На берег с шелестом накатывают ленивые волны, и мир вокруг неожиданно включается на полную громкость: я слышу шорох куртки Флинна, скрип песка под моими ботинками, урчание отползающей воды, перекаты гальки и ракушек, шипение лопающейся белой пены.
И среди этой ярко проступившей красоты меня пронзает осознание: что-то пошло неправильно, очень неправильно. Моя жизнь должна состоять из того, что меня в данный миг окружает: Флинна, моря, писательства, – но по-другому, далеко не так, как сейчас. Иголка соскользнула с пластинки, заиграла новая музыка, однако никто в зале не заметил подмены. Все продолжают не в такт танцевать, одна я стою посередине и жду, когда кто-нибудь догадается, что моя улыбка – всего лишь маска.
– Эль? – Флинн разворачивается и, склонив голову, с тревогой на меня смотрит. По моим щекам текут слезы. – Эль, что с тобой?
Ворона, с важным видом расхаживающая по сырому песку, вытягивает черный клюв и громко каркает. Мой взгляд рассеянно скользит в сторону дома. Вот так громадина! На вершине древней грубой скалы он смотрится до неприличия безупречно. Образчик богатства, жадности и могущества. Все предстает передо мной в новом свете, будто я надела очки на подслеповатые глаза. Дом не просторный – он пустой. Куча бесполезных комнат для людей, которых нет в моей жизни.
– Я не уверена, что нахожусь там, где должна.
Флинн долго молчит и наконец произносит:
– Эль, знаешь, чем я всегда в тебе восхищался? Тем, как ты трудилась на тех паршивых подработках в нашей юности.
Меня разбирает смех – и от неожиданного поворота беседы, и от странного комплимента.
– Ты о чем?
– Кем бы ты ни работала – горничной, кассиром, администратором, официанткой, – ты не жаловалась. Хотя и не любила свои обязанности. Когда ты начала ходить на писательские курсы, то сильно изменилась. Однажды вечером ты пришла с блокнотом и села писать. Даже фильм со мной смотреть отказалась. В тебе будто огонь зажегся. Ты нашла себя, свое дело.
Флинн ни на секунду во мне не сомневался и неизменно поддерживал. «Это не мечта – назовем это планом», – говорил он.
– Я знал, что тебя опубликуют. По-другому и быть не могло. Ты этого хотела, к этому шла. У тебя талант! – Он глубоко вздыхает. – Но потом все пошло не так, как мне представлялось. Я думал, что писателям платят немного, что они трудятся из любви к искусству. Для нас – отличный вариант. Можно путешествовать, работать, где вздумается… В напряженные моменты, пока ты занималась бы своими книжками, я принял бы эстафету. А потом… ты подписала договор. Следом посыпались контракты с зарубежными издательствами… Господи, Эль! И деньги! Какое-то безумие! Кто мог это предвидеть? Книжные туры, пресс-конференции, фотосессии… С одной стороны, меня распирало от гордости, хотелось кричать всем и каждому: «Посмотрите, чего добилась Эль!» И в то же время мы начали отдаляться.
Я ощущала то же самое – пустоту. И вина целиком на мне.
Из-за того, что я натворила.
– А потом… потом я узнал об аборте… – Он с горечью качает головой, я сжимаюсь. – Я понял, что у нас был шанс стать семьей, – но меня даже не поставили в известность… Тогда мне показалось, что ты не хочешь той жизни, которую рисовал для нас я. Что тебе всегда хотелось иметь большой дом на вершине скалы, кабинет с видом на море… Я не знал, как вписаться в нашу новую жизнь. – Флинн сглатывает комок в горле. – И я винил тебя. Назначил тебя ответственной. Потому что видел, как хорошо знакомая мне Эль меняется на глазах. И я не мог за ней угнаться. – Он смотрит вверх на вершину скалы. – Возможно, твое место именно там. Скорее я – не тот человек, который должен быть с тобой рядом.
Застегнув портплед на молнию, я закидываю его на плечо. Пора.
Открываю парадную дверь, но на пороге медлю.
Скоро ты вернешься – в Англию, в Корнуолл, в этот дом…
Интересно, почувствуешь ли ты себя хоть на миг незваной гостьей, когда зайдешь в прихожую?
Я все думаю, каково тебе здесь одной. Только ты и мертвое безмолвие. Ты и мысли о содеянном. Посещают ли они тебя темными ночами? Давит ли бремя на грудь, поднимает с постели? Встаешь ли ты, сбросив одеяла? Меряешь шагами спальню?
Рано или поздно, сегодня или же в другой вечер, когда потускнеет свет и обострится восприятие, ты начнешь думать обо мне.
Замкнув за собой дверь, я бросаю ключи в почтовый ящик, и они с тихим клацаньем падают на пол.
Я прощаюсь с твоим домом. Самое время проникнуть в твою голову.
Глава 25Эль
Вокруг угрюмая темнота. Два часа ночи. Я до сих пор не сплю.
Три часа ночи. Не сплю.
Мысли крутятся вокруг Флинна. Флинн. Флинн.
Многое хочется ему сказать.
И многое я сказать не могу.
Связана обетом хранить собственную тайну.
Пять часов утра. Не сплю.
Все глубже и глубже меня затягивает в недремлющую бездну бессонницы.
Шесть часов утра. Семь.
Не сплю.
Я бодрствую.
Обычно в постель ложатся для того, чтобы утром в ней проснуться, а как проснешься, если и так не спал? Я настолько дезориентирована, что мне мерещится, будто пол качается, стены ползут к кровати, а одеяло камнем сдавливает грудь.
Три моих коронных выстрела: душ, кофеин, свежий воздух – не оказали должного эффекта. Поэтому я здесь, в библиотеке, с верным ноутбуком. Таращусь в экран.
Через час, а то и два, я, наконец, втягиваюсь в процесс. В наушниках играет классическая музыка, я стучу по клавиатуре и неотрывно смотрю в монитор. Библиотечный зал вокруг расплывается словно в дымке; не замечаю ни книг, ни стеллажей, ни тихого жужжания копировальной машины, ни медленных шагов по ковровому покрытию, ни взгляда в монитор поверх моего плеча.
Писать – это все, на что я сейчас способна.
Сдать книгу в срок – главная цель. Мое спасение. Единственный шанс прорваться.
История перейдет из моих мыслей на страницы.
Надо все исправить.
Смутно я уже вижу, чем закончится роман, однако едва начинаю присматриваться, идея улетает из головы. Остается только ждать. На этом этапе я не могу определить поворот и направление сюжета – персонажи сами приведут меня, куда следует, мое дело – довериться.
Разматываю шарф – согрелась. За утро написано три тысячи слов. Сама не знаю как. Если сосредоточиться и не сбавлять темпа… вполне возможно – возможно! – завершить роман к сроку.
Я встаю, потягиваюсь, разминая затекшие лопатки, и отхожу от стола. Надо разогнать кровь.
За стойкой на другом конце зала работает с посетителями Лора, Мейв складывает стопки книг на тележку. Жаль, не поздоровалась с ними раньше, когда только пришла. Постепенно очередь рассеивается, я подхожу к библиотекарям и обмениваюсь с ними приветствиями.
Я неторопливо гуляю между стеллажами раздела художественной литературы. Как все-таки в библиотеках спокойно и уютно! Старый добрый запах книг уносит меня в прошлое, в те времена, когда мы с Фионой, оторвавшись от матери, наперегонки бежали по дорожке в библиотеку. С каким нетерпением мы ждали похода за книгами на зимних выходных! А потом, с добычей, отправлялись в кафе через дорогу, где в огромных, как кастрюли, чашках подавали горячий шоколад с белоснежными завитками взбитых сливок и россыпью крошечных маршмеллоу. По возвращении домой мы с Фионой, собрав пледы, подушки и одеяла, сооружали себе пещеру-читальню, которую быстро усыпали крошками печенья.
Пальцы скользят по корешкам книг и вскоре упираются в раздел «Филдинг, Эль». Я беру с полки один из двух экземпляров «Безумного страха». Обложка никогда мне не нравилась – изображенная на ней женщина не имеет с героиней романа ничего общего. Да и шрифт неудачный: крупный, броский, не сочетающийся с изяществом текста. К сожалению, я была чересчур ошарашена сложностями процесса книгоиздания, чтобы спорить и забирать все в свои руки, – просто отдалась на волю течения. Сотрудники издательства уверяли меня, что знают современный рынок и делают, как лучше. И оказались правы.
Открываю обложку: интересно, когда роман брали в последний раз? На титульном листе, рядом с моим именем, красными чернилами размашисто написано одно слово.
Книга выскальзывает у меня из рук и падает на пол, распахнув страницы. На шум оборачивается пожилой мужчина в твидовом жилете.
С бешено колотящимся сердцем я торопливо подбираю роман и снова заглядываю под обложку. Нет, не померещилось: слово по-прежнему там, грозное и обвиняющее.
«Лгунья».
Я быстро пролистываю книгу до конца, пробегая кончиком большого пальца по острым краям страниц: есть ли еще надписи красным? Ничего, чисто.
Надо проверить второй экземпляр. Жилка на шее пульсирует так сильно, будто из-под кожи рвется на волю загнанный в ловушку зверек. На том же месте, на титульном листе, то же убийственное слово: «Лгунья».
Страх пригвождает меня к месту.
Я захлопываю обложку.
Кому-то все известно.
Я чувствую взгляд. За мной наблюдают. По спине бегут мурашки. Мужчина в жилете, стоявший в конце прохода, исчез.
За стеллажом, в соседнем ряду, я замечаю едва уловимое шевеление – смену темного и светлого фона, словно движется тень. Кто же там? Я отступаю в сторону, присматриваюсь, но полки заставлены слишком плотно. Я спешу в конец стеллажа, заглядываю в следующий проход – никого, только тележка для книг.
На коже проступает горячий липкий пот. Нет, это не фантазии! Там точно кто-то был! И этот кто-то за мной наблюдал! Я иду сквозь новый ряд, перехожу в следующий, шагаю быстрее и быстрее…
Кое-где неторопливо рассматривают содержимое полок люди. Женщина средних лет в лосинах и вишневых ботинках. Худощавый молодой человек в мешковатом свитере и светлых старомодных джинсах. Никто не обращает на меня внимания. Однако, готова спорить, минуту назад в соседнем ряду за стеллажом стоял человек и за мной наблюдал!
Первым на ум, как всегда, приходит он – Линден. Библиотечная обстановка. Запах бумаги и мяты. Кажется, будто Линден здесь, рядом. Ощущение настолько яркое, что я почти чувствую на шее его дыхание.