— Очень интересно, — Яр ядовито кривит губы и шагает ко мне, — а что же тебе нужно предлагать?
— Иди к черту, — я отступаю на два шага, — можно дальше. Как можно дальше от меня.
И побыстрее. Только это пожелание я придержу при себе, чтобы Яр ничего не заподозрил.
— Я бы с удовольствием, — эта улыбка у Ветрова похожа только на оскал, — но ты устроилась в мою фирму.
— Интересно, Эдуард Александрович будет рад, что ты считаешь его фирму своей?
— Я и эту планету своей назову, только толку-то? Ты же с неё не исчезнешь, — шипит Ветров, глядя на меня сверху вниз. И это не только из-за того, что он выше меня, это еще и эмоциональный посыл.
Вот это самомнение у этого мачо. Все ли его бывшие должны уходить в небытие после расставания или мне оказана особая честь?
Место для отступления у меня заканчивается — я натыкаюсь спиной на стену. Черт…
Ветров же радостно щерится и роняет ладони по бокам от моей головы. Между моей грудной клеткой и его — сантиметров пятнадцать. Твою же… А со стороны, наверное, смотрится жутко химично — Алинка наверняка нашла бы это о-о-очень горячим жестом. Меня же тошнит все сильнее.
— Ну, же, Вик, — со все той же издевкой шепчет Ветров, склоняясь ко мне еще ближе, — назови мне цену. Сколько хочешь, чтобы исчезнуть из Рафарма по собственному желанию?
Я не успеваю ничего — ни придумать ему особенно заковыристый посыл, ни сообразить, как вывернуться и ускользнуть в мою квартиру, не устроив драки на лестничной клетке. Знаю я — руки сейчас по нервяку будут трястись сильнее, чем у героя триллера, за которым гонится убийца.
— Мам, это ты? — звучит за моей спиной голос Маруськи. И эта её фраза сопровождается характерным дверным скрипом.
Нет! Нет-нет-нет!
Господи, я же говорила ей не выползать из квартиры, как только на лестничной площадке начинают шуметь. Козявка моя любопытная, что же ты натворила!
Ветров вздрагивает.
Ветров оборачивается.
И этому я помешать не в силах…
10. Рано или поздно, так или иначе
Она стоит в дверях, тревожно переминаясь с ноги на ногу.
Розовая футболка, джинсовый комбинезончик, два хвостика — «как уши у лисички». Отдельный шедевр — тапки-единорожки. Розовые тоже, да…
Обычная девчонка, обычная второклассница. Могли бы быть первоклашками, но мы ужасно торопились!
И я бы на самом деле не переживала. Потому что, ну, мало ли сколько лет моей дочери, кто его знает, как я переживала постразводную депрессию, может, ушла в большой и долгий загул и сама не помню, кто наш папочка.
Даже такой трэшовый вариант меня бы устроил на самом деле. Моей любви к дочери от этого меньше бы не стало.
И будь все так, не будь у меня повода — я бы послала Ветрова лесом, отказала бы ему в праве на генетическую экспертизу, и точно б знала — он бы спрыгнул. Не стал бы добиваться признания отцовства у ребенка, который может быть и не его.
Он же у нас чертов собственник. Он не будет претендовать на игрушку, если будет не уверен, что эта игрушка — только его и ничья больше.
Но… Повод у меня для беспокойства имеется! Налицо, так сказать.
Еще первокурсником Яр заливал мне, что это, мол, у его семейства доминантный ген такой. Что уже поколений восемь все Ветровы с этим цветом глаз.
Цветом, который я пыталась ненавидеть те девять месяцев после развода.
Цветом глаз моей дочери, красивей которых нет ни в одном уголке этой планеты.
Зашкаливающе-ярким, ультрамариново-синим…
— Мам, — Маруське неуютно и страшно. Еще бы, всякие стремные дядьки тут шляются и как будто бы даже обижают маму. Вряд ли вся эта ситуация со стороны выглядит хотя бы мило.
Моя дочь боится. И подойти к ней мне не сможет помешать никакой Ветров — особенно тот, что сейчас замер бледным призраком и ловит воздух ртом. И смотрит на Маруську, не выпуская её из поля зрения ни на секунду.
Я шагаю мимо него. Маруська вцепляется в меня обеими ручонками, я отвечаю ей взаимностью, глажу дочь по спине.
Сердце мое непоседливое, вот что ж тебе не сиделось дома? Стольких неприятностей нам с тобой удалось бы избежать, потерпи ты самую чуточку.
Почему неприятностей? А вы всерьез верите, что Ярослав Ветров, узнав о том, что семь лет назад я не сообщила ему о рождении дочери, принесет мне пятьсот эскимо от радости? Это только крокодилу Гене такие ништяки обламывались.
— Бабушка спит, бусинка моя? — шепотом в самое ушко Маруськи. Она кивает торопливо и быстро. Ну, ясно. Когда бабушка спит, в тишине нам становится тревожнее всего. Нет, я не злюсь. Это бесполезно, в конце концов.
Тем более что в чем виновата Маруська? В том, что не очень любит тишину? Она настолько не любит тишину, что до сих пор приходит по ночам спать ко мне. Повышенная тревожность, ага!
— Пять минут подождешь? — ласково спрашиваю я.
— А можно две? — моя маленькая лиса, конечно, тут же начинает торговаться.
— Четыре, — улыбаюсь я, — но сегодня прочитаем на главу больше. Договорились?
— Ага, — Маруська вздыхает, еще три секунды пыхтит мне на ухо, а потом — выскальзывает из моих рук.
— Стоп, — я перехватываю дочь за подбородок, вглядываюсь в лицо.
Царапина на лице. Во всю скулу, от виска к подбородку. Утром её не было.
— Это что? — тихо спрашиваю, касаясь пальцем кожи, рядом с болячкой.
Маруська мрачнеет. Ну, ясно. Это снова Маскарадова или кто-то из её подпевал?
Если бы еще были гарантии, что в другой школе будет как-то иначе… Гарантий нет, но и выбора тоже. Если завуч и дальше будет игнорировать нашу проблему — из этой гимназии мы уйдем. Без особых сожалений. Ну, почти. Гимназия новая, крутая. И фонд у неё отличный…
— Ты ей хорошо наподдала? — заговорщическим тоном уточняю я. Непедагогично — да. Но я не буду прививать моей дочери привычку пасовать, когда её обижают. Маруська снова улыбается, на этот раз — кровожадно. Ой, не завидую я той принцесске, что к ней полезла.
В конце концов, тапки-единорожки на последний Новый Год лежали под елочкой от меня.
А у Деда Мороза моя дочь заказала боксерскую грушу. И гантели.
Дедушка Мороз, разумеется, исполнил её мечту.
Эй, я знаю, что «девочки не дерутся», вот только, ой, сколько вы не знаете, о некоторых девочках. Увы, я не могу оплачивать Маруське занятия верховой ездой — а она грезит о лошадях. Но на боксерскую грушу денег я заработала. Сама иногда подумываю, что полупить по груше — отличный антистресс. Жаль, у её перчаток — не мой размерчик.
И, кстати, когда я дарила Маруське этот подарок, у нас этих проблем не было. Мы вроде даже дружили с этой Олей. Это все в этом году началось…
— Четыре минуты, — напоминаю я и закрываю за Маруськой дверь. Напоминаю ей. Проговариваю для Ветрова. Уж он-то точно не заставит меня нарушить слово, данное дочери.
Вообще, круто было бы сейчас нырнуть в квартиру и захлопнуть за собой дверь. Сказать проблемам: «Не хочу». Сделать вид, что их не существует.
— Сколько ей лет? — это первые слова Ветрова, после того, как Маруська приговорила все мое, так тщательно хранимое — её инкогнито. Он смотрит немигающим взглядом в дверь, захлопнувшуюся за Маруськой.
Может, соврать? А сколько у меня шансов, что он поверит в мое вранье? Яр не идиот, в конце концов. Маруська — стройная как кузнечик, вытянулась за последний год. Отличить семилетку от пятилетней пухляши легко. Даже тот, кто в жизни не видел детей — угадает.
И потом — он видел её глаза. Его глаза — и на лице Маруськи. Никакой чертовой генетической экспертизы не надо.
Блин. Вот угораздило меня залипнуть на эти его глаза когда-то. Вот, пожалуйста — до сих пор они мне аукаются. Надо было мутить с отличником Горбачевым. Ну, да, он был нудный, но хотя бы не такая тварь, как некоторые. И никаких «доминантных» особых примет у него не имелось.
Я отвечаю на вопрос Ветрова. Честно отвечаю.
И все, что остается на этой лестничной клетке — это глухая тишина, разбавленная только его хриплыми рваными выдохами.
Я всем седалищным нервом чую — неприятности уже красят губы и готовятся к новому свиданию со мной.
А я-то надеялась, что у нас с ними перерыв в отношениях…
Почему-то сейчас мне кажется, что этот момент был неизбежен. Предрешен на уровне судьбы. Просто потому, что я же знаю — никогда моя жизнь не была простой.
У меня есть секунд пять, чтоб найти нужные слова для Ветрова. Мне нужно его выставить. Нужно, чтобы он не вздумал качать права.
Миссия действительно невыполнима, с этим не справился бы и Итан Хант.
— Значит, у меня есть дочь, — мне по-настоящему страшно от его спокойного тона, — и я узнаю об этом только сейчас?
Еще по семейной жизни я помню — если Ветров молчит — это угроза катастрофы. Если Ветров говорит с таким вот демонстративным спокойствием — можно готовиться к кровавой бане. И я тут — жертва номер один, первая в расстрельном списке.
Господи, лучше бы сразу взорвался, реально. Тогда не было бы необходимости морально готовиться к марафону ветровского гадства. Я ведь знаю, что он может слишком многое. И его беспринципность делает Ветрова слишком опасным врагом.
Мне отчаянно хочется закурить и сбросить этот ступор, выдохнуть его вместе с дымом. Но… У меня четыре минуты, и я никогда не курю дома. Придется справляться с этим всем внутренними силами.
— Ты ведь не будешь спорить с тем, что она от меня, да, Викки? — от этой лицемерной доброжелательности Яра становится только хуже. И тошнит чуть сильнее.
— Какая тебе разница, Ветров? — скупо отзываюсь я, разворачиваясь и напрямую встречая взгляд холодных глаз бывшего. — Какая тебе разница, от кого у меня дочь?
Столкновение наших взглядов подобно лобовому столковению двух поездов. Тормозить никто не намерен. Особенно — я!
В конце концов — зачем бы ему ребенок от меня? Разве не поэтому он свалил в закат, потому что наигрался? Удивительно, как у него еще не завелось статусной женушки и статусных наследничков.