеет дело. Вот только сейчас-то я как никогда искренен.
— Занятие и прогулка, — сухо произносит Вика, глядя прямо мне в глаза, — двух часов тебе хватит?
— С лихвой.
Она кивает и все-таки шагает к дорожке от вольера, оставляя мне возможность только полюбоваться её дивным тылом.
Боже, благослови того, кто придумал обтягивающие джинсы.
Сложная она у меня все-таки задачка. С нахрапу и не соберешь, весь мозг сломаешь. Все-таки чем дальше, тем сильнее у меня ощущение, что этим три тысячи раз проклятым иском я все испортил. Убил все то, что еще могло бы быть. Нет, я не собираюсь опускать руки, но хотелось бы хоть один маленький знак, зацепку...
— Ах, да, Яр, — Вика оборачивается и смотрит на меня с легкой снисходительностью, — будет очень неплохо, если Маруська пообедает чем-то кроме мороженого. Справишься с этой задачей?
— Я очень постараюсь, — с легкой иронией ответствую я, хотя на самом деле мне очень хочется поднять руки и признать собственное поражение.
Туше.
Сам бы я об этом не додумался.
Машунька отлично справляется. Как для первого занятия, так и для десятого, все-таки на лицо видна и внутренняя дисциплина, и неплохая физическая форма моей малышки.
И это заметно не только на мой субъективный взгляд, тренер тоже остается очень доволен этим занятий, приглашает и Машуньку, и меня, как родителя, к которому первым делом прибивается ребенок. Я ограничиваюсь туманным: “Посмотрим”, — а потом прихватываю дочь за руку и веду её в ту сторону, где, по словам ужасно услужливой Олеси, есть кафе. Новость про то, что пообедать мороженным не удастся кстати не очень-то и радует Плюшку, но она сносит эту новость на диво стоически.
— Ну что, теперь ты, наверное, хочешь вырасти и стать наездницей? — с интересом спрашиваю я, пока Машутка выкладывает на столе сложный узор из зубочисток, чтобы хоть чем-то себя занять, пока повар там колдует над её обедом.
— Не, — серьезно покачивает головой моя дочь, — хочу стать чемпионом мира по боксу. Хотя… — родные глазки задумчиво щурятся, — наездницей тоже прикольно. Я смогу как ты ездить, папочка?
— Лучше сможешь, — уверенно констатирую я, — если будешь часто и много тренироваться.
Нет, мой навык был хорош, но далек от совершенства. С профессиональным жокеем и рядом не стоял.
Ну, и должен же я немножко увести мысли мелкой в сторону от бокса.
Я сам за неё кого хочешь зарою, а моя дочь может себе позволить быть хоть сказочной единорожкой, если захочет, она этого достойна.
— Пап, а ты правда не будешь меня от мамы забирать? — Маруська спрашивает это, пристально таращась на меня, будто перепроверяя уже имеющиеся данные. Так странно узнавать в ней и свои черты, и видеть Вику, которая любой факт подвергала тройной-четверной проверке.
— Нет, солнышко, — я виновато улыбаюсь, обнимая дочь за плечи, — я не хочу больше расстраивать ни тебя, ни твою маму.
— Ты думал, что мне с мамой плохо? — пытливо уточняет Машутка, все так же не по-детски серьезно глядя на меня и безмятежно посасывая трубочку из-под сока.
— Думал, Машунь, — мягко киваю я, подчеркивая именно прошедшее время, — но вижу, что ты любишь маму, и с ней тебе хорошо. Хорошо ведь?
— Очень, — Машунька задумчиво тыкает вилочкой в котлету на своей тарелке, — и я без мамы не хочу.
— Я тоже без твоей мамы не хочу, — фыркаю я, и мы переглядываемся как заговорщики. Пусть Викки знает о моих намереньях, все равно то, что Маша очень рада им, вдохновляет на великие свершения.
На самом деле два часа — это пыль. Абсолютно жалкие мгновения, которые пролетают так быстро, что их не успеешь и заметить.
Мы с Машкой прошлись по клубу, полюбовались на лошадей, таки нашли лоток мороженщика, разорвали джинсы на колене и заработали ссадину на нем же — обсудили, насколько нам обоим влетит от мамы, и двинули обратно — к отстроенным в стороне от основного клубного комплекса домикам для вип-клиентов.