Его взгляд упирается в пачку писем в моих руках. Что там не так? На верхнем коричневом конверте красуется большой красный штамп с заглавными буквами: «Последнее напоминание».
– Какие-то проблемы? – интересуется Флинн.
Я прячу корреспонденцию под мышку.
– Никаких. Все отлично.
Он пристально смотрит мне в глаза, будто говоря: «Я вижу тебя насквозь, Эль Филдинг».
– Кстати, давно хотел тебе сказать… – Он умолкает, смущенно уставившись на мыски ботинок.
Сердце начинает биться чаще, в душе просыпается надежда…
Флинн снова поднимает на меня взгляд.
Ну же!
– Ты достаточно осторожна в социальных сетях?
Я растерянно моргаю.
– В социальных сетях?
– Я просматривал твою страничку. Ты очень подробно рассказываешь о своих занятиях. Фотографируешь каждый уголок дома. Отмечаешь, куда ходишь, где и когда гуляешь. Ты приглашаешь в свою жизнь посторонних. Словно они тебе очень… очень близки.
Мне вспоминается последнее сообщение от Книгочея101 и становится не по себе.
– Соцсети для того и созданы, – пытаюсь защититься я. – Людям хочется заглянуть в чужую жизнь.
– А если им захочется большего? Ты оповещаешь всех, что ушла на пробежку к морю и выкладываешь снимок с пляжа. Если человек знает это место, то легко вычислит местонахождение. Увидит, что ты одна. И в доме никого нет.
– Никто не знает, где я живу.
– Правда? Ты выложила тучу фотографий с видами из окна. Рано или поздно кто-нибудь узнает бухту и поймет, что дом находится на вершине скалы.
– И что с того? Ты пытаешься меня запугать?
Флинн страдальчески кривится.
– Нет, конечно! Просто тревожусь за твою безопасность. Все, что ты пишешь, чем делишься, навсегда останется в Интернете. Это же следы!
– Спасибо за инструктаж по безопасности, господин полицейский. – Я улыбаюсь, чтобы придать беседе немного беззаботности. – А ты с какой радости шерстишь «Фейсбук»? Я думала, ты ненавидишь соцсети.
– Что ты хочешь от меня услышать? – устало говорит он. – Что иногда я заглядываю на твою страничку – узнать, как у тебя дела?
Вот так – теперь доступ к моей жизни у Флинна только через экран компьютера. На душе становится грустно.
Он на минуту задумывается, слегка покачиваясь из стороны в сторону.
– Когда друзьям известно о твоей жизни больше, чем мне… это тяжело. Все новости я узнавал от Хизер и Ника. Они держали меня в курсе дел. Что ты ездила во Францию, что вступила в книжный клуб. Что выпускаешь прямые эфиры или что-то в этом духе. Они уверяли, вид у тебя счастливый…
– Пойми, это лишь часть моей реальности, обертка! – запальчиво восклицаю я. – Я показываю людям то, что они желают видеть! Думаешь, у меня осталась хотя бы половина подписчиков, если бы я делилась скучной бытовой ерундой? Если бы писала правду?
По лицу Флинна пробегает тень.
Правда… Неудачное слово. Оно и раскололо наш брак.
– Я имею в виду, что никому не интересно смотреть на измученное бессонницей лицо. Или на пустые кофейные чашки рядом с крутящимся счетчиком слов. Да, пропущенная через фильтры идеальная жизнь – бред, полная ерунда, но это часть моей работы, и я должна ее выполнять!
– Неужели?
Флинн всегда так переспрашивает – чтобы я остановилась и подумала, спросила саму себя. Вопрос меня злит. Не буду отвечать.
– А если бы издатели не требовали от тебя вести страничку, ты удалилась бы из соцсетей прямо завтра? – гнет он свое.
– Какая разница? – огрызаюсь я.
– Я не осуждаю твой выбор, – успокаивающе говорит Флинн. – Просто спрашиваю, действительно ли это хорошо – для тебя, для любого из нас. Нам правда это необходимо?
– Через соцсети легче поддерживать связи.
– Так нас со всех сторон и убеждают – больше общайтесь, поддерживайте связи. Не знаю, Эль, – качая головой, вздыхает он. – По-моему, наоборот, люди стали разобщены. Когда заходишь в бар или ресторан, сидящие за одним столиком только и таращатся в свои телефоны. А на улице? Все идут, понурив голову, – смотрят в экранчики. И речь не о подростках, о взрослых людях! Разве это здо́рово?
Я молчу, да он, похоже, и не ждет ответа.
– Когда в жизни происходит страшное… например, умирает мама… все кажется… хрупким. Недолговечным. Бессмысленным. – Глаза его блестят. – Жизнь не должна сводиться к отретушированным фотографиям и хештегам, разве нет? Смысл в рождении и смерти. И прекрасном, но суровом отрезке времени между ними.
Сейчас, когда я вижу все воочию, мне стало интересно пересмотреть снимки дома, выложенные на твоих страничках. Ты явно поклонница крупных планов: большой рапан, живописно венчающий стопку книг, стеклянный кувшин со стаканом у края письменного стола, книжная полка, украшенная вазой с цветами и масляной лампой. Некоторые фотографии тщательно обрезаны – убраны неэстетичный радиатор, розетка или дверной откос.
Что еще ты вырезала из своей жизни?
Однажды мне на глаза попалась статья о воздействии социальных сетей: согласно исследованиям, социальные сети делают большинство людей несчастными. По утверждениям ученых, каждый третий, заглянув в «Фейсбук», испытывает разочарование от своей жизни. Соцсети поощряют поисковое поведение, повышая за считаные минуты после открытия странички уровень дофамина и воздействуя на нейронные мозговые связи. Только вообразите, какую штуку создал Марк Цукерберг! Она настолько могущественна, что способна изменять химию мозга.
Меня это тревожит, ведь теперь самооценка человека зависит преимущественно от числа подписчиков, лайков и высвечивающихся на мониторе сердечек. Кроме того, снижается устойчивость внимания. Стремясь напичкать нас большим объемом информации, рекламщики используют принцип количества «потрясений в минуту».
Думаю, рано или поздно настанет время обратной реакции, когда люди начнут удалять из Сети подробности своей личной жизни, которыми так щедро делились. Неужели непонятно, что это навсегда останется в цифровой реальности? Так и вижу пауков, ползающих по Всемирной паутине в поисках информационной шелухи, висящей то там, то тут, словно запутавшиеся хрустящие мухи.
До сих пор поражаюсь, чем люди делятся с публикой! Сколько подробностей о себе вываливают! Например, ты, Эль. Зачем? Наверное, чувство собственной важности берет верх над здравым смыслом. Разве нам интересны твои привычки и ежедневные ритуалы? Скорее всего, да – иначе почему мы с любопытством следим за обновлениями странички?
Если кому-то вздумается пересмотреть твои посты от начала до конца, он найдет все, о чем ты рассказывала. Мы знаем, какую ты водишь машину. Что выпиваешь ежедневно две чашки кофе, сваренного на кухне в кофемашине «Неспрессо». Что буфет, где развешаны чашки, ты расписала сама. Что кабинет – твое убежище, пристанище муз.
Хочется ободрить подписчиков – пусть не сетуют зря на неудавшуюся жизнь: выложенная красота – обычные постановки, творение твоих рук.
Они не имеют ничего общего с тобой настоящей, правда, Эль?
На самом деле эта идеальная жизнь – самая грандиозная твоя выдумка.
Глава 14Эль
Поворот. Скрипят, притормаживая, по асфальту шины, за окнами проносятся густые зеленые стены кустов. На подъезде к дому Фионы я быстро прокручиваю в голове ее недельное расписание. Так, Билла сегодня нет, Дрейк в детском саду – значит, сестра у себя, работает. Я ненадолго, не стану ее сильно отвлекать. Просто хочется уйти из дома. Поговорить с ней – о Флинне, о его матери…
Я сворачиваю на улицу, где живет Фиона. Сейчас поставим чайник, усядемся на старый, продавленный уютный диван… Я паркуюсь на обочине дороги перед домом, выхожу из автомобиля и едва приближаюсь к крыльцу, как дверь распахивается – на порог, натягивая темную куртку, выходит мужчина. Лица не видно, однако, судя по более худощавой комплекции, не Билл.
Фиона, босоногая, раскрасневшаяся, что-то говорит ему с порога.
Когда мужчина поворачивается, у меня от удивления открывается рот. Марк!
Марк вальяжно улыбается и, слегка кивнув головой, роняет:
– Доброе утро.
Он натягивает шлем, заводит мотоцикл, срывается с места и с шумом исчезает в конце улицы.
Фиона стоит со скрещенными на груди руками, подбородок надменно вздернут.
– Марк просто оказал мне кое-какую помощь.
– Какую?
– Посудомоечная машина сломалась.
Я пристально смотрю ей в глаза. Знакомый стальной, исполненный решимости взгляд, но веки слегка подрагивают.
– Чушь! – Я прохожу мимо сестры прямиком на кухню.
Она идет следом.
– Я так понимаю, Билла нет?
– Нет, – коротко отвечает Фиона.
– А Дрейк в детском саду?
– Да.
– Все идеально распланировано.
Я, конечно, догадывалась, что после брака у нее были другие мужчины, но доказательств этому не имела, да и не хотела иметь.
– Сразу поясню, пока ты не оседлала любимого конька: это просто секс!
– А если бы Билл тебе так сказал?
Фиона небрежно отмахивается, будто я сморозила несусветную глупость.
– Я знаю, Марк тебе не нравится. Но я понятия не имела, что он сын твоих соседей, если тебе станет легче.
– И давно это началось? – холодно интересуюсь я.
– Ничего не началось! Так, приключение, встретились несколько раз.
– Сколько раз?
– Три. Или четыре. Не помню. Было и прошло. Ничего особенного.
– Но как вы познакомились?
– На дне рождения Ивонн.
Сестра и меня звала на ту вечеринку, но я улетала во Францию на писательский семинар.
– Он ведь, кажется, лет на десять тебя младше!
– Спасибо, что напомнила. На семь, если точнее.
Мрачно сложив на груди руки, я перевожу взгляд с Фионы на коллаж фотографий, прикрепленных к холодильнику, с радостно улыбающимся Дрейком в золотистом колпачке.
– И не надо строить такое лицо, – говорит сестра.
– Какое?
– Вот такое, как ты сейчас состроила. Губы брезгливо поджаты, плеч