Если я права, если профиль на сайте – фальшивка и Джоанны с ее семейством не существует, остается вопрос: кто жил в моем доме?
В стеклянной стене видно отражение комнаты за спиной: письменный стол, классическое кресло, книжный шкаф, дубовый сундук… Так… Взгляд упирается в сундук.
Тело цепенеет. Что еще известно незнакомцу?
Я быстро шагаю к столу и открываю ноутбук. Мозг кипит. Надо что-то делать. Я загружаю страницу сайта аренды жилья. Где здесь контакты? Номера телефона, разумеется, нет. Меня перенаправляют в центр помощи. В выпадающих окошках меню среди предложенных описаний проблем ничего не подходит.
Пальцы быстро стучат по клавишам, набивая в пустой прямоугольник вопрос: «Как связаться с арендатором, который снимал у тебя жилье, а потом удалил аккаунт?»
Нажимаю «Отправить» и, отодвинув стул, встаю из-за стола. Конечно, никто мне не ответит. Хочется визжать из-за невозможности поговорить лично. Почему нельзя позвонить по телефону и попросить о помощи? Неужели желание пообщаться с человеком – это слишком?
«Люди стали разобщены». Флинн подобрал верное слово. Весь наш чертов мир разобщен!
Администрация сайта вряд ли поможет отследить человека, арендовавшего мой дом. Надо брать дело в свои руки и самой устанавливать подлинную личность фальшивой Джоанны.
«Кто ты?» – говорю я в пустоту, быстро крутнувшись вокруг себя, как будто в надежде хоть мельком увидеть таинственного арендатора.
«Зачем? Зачем ты сюда заселился?» – бормочу я под нос, меряя комнату шагами.
Разворачиваюсь – и упираюсь взглядом в небрежно нацарапанное слово на деревянной ножке стола. ЛГУНЬЯ.
На меня лавиной обрушиваются воспоминания. Сколько ни пытаюсь я затолкать их вглубь, замуровать, запечатать в недрах памяти, они рано или поздно вырываются на поверхность.
Стопка корреспонденции на коврике перед дверью комнаты в общежитии… Глянцевая кремовая карточка… Размашистая надпись красной помадой: «ЛГУНЬЯ»…
Довольно! Воспоминания под замо́к. Я роюсь в ящике письменного стола, пока среди россыпи ручек, клея и листочков для записей не нахожу ножницы.
Присаживаюсь на корточки и начинаю яростно скрести, царапать деревянную ножку острыми лезвиями, стесывая проклятые буквы. Стружка крошечными завитками сыплется на пол. Стиснув зубы, я вгоняю ножницы глубже и глубже, так неистово пилю дерево металлом, что сбивается дыхание, а на запястье вздуваются вены. В нос бьет острый запах свежих опилок.
Лгунья. Неужели я действительно такая?
Лгуньей назвали меня люди.
Лгуньей я и стала.
Я работаю еще усерднее. Поскорее бы убрать надпись.
Уничтожить.
Наконец-то. Готово.
Тяжело дыша, я отбрасываю ножницы в сторону, и они с глухим стуком падают на пол. На ножке стола, точно рана, белеет пятно. Казалось бы, это зрелище должно доставить мне удовлетворение, но сколько я ни смотрю на пятно, в душе ничего не шевелится.
Не важно, что слова больше нет на столе – оно по-прежнему в моем сознании.
Резко поднимаюсь на ноги. Надо писать. Надо разгрузить мысли, вытряхнуть их на страницу, пока они не уползли еще глубже, подпитываясь всякой падалью.
Вытянувшись в кресле, я открываю рукопись.
Надо вернуться в прошлое.
Когда день для обсуждения реферата – которое Эль сама и инициировала, – был назначен, ее охватила легкая эйфория.
Дверь в кабинет Люка Линдена оказалась открыта, но Эль все равно вежливо постучалась.
– Войдите.
– Дверь закрыть или так оставить? – спросила она.
– Как хотите.
Эль пожала плечами и, захлопнув дверь, села на стул.
К аромату ее духов примешивался слабый сладковатый запах солнцезащитного лосьона – после обеда она гуляла с соседками в парке, обсуждая исключение Луизы из студенческого союза за пьянство. Все смеялись по этому поводу: как же надо было стараться, чтобы добиться исключения!
Эль встретилась взглядом с Линденом.
– А вы загорели!
Она оглядела свои обнаженные руки.
– Лицо загорело, – пояснил он.
Эль коснулась пальцами щек.
– Ой…
Она откинулась на спинку стула, перебросив через плечо распущенные волосы, и медленно положила одну ногу на другую, демонстрируя гладкие бронзовые колени.
Началось обсуждение ее реферата «Роль женщин в трагедиях Шекспира». Линден похвалил черновик, отметив, что требуется более четко обозначить свою позицию по теме, обосновать ее и для убедительности подкрепить теорией.
Эль завороженно слушала преподавателя, восхищаясь его уверенностью, сквозившей даже в длинных паузах. Он говорил красиво, без театральщины, каждое слово казалось продуманным.
«Бледненький, – решила она. – Да и плечи узковаты». Словом, ничего общего со спортсменами из их тусовочной компании. Однако ей нравился его взгляд – всегда в глаза.
Линден протянул Эль стопку листов.
– Давайте встретимся еще раз. Посмотрим, как вы доработаете черновик. Допустим, через три недели? У меня есть окошко в пятницу, в девять утра.
– Отлично.
Он не занес эту встречу в ежедневник. Документального подтверждения о том, что она состоялась, не было.
Но встреча произошла, разделив жизнь Эль на «до» и «после».
Глава 16Эль
Неподвижная темнота. Три часа ночи. В мой сон просачивается непонятный скрежет. Я торопливо шагаю по бетонному настилу. Еще раннее утро, но почему-то уже солнечно и светло. Вокруг бедер колышется подол темно-синего платья. Ноги постепенно тяжелеют, и вскоре я их еле волоку, шаркая подошвами по земле. Я в парке. Мне он знаком.
Во сне я оглядываюсь назад и вижу садовника, орудующего садовой лопаткой; темная выкопанная земля летит в сторону, конец лопатки со скрежетом царапает камень…
Я подскакиваю на кровати, жадно глотая воздух.
Это сон, просто дурной сон. Я дома, в своей постели. Я в безопасности.
Пижама прилипла к телу, в сгибах под коленями мокро от пота.
Пытаясь остудиться, сбрасываю одеяло.
Сколько времени?
Будильник показывает три. Глухая ночь. Несколько часов до рассвета.
Опять приглушенный скрежет. Не во сне. В доме.
Я напрягаюсь, замираю, прислушиваюсь… Слышно лишь мое дыхание да отдаленный рокот моря у подножия скалы. Повторится ли звук?
В густом сумраке я совершенно одна. Страх все туже затягивает вокруг меня свою петлю, загоняет мысли в самые темные уголки сознания.
Вот оно! Скрежет! Словно ногти царапают деревянную поверхность.
В мгновение ока я спрыгиваю с кровати, хватаю мобильник и, осторожно ступая по мягкому ковру, крадусь к дверям спальни. Почему-то мне кажется, что в пятку в любой момент может вонзиться острый стеклянный осколок, и я готовлюсь к жгучей боли. Нервы натянуты как струны.
Приложив руку к деревянной двери, затаив дыхание, я прислушиваюсь к звукам в коридоре.
Перед сном я, как обычно, проверила, все ли закрыто. Входные двери на замке, окна надежно заперты. Я заглянула за диваны, ощупала шторы, осмотрела недра кладовой, гардеробные шкафы.
Я проверила и перепроверила. В доме, кроме меня, никого нет.
Просто в мой бодрствующий разум пытается впиться обломок ночного кошмара.
Опять скрежет. Или шарканье. Где-то внизу, у основания дома: то ли под ним, то ли внутри.
Винный погреб! Шум наверняка оттуда.
Но я проверяла – дверь закрыта на ключ. Впрочем, в погребе я не была несколько недель – предпочитаю хранить вино на кухне в буфете. Неприятно спускаться под землю в помещение без окон: там холодно и вообще замкнутое пространство. Только мотыльки могут обитать и размножаться в этой сырой тьме. Зря я на него согласилась. Архитектор уверял, что в новых постройках такого масштаба без винного погреба не обойтись, иначе дом потеряет в цене.
Придется проверить, чтобы спать спокойно. Просто открою чертову дверь и загляну внутрь.
Собравшись с силами, я осторожно поворачиваю ручку. Мысленно повторяю, что ничего страшного нет, никто сюда не забрался, но помогает не очень: сердце так испуганно колотится, будто вот-вот выскочит из груди.
Я миную лестничную площадку и начинаю медленно спускаться. Не дай бог поскользнуться – пересчитаешь затылком деревянные ступени… Бр-р-р… От возникшей в голове картинки накатывает приступ головокружения, и я, схватившись за перила, останавливаюсь перевести дух.
Наконец я внизу, цела и невредима. Свет не включаю, чтобы себя не выдать.
На цыпочках иду на кухню. Тишина. Ничего подозрительного. Из подвала ни света, ни звука.
Я нерешительно мнусь у входа в подвал, затем набираю на мобильнике номер экстренной службы, но кнопку вызова не нажимаю. Осторожно трогаю ручку, а все мысли – о замурованных в сумраке мотыльках, о тельцах с крылышками в пыльце.
Неохотно повернув замок, я рывком распахиваю дверь.
Створка громко клацает. Вспыхивают сенсорные светильники, ослепляя меня ярким светом. Спустя несколько секунд глаза начинают различать бетонные ступени, ведущие в мрачную узкую комнатку. Из глубины веет холодом.
Надо проверить нишу, чтобы уже наверняка…
Едва ноги ступают на холодный бетон, сердце опять начинает лихорадочно колотиться. Пальцы крепко сжимают телефон. Я решаюсь только на три шага и, вытянув шею, заглядываю в нишу.
Чисто.
Лишь в углу рваная газета и помет, не то мышиный, не то крысиный. Может, грызуны ползали по трубам и балкам в стенах, пугая меня шорохом лапок?
Никого здесь нет. Темнота да сырой земляной запах. Меня разбирает смех. Так и хочется торжествующе воскликнуть: «Видишь, Эль? Пусто!» Однако тревога не отступает, мне по-прежнему страшно.
Когда, развернувшись, я иду вверх по лестнице, то замечаю на бетонной ступеньке невыкуренную ментоловую сигарету. Его любимой марки. Такие теперь редко встретишь в продаже.
Нос наполняет ментолово-никотиновый аромат…
Я закрываю глаза, в висках шумит пульсирующая кровь. Меня накрывает паника, я тону, захлебываюсь ужасом.