— А ты меня заманил?
— И продолжаю заманивать, — улыбается. — Пойдем. Надеюсь ты не из тех, для кого поздний ужин — проблема.
Я смотрю на простенькие часики на запястье и улыбаюсь:
— В четыре утра? Это скорее ранний завтрак. Да еще и на природе… ты меня балуешь.
— Пока нет, — отвечает серьезно и ведет по мощеной дорожке к ухоженной рощице.
Беседка похожа на шатер Шахерезады. Жаль, я не знаю такого количества историй, чтобы развлечь этого мужчину, но ему, похоже, это и не нужно. Он вольготно располагается в кресле, снимает крышку с стоящего уже блюда и довольно изучает поварской шедевр — похоже, что-то из высокой, может даже молекулярной кухни. Не могу себя заставить оторвать взгляд от его лица. А когда получается — спрашиваю, обводя рукой белые полотнища, фонарики и тепловые лампы:
— Это привычный тебе отдых?
Пожимает плечами:
— Из всех развлечений я предпочитаю еду, путешествия и сезонный спорт.
— Театры… кино?
— Равнодушен.
— А я уж было подумала, что ты летаешь в Венскую оперу, — выдавливаю с неловким смешком, но он остается серьезен.
— Летал однажды. Мне нужно было познакомиться с одним человеком.
Мы прерываемся.
Я.
Поднимаю свою крышку, беру приборы и в очередной раз мысленно благодарю маму за воспитание, а родной университет — за целый семестр этикета на первом курсе.
Я хотя бы не чувствую себя нескладехой рядом с Каримовым.
Мы долго едим и мало разговариваем. Но неловкость от ситуации и от того, что меня сорвали с рабочего места, растворяется в тишине ночи.
Мне спокойно и комфортно. И когда мы говорим, и когда молчим, и когда встаем и снова идем по вымощенным пустынным дорожкам, подсвеченным сетками на деревьях с миллионом фонариков — не уверена, что этот ресторан при загородной гостинице должен работать ночью, но он работает, а у меня вовсе нет возражений, настолько волшебно все вокруг.
Я ведь понимаю, что все это ненадолго, и просто позволяю себе впитать волшебство этого ночного… свидания. Которое закономерно заканчивается поцелуем под раскидистым кленом.
Губы Ильи — твердые и сухие, они не заставляют, а пробуют. Дают время привыкнуть — и к осторожным поцелуям, и к мужскому телу, что оказывается близко-близко. Его руки держат жестко, но опять же, не пугающе, и я после первых мгновений напряжения потихоньку расслабляюсь, все мягче открываю рот, все свободнее играю языком, чувствуя зарождающийся внутри рокот, уже сама напрашиваясь на большее, уже выгибаясь и обхватывая его руками.
Мужчина первым отстраняется.
Мне кажется, что он слишком спокоен и равнодушен, особенно по сравнению со мной — меня просто потряхивает — но его взгляд на меня… нет, пожалуй, равнодушным Каримова нельзя назвать.
Долго, уже почти обыденно смотрит мне в лицо, будто пытаясь прочесть что-то по нему, а потом кладет большой палец на нижнюю губу, давит, вынуждая меня снова приоткрыть рот, проводит по зубам. Странный, непривычный мне жест, лишь прообраз тех, что будут у нас позже…
Мы возвращаемся в город в молчании. Мне сыто и сонно, но я стараюсь не заснуть снова — помню его насмешку — и иду в общежитие, улыбаясь, на чуть-чуть поверив в сказку.
А дальше и правда начинается сказка.
Самые нежные и сладкие несколько недель.
Каримов действительно меня балует, но… не навязчиво. Никаких роскошных подарков, которые меня бы только смутили. Но подарки есть, говорящие о его запредельном внимании к деталям. Какие-то немыслимые вкусняшки, чтобы сэкономить мне время и силы. Небольшие изящные букетики, передаваемые с курьером. Красивенный зонт, как только начались дожди. Билеты на премьеру фильма с предложением сходить с подругой.
Мы видимся с ним редко и никогда не переписываемся — хоть у меня есть его номер, я стесняюсь слать ему всякие глупости. Но я ощущаю его присутствие каждый день. И благодарна, что не давит, не заставляет бросить работу, потому что ему не комильфо возиться с официанткой, не торопит события, хотя мы оба понимаем, к чему это идет…
И никогда не переступает черту, за которой я могу провалиться в сомнения и испуг.
Как результат — я сама уже ищу его внимания. И, черт возьми, готова наброситься на него…
Наши поцелуи вызывают во мне такую бурю, что я боюсь, что меня разорвет, мои сны становятся все неприличней, а внутренняя «хорошая девочка» уступает место незнакомой чертовке, которая и боится провоцировать, и делает это, попутно жадно изучая реакцию мужчины.
— Офигенный вариант, — показывает мне большой палец Анжела, которой я все-таки рассказываю в общих чертах, что происходит — ну не могу уже держать в себе. — Только имей в виду, ему все это может быть интересно только из-за твоей наивности. А как только получит свое…
— Ой да плевать, — отмахиваюсь. — Лишь бы я получила свое.
— Вот знала же, что в тихом омуте…
На самом деле мне не так уж легко, но я не показываю это даже самой себе. Потому что мне страшно. И я боюсь вовсе не того момента, как мы окажемся в одной постели с Каримовым, а того, что это и правда будет… первый и последний раз.
Только все происходит совсем не так, как я себе воображаю.
Совсем.
12
— Продалась все-таки?
Антон отлавливает меня после занятий на лестничном пролете и тянет куда-то к стене.
Вырываю руку и смотрю на него сердито — вот же неймется. Только мне показалось, что все уже давно забыто и никого ничего уже не волнует — чем я там занята и с кем — и на тебе. Опять что-то в голову ударило.
— Тебе не надоело? — вздыхаю. — У тебя дел нет других, кроме как меня преследовать?
— Просто никак не могу привыкнуть к несправедливости этого мира. Или к тому, что тебя из института увозят сразу в гостиницу, — ухмыляется зло, намекая на машину с водителем, в которую я и правда садилась пару раз после занятий. И вчера тоже — скорее всего он это увидел.
— Ну ты и придурок, — не выдерживаю. Парень прищуривается, но ответить ничего не успевает.
— Антошенька? Милый, ты чего здесь?
Рядом с нами появляется все та же девица с каштановыми волосами, Кристина, с которой я его вижу постоянно в последние недели. На меня она смотрит зло, на Антона — заискивающе.
Я лишь глаза закатываю. Неужели она не видит, что тот наплевательски к ней относится и флиртует с ее же подружками за ее спиной? Впрочем, не мое дело. Как и то, что Антон довольно грубо заявляет ей:
— Уйди, я разговариваю.
— Но Антончик…
— Кристин, свали, а? Я догоню тебя.
Девушка смотрит на меня с ненавистью и, впечатывая каблуки в не слишком чистую лестницу, уходит.
А я вынужденна остаться.
Я бы тоже ушла с удовольствием, но уж очень хотелось расставить все точки над и, чтобы у него больше не пригорало. Хотя и не понятно как — мне в принципе казалось странным, что я должна что-то объяснять незнакомому фактически человеку.
— Так что, поведаешь мне, во сколько ты все-таки обошлась? — кладет мне руку на плечо.
Внутри опять все сжимается.
Но я не позволяю себе ни воплей, ни бегства.
Говорят ведь, если хочешь получить то, чего у тебя никогда не было, надо сделать то, что никогда не делал. Так что если я хочу послать Антона более качественно, чем обычно…
Вдруг вспоминаю, какое лицо иногда бывает у Ильи, как реагируют на это люди, и изображаю такой же покер-фэйс, приправленный холодностью в глазах. Может я и правда пропиталась уже Каримовым насквозь, а может достигла верхней точки гадливости, но меня ни внутренне, ни внешне уже не штормит. Брезгливо веду плечом, а потом как бы невзначай наступаю своим каблуком ему на ногу.
И Антон, озадаченный такими переменами и агрессией, шипит от боли и делает шаг назад.
— В любом случае моя «цена» тебе недоступна, — а я, оказывается, тоже могу хлестать наотмашь словами. — Ты кто? Мальчишка, которому до сих пор родители зад подтирают и дают денег на карманные расходы? Мы уже определили — столько не дадут.
— А у папика твоего значит хватило… — по глазам Антона вижу, что он аж захлебывается своим ядом, но теперь — с ощутимым опасением. Ну да-да, мое поведение ведь так не похоже на хорошую девочку Майю.
— У папика? — улыбаюсь ехидно, решив уже, что черт с ним — пусть подавится своей «правдой», которую он так старательно пестует, может хоть это отвратит его от моей персоны? — Представь себе — хватило. Согласись, глупо размениваться на маменькиного сынка, когда можно отхватить куш пожирнее…
— Все-таки я был прав на счет тебя.
— Медальку себе не забудь повесить, — покровительственно хлопаю по плечу. — А продолжишь лезть ко мне — расскажу об этом своему мужчине, и уж поверь, выставлю это дело так, что ты свои слова потом себе же на лбу самолично вырежешь ножом. Я пыталась с тобой мягко, Антоша, намеками, но ведь даже того, что тебя из клуба вышвырнули, тебе не хватило…
— Так и знал, что это ты. Подстроила? Наверняка и в клуб устроилась, чтобы найти кого…
— Ну конечно, — смеюсь не слишком натурально, но он этого не замечает. — Или ты и правда думал, что я хочу и дальше прозябать в общаге? Или размениваться на щенка вроде тебя? Так что все, Антончик, игры закончились — вякнешь что еще в мою сторону, я тебе устрою веселую жизнь. Ясно?
— Сучка, — он сплевывает… но уходит.
А я иду в противоположную сторону, наверх, нахожу там пустую аудиторию, и только когда остаюсь одна, позволяю себе сесть и закрыть лицо руками.
Никогда бы не подумала, что быть вот такой сложно. И что мне придется разговаривать на языке этого придурка. Но зато он от меня отстанет — по лицу видела. А то, что будет считать продажной… он же и раньше так считал и всем рассказывал, так в чем разница?
Усмехаюсь устало. Чего только обо мне не поведали окружающим, а страдаю зря — Каримов дальше поцелуев даже не доходит. Может пора принимать меры?
Внутри зарождается какая-то отчаянная храбрость и огонь, который больше подходит той, другой Майе, и я делаю то, что не делала никогда раньше.