Растения неспособны двигаться, и потому перейти с одного места на другое они могут только путем распространения своих семян. Но далеко не все растения пользуются этой возможностью. Есть и такие, которые рассеивают семена вблизи себя и таким путем создают большие колонии, где живут тесной семьей. В моему саду представлены оба вида. Среди них есть однолетние, как люпин, синий василек и мак, и многолетние — цикламен, гиацинт и морской лук.
Морской лук размножается двумя способами, о которых я уже упоминал: над землей он производит семена, а в земле выращивает луковицы. Как любитель морского лука, я благословляю это его двойное усилие: благодаря ему в полях появляются огромные пространства морского лука, по которым я люблю бродить, и оно же подарило мне несколько больших колоний этого растения в моем саду.
Цикламен сеет семена очень близко к себе. Когда я пишу «сеет», я именно это имею в виду: перед самым созреванием семян он наклоняет вниз верхушку стеблей, несущих коробочки с семенами, и даже прикасается ими к земле, чтобы, когда коробочки откроются, семена из них выпали рядом со стеблем.
Помнится, я где-то читал, что цикламен вверяет распространение своих семян муравьям, но, хотя у меня в саду много муравьев и много цикламенов, я еще ни разу не видел, чтобы в сезон созревания семян муравьи скапливались около растений и собирали эти семена. Так или иначе, дети цикламенов не отдаляются от своих родителей. Один мой собеседник, обсуждая со мной повадки цикламенов, сравнил их с кибуцниками. Действительно, в давних кибуцах тоже можно было увидеть дома родителей, детей и внуков, построенные рядом друг с другом.
Я как-то попробовал выразить эту тактику распространения морского лука и цикламенов в нескольких словах. Мне представилось, что они рассуждают так: если мне удалось в этом месте вырасти, образовать большие клубни и луковицы, расцвести и породить семена, значит, это место хорошее и моим потомкам лучше жить здесь. Но хотя в этом рассуждении есть своя логика, существуют также растения, которые как бы говорят: негоже класть всех потомков в одну корзину. За горизонтом может найтись и местечко получше. И эти растения прилагают усилия, чтобы послать своих потомков (семена) как можно дальше. Легко соблазниться и приписать им такие человеческие свойства, как авантюризм, дерзание и даже склонность к скитаниям и азарту, а то и просто желание покоя и тишины после ухода «молодых», — но лучше все-таки отнести эту тактику на счет эволюции.
Растения-«скитальцы» не только отправляют своих детей вдаль. Они стараются также обеспечить их всевозможными средствами для такого путешествия. Их семена снабжены мини-крылышками, парусами, хохолками и парашютиками, которые помогают им нестись с ветром, а также колючками и крючками, с помощью которых они могут цепляться к шерсти животных. Кроме того, эти семена соблазнительны на вкус и высокопитательны в энергетическом плане, поэтому животные охотно поедают их, а потом выделяют вместе с экскрементами где-нибудь далеко-далеко. В результате получается так, что есть растения, чьи дети остаются рядом с родителями и образуют большие и тесные кланы, а есть растения, которые прилагают значительные усилия, чтобы максимально удалить от себя своих потомков.
Это сравнение растений с человеческими семьями не имеет ни научного основания, ни особенного значения. Это просто некая модель, которая больше говорит о создающем эту модель человеке, нежели о растениях, которые он пытается описать. Но в моей душе эти странствующие растения (а я слышал о кокосовом дереве, чьи орехи переносятся океаном за сотни и тысячи километров на другие острова и земли) невольно наводят меня на размышления. Конечно, я не могу приписать растениям человеческое сознание, и мне понятно, что для того очеловечивания, которым я грешу, нет никакого основания. Механизм их распространения — результат эволюционного процесса, а не действие, за которым стоят мысль и план и которое имеет осознанную цель. Но когда я вижу, как семена крестовника или козлобородника летят над моим садом и исчезают вдали, в моем сердце пробуждается тоска, и волнение, и страх за их судьбу. Мне вспоминаются великие путешественники и открыватели неведомых земель. Вначале то были люди, которых просто унесло в открытое море и пригнало к другим берегам. А потом это были люди, которые сами построили плоты и вырезали весла, а может быть, даже соорудили мачты и паруса, и взяли с собой семена, и саженцы, и женщин с детьми, и щенную собаку, и беременных овец, и отплыли в открытое море в надежде добраться до лучшего места.
Что их толкало? Даже если в человека заложен инстинкт скитания и он наделен любопытством и воображением, да еще какие-нибудь неприятности подвигли его сняться с насиженного места, все равно, чтобы пуститься в такой путь, нужна значительная доля мужества и оптимизма. А может быть — также безвыходности и отчаяния. Все это трудно отнести к растениям, но и среди них, как видите, есть домоседы, а есть скитальцы, и, чтобы увидеть их, не нужно плыть за семь морей — достаточно выйти в дикий сад и побродить по нему с открытыми глазами.
Сабры
Когда-то в каждом кибуце был старый кибуцник, в обязанность которого входило ухаживать за садом кактусов, и каждого заезжего гостя обязательно тащили в этот сад, чтобы показать кактусы, и рассказать о кактусах, и похвастаться прививками разных кактусов друг к другу, в результате чего на свет явились невообразимо колючие чудовища.
Я, увы, не так уж страстно интересуюсь кактусами, но у меня в саду есть один, и ему я очень симпатизирую. Это большой сабра, возвышающийся на самом краю сада. Не я его посадил, и не я за ним ухаживаю. Я лишь время от времени срываю с него ползучие растения, которые пытаются подняться по его телу к солнцу и воздуху. В остальном он не требует от меня никаких забот. Это растение старое и большое, сильное и независимое, оно способно выжить в любых обстоятельствах и преодолеть все препятствия. Даже поливать его не нужно, потому что оно само запасает воду в своем мясистом теле. Рекомендуется только не трогать его руками. Точнее, трогать можно, но результат такого смелого поступка — на ответственности самого трогающего.
Кто посадил этого красавца, я не знаю. Быть может, арабские арендаторы, которые жили в этом месте до того, как немецкие колонисты перекупили его у хозяина — богатого араба, жившего в Бейруте. А может, сами немцы, которые решили таким манером слиться с окружающей природой. Но это мог быть и кто-то из еврейского кооперативного поселения, которое возникло здесь, когда британские власти во время Второй мировой войны выслали отсюда всех немецких колонистов за моря-океаны. Мой сабра не рассказывает мне, кто его здесь посадил, — просто стоит себе, цветет каждое лето и поставляет на мой стол отличные плоды.
Все, кто хоть раз путешествовал по нашей стране, знают, что по ней разбросано великое множество таких вот сабр и выглядят они так, будто Господь понатыкал их просто посреди пустого места. На этом «пустом месте» почти всегда была когда-то арабская деревня, но — вот ирония истории! — арабским словом «сабра», означающим плод кактуса, первопоселенцы-сионисты стали ласково называть еврейских детей, родившихся и выросших в Стране еще до образования Государства Израиль. Большой словарь Элиезера бен-Иегуды объясняет это слово несколько загадочно: «Прозвище ребенка, который вырос в Стране Израиля и не ходил по европейским путям». Это объяснение можно толковать и в положительном смысле — как «еврейский ребенок, свободный от комплексов диаспоры». А можно и насмешливо: настоящий еврейский ребенок, нахальный и невежливый.
Претендентов на авторство этого прозвища превеликое множество, и я не буду вдаваться в их споры. Скажу только, что принятое его объяснение звучит, на мой вкус, несколько слащаво: мол, дети этой страны, подобно плодам кактуса, колючие снаружи, но мягкие и сладкие внутри. Настоящая причина, я думаю, несколько глубже и состоит в том, что в глазах прибывших из диаспоры сионистских первопоселенцев кактус был воплощением принадлежности к Земле Израиля.
И действительно, поэт Шауль Черниховский в своем стихотворении «Ой, земля моя, родина моя», перечисляя главные местные особенности: стада овец, караваны верблюдов, весенний запах цитрусовых, песни цикад, скалы и сикоморы, — завершил этот список «саброй-злодеем», а это наводит на мысль, что замечательный поэт самолично и достаточно болезненно испытал на себе упомянутое нм «злодейство».
Строго говоря, на иврите это растение называется «цабар», что является производным от арабского «сабар», но в идише первопоселенцев оно превратилось в «сабру», а во множественном числе — даже в «сабрес». Но само растение не арабское и не еврейское, не сионистское и не антисионистское и, что самое интересное, — вообще не местное. Вопреки удачной рекламной выдумке наш «цабар» — вовсе не коренной житель этих краев, а иммигрант. Он уроженец Мексики, а в Европу его завезли испанцы в начале XVI века. Но поскольку он с легкостью прижился в Южной Европе и плоды его оказались приятны, а тело могло служить непроходимым забором, и сам он показал себя выносливым и неприхотливым, европейцы приняли его с радостью, и он распространился по всему бассейну Средиземного моря и таким манером попал и к нам. Я видел его и в Сицилии, и в Испании, и в Сардинии, и во Франции, и в Греции, и в Италии. Я всюду говорил ему: «Привет», — как говорят близкому приятелю, и на мгновенье чувствовал себя дома.
С этой точки зрения, кстати, кактус сходен с эвкалиптом, который тоже прибыл в наши края издалека, из Австралии, но акклиматизировался здесь настолько, что стал одним из природных и политических символов Страны. Подобно кактусам, эвкалипты тоже можно увидеть во многих странах Средиземноморья, и везде они дают людям тень для отдыха, балки для строительства и дрова для печей, они помогают сохранять почву, применяются в фармацевтике и служат источником нектара и пыльцы для пчел. Но в Израиле эвкалипт, как и кактус, удостоился особого статуса, став символом «сионистской переделки Страны», так что даже арабы теперь называют его «еврейским деревом» («шежара-эль-йегуд»).