– Пап, у нас тут спор научный. Что сначала? Пельмени в кастрюлю, а потом воду… – спросил Саныч.
– Или сначала воду, а потом пельмени? – усугубил задачу Сашка.
– Балбесы! Надо было ещё в детстве в ведре вас утопить. Сначала сварить кипяток! А, собственно, что случилось-то, пацаны? По какому случаю незапланированный сбор? – глядя на сразу переставших шутить родственников, спросил Дед.
– Я при нём не буду, – уходя на кухню, мрачновато сказал Саныч.
– Тогда я тоже, – развернулся в том же направлении его отпрыск.
– Понятно всё с вами. Тогда ставьте пельмени. Только не переварите! Масло в морозилке. Я в душ, – на ходу раздеваясь, сказал Дед.
Аргентинским танго зазвонил телефон Деда. Секунду помедлив и в мыслях перечеркнув все грандиозные планы, намеченные на сегодня, изменившись в лице и голосе, он ответил:
– Да, Антонина Петровна! Да, что вы… Я всё помню. Сейчас?… Сейчас в Шереметьево. Лечу в Чикаго на курсы повышения квалификации. Внезапно вызвали, как самого… Даже не знаю, эти американцы такие непредсказуемые. Конечно, привезу! И я вас!
Потом, грохнув в досаде дверьми, снял с себя пропотевшее бельишко и метнул его в открытый иллюминатор стиральной машины. Та икнула от неожиданности и, булькнув что-то обидное в ответ, захлопнула дверку и нервно заурчала.
– Чудо, что за женщина! – мечтательно прошептал старший Михайлов, выдавливая на голову крем для бритья и показывая кулак обнаглевшей стиралке.
Тем временем на просторной кухне, где каждая солонка знала своё место и не путалась под руками, орудовали два распоясавшихся кулинара, заранее распределив между собой фронт работ. На плите что-то побулькивало и даже неуловимо пахло чем-то съедобным, не успев самоликвидироваться. Не оборачиваясь к коллеге, помешивая по часовой утонувшие пельмени, Сашка первый задал вопрос:
– Пап, ты чего, маму бросил?
«Совсем взрослый», – подумал Сан Саныч, кромсая лук в салат и обливаясь слезами. Но ответил вопросом на вопрос, шмыгнув носом:
– А другая версия тебе в голову не приходит?
– Какая такая другая? Она тебя выгнала? – повернувшись к отцу, раздражённо спросил Сашка.
– Ты уже взрослый, сынок… – шумно подтягивая сопли, всхлипывая и вытирая с лица слёзы – следствие злющего лука, промямлил папаша.
Сердце у Сашки не каменное. Утопив ложку в закипающих пельменях, он бросился к обливающемуся слезами отцу. Притянув к своему девяностокилограммовому торсу шестидесятипятикилограммовое тело папы, крепко обнял его. Как только мог крепко… и срывающимся голосом, почти по-отечески, сказал:
– Да не переживай ты так! Прорвёмся, батя!
– Пусти, дурак! Я в порядке! Лук! Это лук… – выпучив глаза, пытался избавиться от телячьих нежностей здорового, как бык, сына, Сан Саныч.
Семью спасли закипевшие и пробующие совершить необдуманный побег пельмени. Плита зашипела, призывая сделать температуру поменьше, а всплывшие пельмени напомнили о «Главное – не переварить!» Медлить было нельзя, тем более что шум воды в ванной прекратился. Как открывается дверца в холодильнике у Деда, они знали с детства, поэтому очень скоро на большом семейном кухонном столе уже стояли тарелки с квашеной капусточкой, солёными помидорчиками и огурчиками, а также салатик из свежих овощей. Благо Антонина Петровна было ответственной не только за пылесос.
Открылась дверь ванной и пахнущий пеной для бритья, небритый, но очень чистый, в кухню вошёл улыбающийся Дед. И уже при нём в огромную керамическую миску были отброшены всплывшие, набухшие от мясного сока пельмешки. Сан Саныч засыпал их сверху заранее приготовленной, мелко порубленной смесью зелёного лука, укропа и петрушки. А Сашка, бешено крутя ручку мельницы, обильно поперчил смесью разноцветных перцев.
Дед хмыкнул, подошёл к легенде советского машпрома, открыл морозильник и достал пачку сливочного масла. Потом, отрезав ровно половину, и со словами:
– Сашу маслом не испортишь, – утопил его в пельменях.
Точка была поставлена. Народ оживился. Заёрзали стулья, зазвякали вилки и ложки. Немного поспорили – сервируют ли к пельменям ножи, но потом демократично решили – пусть будут! Расселись. Но вдруг Дед, заговорщически подмигнув Сашке, подошёл к холодильнику и, пошурудив пакетами и свёртками, достал бутылку водки.
– Али мы не русские!? Али не мужеского роду-племени!? – артистично продекламировал товарищ Михайлов.
Думаю, реакцию мужчин на ужин с пельменями и всяко-разными солениями, да под водочку, описывать не стоит. Описано-переописано!
Прошел час. Сашка, подперев кулаком стриженую голову, задумчиво гонял в тарелке маринованный грибок. Сан Саныч, закатав правый рукав белоснежной рубашки, забыв о манерах, ел руками квашеную капустку. Он брал её по чуть-чуть, запрокидывал голову и открывал пошире рот. Рука плавно шла вверх и зависала, прицеливаясь. Капуста сочно капала на очки, щёки и нос Сан Саныча, а потом, сгруппировавшись, организованно падала в рот. Дед, поймав взглядом свою почти полную рюмку, понял, что что-то пропустил… Посмотрел на дно керамической миски и, не увидев ни одного «сибирячка», взял рукой из тарелки Внука грибок, поднял рюмку и сказал:
– Я очень рад вам, пацаны! – одновременно обозначив окончание трапезы и начало мужского разговора.
Пацаны заёрзали, поглядывая друг на друга, как провинившиеся дети.
– Сашка, марш спать! – строго пробасил Дед, глядя себе в тарелку.
Сан Саныч и Сашка послушно и безропотно встали из-за стола.
– Куда? Ты сиди, – дёрнув Саныча за рукав, сказал Дед. – Малой, спишь на лоджии или в тренажёрке. Будильника нет, не вздумай проспать у меня…
– Спокойной ночи, Санычи, у меня будильник в телефоне, – зевая, сказал Сашка и, обняв боксёрский мешок, поволок его на лоджию.
– Маньяк, – с теплотой в голосе сказал Дед и, повернувшись к сыну, кивнул головой. – А теперь рассказывай, сынок.
– Сначала? – засомневался Сан Саныч.
– С него милый, с него!
– Началось всё с того, что позвонил Лёвка Ройзман, мой одногруппник по мединституту. Помнишь его? – начал свой рассказ Сан Саныч.
– Это тот Лёва, котогый после тгетьего кугса в стгойотгяде у тебя Танюшку отбил? – специально картавя, решил поиздеваться Дед. – Танечка… Конечно, помню! Кто ж её не помнит? Фигура, как гавайская гитара, и корма, как у крейсера «Императрица Мария»!
– При чём здесь это, папа? Лёва Ройзман вернулся из Израиля и открывает частную клинику. Меня зовёт к себе главврачом.
Было обеденное время, и практически все уличные кафешки были забиты студентами и бюджетниками. Найти Лёву оказалось просто. Одно стояночное место занимал его шикарный белый «Мерседес», а на втором, широко расставив короткие ножки и размахивая ручками, стоял сам Лёва Ройзман, разгоняя голодающих на подъезжающих машинах. Сан Саныч, бибикнув и моргнув одной фарой, бодро покатил на Лёву. Тот, смешно отпрыгнув назад и покрутив пальцем у виска, показал Санычу на свободный столик.
Лёва с опаской пошатал жиденькое пластмассовое кресло и осторожно присел. Потом по-барски помахал в сторону официанта и сказал Санычу:
– Я уже всё заказал. Сейчас принесут.
– Я только кофе, – подозрительно глядя на Лёву, сказал Саныч.
Просидели молча, глядя, как едят и пьют за другими столиками, минут пять. Не несли. Лёва встал, подтянул под самый кадык галстук и, шумно сопя, пошел на официанта. Саныч успел прошипеть вслед:
– Лёва, ты не в Хайфе!
Удивительно, но через минуту к столику подошла с широко раскрытыми глазами и ртом пожилая девушка-официантка и выгрузила на стол графинчик с коньяком, тарелки с нарезанным лимоном и сыром и, улыбнувшись, уверенно сказала:
– Плиз! Кофе бай файв минетс!
– Вот что значит знать иностранные языки! – сказал подошедший Лёва, гордо ставя на стол два коньячных бокала.
– Я извиняюсь спросить, о каких языках речь? – поинтересовался Сан Саныч.
– Иврит, братец, иврит, – гордо ответил Лёва, приветливо помахав запавшей на него официантке-полиглоту.
– Лёва, мне не надо! – замахал на налитый в его бокал коньяк Саныч. – Мне ещё на работу, и за рулём я.
– Надеюсь, Александр, ты принял решение, и я хочу выпить за моего друга, за главного врача суперклиники, гордости современной медицины, – втискивая в руку Саныча бокал, торжественно говорил Ройзман, – за науку, которую двигают…
– Лёва, я хочу, чтобы ты меня понял…
– Саша, ты дурак? Ты глухой? Ты миллионер и тебе уже ничего не надо? – говоря в коньячный бокал, как в микрофон, негодовал Лёва.
– Ты никогда меня не понимал, – грустно сказал Саныч, отхлебнув божественный напиток.
– Да! Представь, я ничего не хочу понимать. Чёртов ты совок! Я предлагаю тебе престижную работу, о которой мечтают многие талантливые врачи России. Я предлагаю тебе, наконец, продолжить свою научную работу. Зелёный свет! Пожалуйста! Наконец, я предлагаю тебе зарплату, месячный эквивалент которой равен твоему годовому доходу. Балда! Ты понял, что я тебе предлагаю? И это только начало! – не на шутку разошёлся Ройзман. – Ты занимаешься медициной и наукой, я занимаюсь менеджментом.
– Лёва, у меня в больнице сложился хороший коллектив, сотрудники…
– Да иди ты в жопу со своим коллективом и туда же сотрудников прихвати! Смотри туда… – вскочил с пластмассового кресла Лёва.
Лёва разгорячённо тыкал кусочком лимона в ослепительно-белоснежный «Мерседес». Вместе с Санычем в сторону «Мерседеса» посмотрела добрая половина посетителей кафешки, одобрительно цокая языками и кивая головами. Саныч невольно скосил глаз на свою шестёрку «Жигулей». От пятен сурика и шпатлёвки она была похожа на южноафриканскую гиену после неудачной охоты.
– Зуб даю, Санька, – не унимался израильский предприниматель, – через год, ну максимум полтора, будешь ездить на таком красавце!
Народ вокруг одобрительно загудел, заёрзал пластмассовыми креслами по тротуарной плитке и стал заказывать спиртное. Им тоже нравились «Мерседесы». Белые.