ы и были мне нужны, Виктория.
— Прекрати её убалтывать, — хмуро вмешивается Ветров, — сейчас ты навешаешь ей на уши своей лапши, и она радостно побежит шпионить на тебя. Подставляться и рисковать.
— Ну, это ведь будет её решение, если она так поступит, — Козырь абсолютно не лезет за словом в карман, будто все его доводы уже готовы, — и я, разумеется, это оценю достойным образом.
— Она так не поступит, — холодно отрезает Ветров, и тут до меня доходит, что одна из его ладоней уже по-хозяйски легла на мое бедро, — и ты оценишь её уже так. Она уже сейчас этого стоит.
— Эй, — я возмущенно оборачиваюсь к потерявшему берега бывшему мужу, — это мое дело, к твоему сведенью. И если нужно…
Ветров только переводит на меня взгляд и мне уже хочется замолчать, до того он убийственен.
— Ты в это не полезешь, — этим тоном можно препарировать лягушек, до того он острый.
И выдерживать это давление с его стороны — чудовищно сложно. Особенно когда я расслабилась и позволила ему оказаться в такой чудовищной близости от меня.
Хотела, черт возьми, избавиться от ледяной тревоги, вымораживавшей меня при общении с Ютакой, и допустила вот это. Чтобы еще один оборзевший мужчина был уверен, что ему позволено решать за меня.
Мои щеки медленно начинают нагреваться от закипающего внутри меня возмущения.
Козырь поднимается из кресла плавным движением. Шагает в сторону прихожей, но останавливается в дверном проеме.
— Вне зависимости от вашего решения, Вика, исполняющей обязанности главы отдела будете назначены вы. По крайней мере — на время больничного Николая, — ровно произносит Эдуард Александрович, выписывая мне настоящий нокаут, — назначение заберете утром. А насчет вашего решения — у вас есть время до утра. Решайте. Вы на самом деле не обязаны в этом участвовать. Хотя с вами — будет несколько проще.
Я подаюсь вперед, желая добавить, что вопрос подлежит обсуждению, но…
Ладонь Ветрова попросту зажимает мне рот, не давая мне сказать не звука.
Да какого черта!
Я впиваюсь зубами в его пальцы, вот только он умудряется стоически вытерпеть этот укус ровно до той поры пока входная дверь не хлопает за Козырем.
Только после этого хватка Ветрова чуть слабеет, и у меня получается вырваться и, обернувшись к нему, рявкнуть во всю мощь легких:
— Какого черта ты себе позволяешь?!
— А ты?! — Ветров шагает ко мне, нависая надо мной всем своим телом. — Сама ты что творишь, а?
— А ты не лезь в мою жизнь! — если бы я могла — я бы вцепилась в него зубами, до того яростно сейчас стучит сердце в моей груди. — Кто ты такой, чтобы брать на себя право решать за меня?
— Я тебе отец твоего ребенка, — боже, как давно я не видела его таким разъяренным, — о котором ты, судя по всему, забыла!
— Ты… — у меня аж горло сводит от возмущения, — как ты…
— Я смею, Вика, — Яр сгребает меня за талию, прижимая меня к себе так, что даже волосинка между нами бы сейчас не проскользнула, — я не дам тебе даже капельку рискнуть. Этот ублюдок пытается прибрать к рукам корпорацию. Ты для него будешь разменной монетой. Рафарм переживет. Для нашей дочери ты значишь куда больше.
— Это тебе важно? — с расстояния в несколько сантиметров ругаться почему-то всегда приходится громким шепотом. — Это или что-нибудь иное?
— Да, черт возьми, да, — Ветров, кажется, совершенно срывается с катушек, — мне важно, что он тебя хочет. Я слышал, как плотно он тебя прессует. Ты не выдержишь его на расстоянии. Но тебе он даже не нравится.
— Это ты думаешь, что я не выдержу, — ощетиниваюсь я, — много ты обо мне знаешь…
— Выдержишь? — в глазах у Ветрова клубится черная, всепожирающая египетская, осязаемая тьма. — Проверим? Останови меня!
И раньше, чем я успеваю пискнуть хоть слово, издать хоть звук — он обрушивается на мои губы, так, будто намерен одну из них отгрызть, не меньше.
Мой мир взрывается окончательно, разлетаясь на мелкие осколки.
Может ли один только рот совершить что-то, достойное обвинения в гнусном домогательстве?
О, да…
Он посмел. Он опять посмел!
Вот только сейчас я бьюсь не с расслабленным Ветровым у подъезда, а с разъяренным тигром, готовым к попыткам бунта с моей стороны и подавляющим их в зародыше.
Я дергаюсь от него назад, но даже на пару шагов отступить не получается. И вот уже лестница, что была “за моей спиной”, оказывается “под моей спиной”. Меня буквально прижимают к гладким, покрытым лаком деревянным ступеням.
Я брыкаюсь, пытаюсь отпихнуть Ветрова хотя бы коленом, но сильные пальцы ловят ногу, жадно стискивают её и резким плавным движением скользят выше. Под платье. К резинкам чертовых чулок, которым было так скучно на дне чемодана, что я их все-таки надела.
— Малышка, да ты сегодня для меня постаралась! — шипит Ветров, выписывая моим губам вольную.
— Не для тебя, — я выгибаюсь, пытаясь сбросить его с себя, но Яр только сильнее наваливается на меня своим телом.
Я и вправду не для него надевала эти дурацкие чулки. Просто под платье у меня ничего другого не было!
— Давай уже сопротивляйся, крошка, — едко комментирует Яр и ныряет губами к моей шее, — потому что я сегодня не намерен останавливаться.
Сопротивляться.
Легко сказать, а сделать — оказывается сложно.
Во-первых, Яр тяжелый. Во-вторых, сильный. В третьих…
Честно, хватило бы и первых двух пунктов. Но третий все-таки есть.
Я слабею. Изнутри. Будто становлюсь мягче от того, как он выцеловывает мне шею да жадно стискивает мое бедро. Я слабею, дурею, у меня шумит в голове. Мое тело — гнуснейший предатель в этой истории. Ему плевать на мои высокие материи.
— Отпусти, — я взбрыкиваю снова, только результат все тот же — никакой.
— Ни за что, — он чеканит это, втискивая каждое слово между поцелуями, — я не отдам тебя никому. И уж тем более — этому узкоглазому щенку на заклание.
— Какого черта?
Это вопрос не к нему, а ко мне, на самом деле. Какого черта я этому поддаюсь? Ветрову поддаюсь!
— Просто, ты — моя! Помнишь? Нет? Я освежу тебе память! — Он буквально рычит от ярости и... нетерпения! Точно, нетерпения! И глаза у Ветрова так голодно горят, что яснее ясного — он и вправду не собирается останавливаться.
Это была провокация. Грязная, деморализующая, сочиненная на ходу. Он и не намеревался дать мне шанс дать ему отпор, он просто искал повод для всего этого.
И я это знаю…
Только…
Нету совершенно никаких сил сопротивляться. Они кончаются слишком быстро. А какие силы есть в моем распоряжении?
Ох, не спрашивайте.
Господи, как же я больна…
Еще утром я просила его оставить меня в покое. Сейчас же…
Я впиваюсь в него, вгрызаюсь, въедаюсь… В его волосы пальцами. Только посмей снова уйти!
Даже не думает!
Чем ты оправдаешься сейчас, Титова?
Это не ты?
Это не ты впиваешься ногтями в кожу его спины, пробравшись под тонкий джемпер?
Это не ты задыхаешься от жара и выгибаешься телом к нему навстречу, будто умоляя — еще, еще поцелуй, вот сюда, и чуть-чуть пониже…
Не ты?
— Викки... — под его пальцами стремительно разъезжается молния на боку моего платья. Ну, вот и пригодился черный кружевной комплектик. Искры в глазах Яра настолько яркие, что от них загораются за моей спиной те мосты, что еще могли дать мне отступить и одуматься.
Пути назад нет. Не остается. Не было? Не знаю. Я не искала.
Господи, как я его ненавижу.
А себя ненавижу еще сильнее. Столько боли он мне принёс, столько боли будит всяким прикосновением своих раскаленных губ. А я не справилась. Не победила, не уничтожила, не выжгла. Кажется — совсем ничего.
Я ещё съем себя с потрохами за это. Только…
Не сейчас!
Сейчас я — пропала. Без вести. Можно не искать.
21. Ярость и наваждение
Ну давай, девочка, сопротивляйся! Я жду!
Мне хочется разорвать её на части. На самые мелкие клочки, на которые только возможно. Чтобы у неё не было даже мысли ввязываться в игры Эда. Она не будет. Я не дам!
А Такахеда… Этот узкоглазый щенок даже мысли свои в адрес моей жены может уже сейчас скатывать в трубочку и начинать их жрать. Да порезвее, а то я их ему сам в пасть затолкаю, вместе с зубами.
Викки…
Она в моих руках. И у неё нет даже шанса увернуться от того, что так рвется из меня наружу.
Она и не пытается. Почти...
— Перестань, — она вскрикивает это из последних сил, — прекрати сейчас же.
А сама впивается в мои волосы пальцами. Как тогда. Как всегда — когда требовала не останавливаться.
— Не дождешься, — тихо рычу я, вжимаясь лицом в мягкую кожу её живота.
Мой сладкий приз, моя долгожданная добыча. Я слишком долго дожидался этого момента, и я слишком зол на тебя, чтобы щадить.
Глупая девчонка. На что еще она готова пойти назло мне, если она уже почти согласилась спать с этим сопляком?
Удержит она его. Ну да! Конечно. Черта с два.
Сейчас она для него еще и приз в гонке со мной, а разбитый нос сопляк точно воспринял как вызов.
Не-ет. Она — моя. И если мне нужно расписаться на ней, оставить тысячу отметин от своих пальцев на этих стройных ногах — я их поставлю. С запасом. Чтобы и сама она, подходя к зеркалу, вспоминала эту секунду.
Секунду, когда она мне проиграла.
Я не надеялся на отдачу.
Я был уверен — она будет брыкаться до последнего, и этот наш раз будет больше похож на драку, но…
Ее глаза подернуты восхитительной чувственной дымкой.
Она так сладко закусила губу — от предвкушения, а не от горечи. Мираж. Моя вожделенная мечта, которую я не ожидал получить сегодня.
Будь я “хорошим парнем” — наверное, я бы отступил, дал ей возможность сделать осознанный выбор. Вот только…
Хороший парень? Я? Взаимоисключающие понятия.
Слишком поздно возвращаться к привычным рубежам.
Я не дам ей опомниться. Я растяну это её помутнение.