А он только подсовывает мне телефон.
Я не знаю, откуда это, но догадываюсь, кто снял видео — благодаря ракурсу снизу.
Тот разговор с Антоном… Когда я «признаюсь» в собственной расчетливости. Само по себе… Само по себе оно может быть и мало что значило, но…
— Я никому не говорила о твоем проекте. Черт, я даже не знаю пароля от твоего компьютера! И разговор Андрея с безопасником слышала на самом деле! А то, что на этом видео… просто таким образом я пыталась избавиться от его навязчивости!
— Всему есть объяснение, да, Майя?
— Да!
Не верит.
Он вообще мне не верит.
Не верит никому — и я лишь подтверждение того, как он прав, что не пускает никого в свою клетку недоверия к миру.
Я смотрю на него во все глаза, не понимая, как донести, что это чья-та игра, в которой меня так умело подставили, что я даже ни единого хода не могу понять, пока меня не пронзает мысль, что это…
Это ведь может быть и его игра.
— Почему же ты не выясняешь, кто меня надоумил? — получается неожиданно холодно и дерзко. — Почему не требуешь подробностей, сдать все пароли и явки? Может ты просто пытаешься избавиться от меня таким образом?
Он замирает лишь на секунду.
А потом следует взрыв.
Меня швыряют на стену и перехватывают горло, да так, что в глазах чуть ли не темнеет.
Мы и раньше использовали это… в наших играх, но сегодня я, похоже, рискую лишиться воздуха полностью.
— С-сука, — шипит мне в лицо. — Лживая с-сука… Если бы ты не забралась мне под кожу, не приблизилась так, что, уничтожив тебя, я могу и себя задеть, ты бы уже была с моими ребятами, которые выбили бы из тебя все, что нужно. Я найду всех, и твоя лживая правда мне больше не нужна.
Он отпускает так же резко, как и схватил, а я вдруг чувствую, что меня выключает.
Не физически, нет. Морально.
У меня не остается ни страха, ни удивления, как не приходит и понимание, что же на самом деле произошло. В глубине души умирает маленькая влюбленная Майя, а кожа покрывается мурашками. Я цепенею.
Я уже была свидетелем, как Каримов вышвыривает из своей жизни людей, которые провинились перед ним в чем-то, и хотя знаю, что не виновата, но также знаю, что ничего не смогу доказать. Он поспешил найти свидетельства моей вины и использовать их, а это может значить только одно — ему и не захотелось меня оправдывать.
Удобный повод избавиться от неудобной жены.
Распрямляюсь и уже безразлично произношу:
— Надеюсь ты подготовил бумаги для развода? Мне ведь их просто подписать их надо, не читая, как и брачный контракт и документы на активы, не так ли?
Дергается.
В его взгляде — удивление. А еще я там вижу отголоски той режущей боли, которая будет преследовать меня на протяжении нескольких лет.
Хотя нет… только кажется.
— Все так.
Он достает из портфеля целую стопку и почти швыряет их мне.
Я долго буду помнить этот момент — может быть потому что будто вижу его со стороны.
Тоненькая девушка с рыжими волосами в роскошном красном платье берет со стола лист за листом и ставит там свою подпись.
Лист за листом.
— А теперь убирайся, золотко — летит мне презрительное в спину, когда я встаю и поворачиваюсь в сторону двери.
— Непременно, — отвечаю равнодушно.
— И имей в виду — я ничего тебе не позволю забрать. И в этом городе тебе не место!
— Что, буду напоминать тебе о единственной твоей слабости? — у меня даже хватает сил на усмешку.
— Чтобы я не передумал и не взял тебя все-таки в оборот, — цедит. — Водитель отвезет тебя на вокзал и купит билет. Возвращайся в свою деревню.
Пожимаю плечами.
Сейчас он похож на киллера, который делает контрольный выстрел, вот только он не знает — жертва умерла, когда в нее попали первые пули.
Я и правда ничего не беру. Даже про паспорт забываю и студенческий.
Нахожу в пакете, заткнутом в дальнем углу гардероба, свои старые вещи, переодеваюсь в джинсы, свитер и пуховик и выхожу на улицу.
Каримов меня не провожает — он даже не смотрит, как я покидаю его квартиру.
Здесь и сейчас
1
Говорят, перед смертью вся твоя жизнь проносится перед глазами. За одну секунду. И делать в течение жизни надо все, чтобы ты в эту секунду улыбался…
Все может быть. Но именно сейчас я осознаю, что умирать не собираюсь. И тех нескольких мгновений, что я провожу со своими воспоминаниями, рухнув обратно в кресло, оказывается достаточно, чтобы почувствовать Жизнь.
Не знаю, что меняется в этот момент.
Атмосфера?
Ситуация?
Я сама?
Какой очередной щелчок происходит в моем сознании или судьбе?
Такой же как тогда, когда он решил сделать меня своей? Щелчок, как когда мы впервые встретились взглядами, и я инстинктивно почувствовала, что от него будут сплошные неприятности?
Щелчок… каждый раз, когда на перепутье я делаю свой выбор.
И это меняет мою реальность.
Раз — и я не падаю в обморок с подносом.
Два — он меня не замечает.
Три — я не слышу тот разговор в кабинете клуба и не иду к нему.
Четыре — не говорю ему свое влюбленное «да».
Пять — не подписываю никаких документов. И не делаю сотни других вещей, которые приводят меня в этот кабинет с обвинениями, которых он даже не замечает.
Щелчок — и жизнь, которая казалась мне нашей, но существовала у каждого отдельно, не существует.
Щелчок.
И я снова поднимаюсь с кресла.
Новая я.
Мне кажется, концентрация всех этих мыслей отражается у меня на лице, потому как присевший на стол Каримов стискивает бокал, а в его глазах мелькает удивление. Что он видит? Не свойственное мне прежде осознание права на собственные желания? Или уверенность, что я больше не позволю ничему — ни судьбе, ни кому либо другому — управлять собой? Что я теперь во всех событиях, что произошли со мной, смогу увидеть не только боль, но и возможность, то самое дно, от которого я оттолкнусь?
Мама говорит — мы с ней медные проволоки. Но именно здесь и сейчас я чувствую, что это не скрученные моток, брошенный на свалке. А оголенный провод, по которому течет сумасшедшая энергия.
Смешок.
Почти издевательский.
И с удивлением я понимаю, что это мой, а не его.
Я мягко-мягко, как кошка, смотря прямов в глаза, подхожу к нему, становясь рядом и задираю голову — но не чувствую себя при этом ниже.
— Значит, твоя жена?
Обвожу языком пересохшие губы. Каримов вздрагивает и на мгновение переводит взгляд. Его тело не врет и не врало никогда. Я могу быть уверена, что он последняя сволочь и игрок, к которому не стоит даже подходить, но при этом я также уверена — физически нам было хорошо вместе.
Хорошо настолько, что я предпочитаю не вспоминать об этом…
Он не отвечает ничего, только утягивает одним взглядом в привычный омут, пытаясь снова присвоить полностью — мое тело, душу, мысли, включить в новую, но столь же опасную, как и прежде, игру.
— Значит, я владею всем, что прописано в бумагах и что полагается по закону? Твоими активами, половиной имущества, твоим бизнесом, домом… тобой?
Я говорю неосознанно хрипло, так же хрипло и непристойно, как шептала когда-то в его постели, в его квартире, как кричала, когда он доводил меня до грани, за которой я теряла себя, подчинял, заставляя получать от этого сумасшедшее удовольствие, поглощал своей темной энергетикой и уводил в глубину Тьмы.
Зрачки мужчины расширяются и будто пульсируют в такт биению сердца. Моего или его?
— Значит, в моем старом паспорте все еще штамп, на бумагах только моя подпись, а ты пришел, чтобы заявить на меня свои права?
Его дыхание все-таки сбивается.
На долю секунды, но я чувствую его настолько хорошо, что мне хватает и этого, чтобы понять, насколько сжата пружина у него внутри.
Чертов игрок, который однажды небрежно смахнул неугодную пешку с шахматной доски. Мой бывший, который по каким-то причинам все еще желает оставаться настоящим — но при этом до сих пор не оправдал меня за предыдущие «преступления». Враг, готовый казнить меня за малейшую провинность — и, возможно, приехавший, чтобы привести свой прошлый приговор в исполнение.
Я больше не боюсь и не поддамся.
Потому что дыхание сбивается у него… а у меня достаточно сил, чтобы глядя прямо в его бесстыжие темные глаза и заявить уже ровным и холодным тоном:
— Не интересует.
И добавить, наслаждаясь хмуро сдвинутыми бровями:
— Знаешь, милый, я должна была тебе сказать это еще тогда… но я подаю на развод.
Сколько мы так стоим, глядя другу в глаза? Минуту, вечность? Никогда не любила игру в гляделки и уж тем более никогда не смотрела на альфа-самца с такой наглостью и небрежностью.
Никто из нас не опускает взгляд и больше ничего не говорит — но спустя какое-то время у Каримова оглушающе звонит телефон, и этот звук разрывает темный невидимый кокон, в котором мы оказались.
Он не берет трубку, но отворачивается, а я отступаю. С отстраненной полуулыбкой становлюсь поодаль и жду ответной реплики.
Дожидаюсь.
Илья зеркалит мою позу и тянет:
— Значит, развод…
Мне не очень нравится, что он при этом выглядит довольным. Я уже жду какого-то подвоха — это же Каримов.
— У меня есть три условия.
— Не интересует, — выдыхаю почти с облегчением. Пусть уж лучше играет в открытую.
— Тогда тебе придется не сладко, золотая.
— Ничего страшного, — продолжаю улыбаться. — Уверена, что даже при твоих связях я смогу добиться своего. Хотя какие там связи? Если ты даже не раскопал правду про меня и события трехлетней давности…
Я осознанно давлю. Я до одури хочу признания его вины, рассказа о том, что он все-таки понял, кто на самом деле стоял за всем, повинной, извинений… черт его знает, зачем, просто для того, чтобы дать мне сатисфакцию. Но нет, молчит, смотрит насмешливо и гнет свою линию.
— Даже не узнаешь про условия?