– Та и хрен с ним. Какая разница? – прошептал потенциальный самоубийца и, хорошо так отхлебнув ледяного коньяку, маленькими шажками начал приближаться к краю стены.
– Я извиняюсь, мужчина, – как наждаком по одному месту резанул в тишине спокойный мужской голос.
– А ёб… – всхлипнул Алексей Алексеевич, успев зацепиться кончиками пальцев за выступ застывшего цементного раствора на кирпичной стене и поставить на место уже зависшую над адом левую ногу, – что за хрень, мать твою?
В пяти метрах от него, на площадке шестого этажа, стоял какой-то мужик, освещая себя фонариком. Одет он был в костюмную пару, на шею был намотан шерстяной, домашней вязки, синий шарф, а на голове – вязаная шапочка с цветным помпоном. Это всё, что мог показать маленький фонарик в руках этого типа.
– Я извиняюсь, мужчина, – начала сначала неизвестная личность, – а вы сюда убиваться пришли, что ли?
– Ну допустим… – не подумав, ответил Алексей Алексеевич, независимо подняв подбородок и скрестив руки на груди, – а ваше какое собачье…
– Так вы тут ни в жизнь не убьётесь, – улыбнулся сочувственно наглец.
– Это ещё почему? Это ж пятый этаж… вот херакнусь щаз вниз башкой… – заплетающимся языком аргументировал Алексей Алексеевич.
– И не убьётесь! – с ещё большей уверенностью парировал «член клуба ночных знатоков». – Там внизу месяц назад теплоизоляцию выгрузили, она до сих пор там и лежит трёхметровой пирамидой. Рулоны мягкие даже на морозе. Покалечиться покалечитесь, а убиться, как следует, не убьётесь. Стекловолокно. Учешитесь, разве что, насмерть!
«А в смету проделанных работ подъём и разнос теплоизоляции на этажи записали! И деньги за это получили, – вспомнил Алексей Алексеевич отчётность, скрипнув эмалью на зубах. – Вот суки!»
– Могу помочь… Эээ… подсказать то есть, – участливо продолжил незнакомец.
– Как это? – удивился обманутый и уволенный, расслабляя на шее галстук из итальянского города Милана.
– Двумя этажами выше, на седьмом этаже то есть, есть отличный пролом в стене, с видом на центр города. Там под балконными проёмами два КамАЗа кирпича высыпали. Вот там – наверняка! Костей не соберёте гарантированно, – по-деловому объяснил местный товарищ.
– С гарантией, говоришь? – заинтересованно переспросил Алексей Алексеевич, решительно взболтав содержимое бутылки, – ну пошли, если с гарантией.
Незнакомец из уважения пропустил сопровождаемого вперёд, освещая своим подсевшим фонариком ступени лестничного пролёта. Алексеич шёл медленно, держась одной рукой за кирпичную кладку, а другой цепко вцепившись в бутылку «Хеннеси», где ещё булькало на поворотах больше половины содержимого. На шестом этаже, неожиданно обогнав Алексея Алексеевича, вперёд вырвался товарищ, не по погоде одетый в лёгкую костюмную пару. То ли бутылка коньяку возымела на него гипнотическое действие, то ли врождённая вежливость и благородство «короля заброшенной стройки», но, осветив жёлтым светом фонаря своё гладковыбритое лицо, он сказал:
– Я, конечно, извиняюсь, мужчина, но у меня есть предложение. Я до того момента, когда вас увидел, ужинать собрался. Стол скромный, но на двоих хватит, тем более что у вас такое приятное дополнение, – осветив фонариком янтарную жидкость в красивой бутылке, продолжил он, – а то, что задумали, ещё успеете. Ночь длинная. А то, что вдребезги, я гарантирую.
После слова «ужинать» как-то потеплело на душе. Алексей Алексеевич вспомнил, что он сегодня только пил, а из закуски был только воздух от вентилятора климат-контроля. А было бы, наверное, хорошо «шмякнуться» не на голодный желудок! «Проводник» повернул налево, и они оказались у дверного проёма, плотно завешенного толстым ватным одеялом. Отвернув край, они вошли внутрь помещения без окон. «Аппаратная», – вспомнив проект, подумал бывший генеральный. В патроне скрипнула лампочка, заставив обоих зажмуриться от яркого света. Алексей Алексеевич осмотрелся. У стены в ряд стояло несколько грузовых деревянных поддонов. На них был положен высокий анатомический матрас, который укрывало чистое на вид бельё и толстый шерстяной плед. Посередине комнаты стоял настоящий кухонный стол с одной табуреткой. На стене висел ковёр ручной работы, а на дюбеле, на «плечиках» из проволоки, красовалась военная камуфляжная форма и голубой берет с кокардой. На форму были приколоты какие-то медальки, и несколько военных значков сверкали эмалью. На полу лежала натуральная, правда, облезлая медвежья шкура. С беззубой головой. У противоположной стены стояли фрагменты когда-то очень дорогого кухонного гарнитура с электрической плитой. На плите остывала кастрюля «Цептер», накрытая полотенцем, и пыхтел носиком ярко-красный чайник.
– Руки мыть будете? – по-домашнему спросил хозяин помещения.
– А смысл? – криво улыбнулся Алексей Алексеевич, ставя в центр стола ёмкость с французским продуктом.
– Тогда садитесь на диван, там помягче, – показав на поддоны, сказал человек в костюме, – а я пока на стол набросаю. Кстати, можете селёдку порезать.
Алексей Алексеевич смело взял обеими руками толстую тушку норвежской селёдки. Грустно посмотрел в её большие мутные глаза и, поняв, что число кусков должно быть чётным, решительно разрезал её на четыре неравные части, не вынимая кишок. Потом, закрыв глаза, чтобы не плакать, порезал лук и притрусил им «расчленёнку».
Хозяин ловко расставил на поверхности стола одну тарелку, одну вилку, одну ложку, ножик перочинный, миску с порезанной большими кусками селёдкой и луком, открытую трёхлитровую банку солёных огурцов, надломленную буханку серого хлеба и, наконец, в центр стола, чуть подвинув «французскую гостью», была поставлена кастрюля с варёной картошкой. Потом, как бы что-то вспомнив, щёлкнул пальцами и, улыбаясь, радостно сказал:
– А вот стаканов у меня два!
Как-то неестественно отставив правую ногу, он наклонился и достал с нижней полки кухонного стола два стакана. Сначала он громко дунул в каждый из них. Но потом, как бы не доверяя этому способу дезинфекции, он смачно плюнул на дно каждого и, достав из брюк угол клетчатой рубашки, насухо вытер им стаканы. Удовлетворённо рассмотрев на свет лампочки свою работу, парень громко и одновременно поставил сосуды на уже сервированный стол. Потом плюхнулся на табурет, поставив правую ногу на пятку, торжественно посмотрел на Алексея Алексеевича и открыл крышку кастрюли. И жёлто-белая картошечка, плавая в горячем маслице, покрываясь тяжёлой испариной, вздохнула накрахмаленным бельишком и как бы сказала: «Фууууу! Товарищи! Ну наконец-то! Налетай!» Но, оказалось, к трапезе были готовы не все присутствующие.
– Ну? – решив не портить соседу настроение, задал ёмкий вопрос парнишка.
– Не понял? – искренне не понял Алексей Алексеевич, сглатывая слюну.
– Наливать-то уже можно, мужчина! – нараспев объявил хозяин ужина.
Алексей Алексеевич как-то неуклюже засуетился, проклиная себя за недогадливость, подскочил с дивана, чуть не опрокинув банку с огурцами, и на радостях налил почти по полному.
– Ого! – удивился щедрости парнишка. – Тогда предлагаю первый тост «за знакомство». Вот как, например, вас звать-величать?
– Алексей Алекс…
– Да ладно! – восторженно заорал новоиспечённый собутыльник. – Я ж тоже Лёха! Тёзки значит! Давай краба, Алексей!
Мужчины пожали друг другу жирные от селёдки руки, выпили по одной трети стакана коньяку и навалились на картошечку. Потом, конечно, были тосты за родителей, третий – за тех, кто в море (оказалось, что Алексей на Северном флоте служил). И как-то селёдочка и огурчики солёные очень даже замечательно пошли после французского пойла. Разговоры сначала были ни о чём.
– Я, Алексей, всегда огурчики покупаю. Как закусь они классные и на утро рассольчик организм оттягивает, – говорил Лёха. – Из отходов – одна банка.
– А я как-то говорю Ирке, ты, мол, лучка больше в селёдочку режь. Классно же! А она типа – сам режь, тогда на диване спать будешь. Представляешь, Лёх? – выруливал на тему закуски теперь уже Алексей.
Последнюю картоху со дна кастрюли не взял никто. И не потому, что «конина» закончилась. Просто уже из уважения друг к другу. Закурили.
– Ты это, Алексей. Расскажи, что у тебя? Чего ты вдруг? Может, легче станет перед… – первым предложил Лёха, нервно покашливая.
– Нет, Лёх. Не буду. Не нужно тебе этого, да и не поймёшь. Лучше о себе расскажи. Как ты очутился за этим одеялом-то? – равнодушным тоном спросил Алексей, пытаясь не фокусировать свой взгляд на неестественно тонкой правой ноге Лёхи.
– А чё там. Я ж сирота. Отца вообще не знал. А мамаша – алкоголичка. Никому я был не нужен. Помню, детки уже в тёплых сапожках ходят, а я всё по ледяным лужам босиком бегаю, пятки о первый лёд режу. Под кухней фабричной столовой с бидончиком стоял. Мне туда сливали, кто чё не доел. Отобрали меня у мамки и в детский дом. А там что? Лучше ты думаешь? Повара да воспитатели домой сумки с мясом и повидлом таскали, а мы рахитами росли. Трудовик с физруком заставляли нас милостыню просить на вокзалах и рынках. И чем хуже мы выглядели, тем ценнее для них были. Вот голодом-то и морили. А кто мало приносил, истязали нещадно. После школы из детского дома сразу в армию загребли. Я на второй год оставался. Болел. Физрук почки отбил за то, что сто рублей себе оставил. Хотели в кино с пацанами сходить, на «Анну Каренину» по Фёдору Михалычу Достоевскому. Так что пришла повестка прямо на выпускные экзамены. Военком мне тогда сказал: «Ну ты Лёха фартовый!» После выпускного бала сразу проводы. В учебке на учениях бросали боевые гранаты. А она у меня возьми и выпади из рук прямо под ноги. Правую ногу по колено оторвало и почему-то два пальца на левой руке. Прикинь! Как так-то? Но ротный сказал: «Ты Лёха фартовый! Могло бы и вторую ногу, а тут только пальцы на руке. Всего-то!» И в госпитале тоже! – рассмеялся счастливый Лёха, – хирург после операции говорит: «Фартовый ты парень, Лёха! Спасли мы тебе яйца! Размножайся, пацанчик!»
Алексей слушал нехитрый рассказ Лёхи, отвернувшись в сторону, и тихо плакал пьяными слезами, уткнувшись в воротник своего шикарного пальто. Ему было жалко. Хотя и не определился кого – себя или Лёху. А Лёха продолжал: