Написав эту фразу, я вдруг вспомнил строку из стихотворения моего отца, посвященного фиге: «Ищущий на природе — как одетый, который стремится к запретной, глубокой и сокрытой наготе».
И последний мой совет ищущему созревший плод, укрытый фиговым листом: старайтесь не прикасаться пальцами, сорвавшими фигу, ни к глазам, ни к уголкам губ, ни к иным чувствительным местам и тканям. Дело в том, что фига при срывании выделяет белый и липкий сок в месте крепления к ветке. Сок этот вреден для кожи, причем настолько, что народная мудрость даже рекомендует его для удаления мозолей. Поэтому остерегайтесь.
Что еще сказать во славу фиги? Зимой она стоит без листьев, но летом тень под ней густая и прохладная. Хозяин сидит в этой тени, пожирает фиги, которые обещал принести домой на завтрак, и размышляет о еще одном изменении, которое произошло за эти века в языке: то, что мы сегодня обозначаем плоским политическим термином «мир и безопасность», когда-то определялось замечательным библейским выражением: «И жили Иуда и Израиль спокойно, каждый под виноградником своим и под смоковницей своею»[52]. И в самом деле, когда я навещаю одну из тех старых-престарых, дряхлых, уже заброшенных смоковниц, о которых рассказывал выше, и сижу в ее тени, трудно не задуматься над тем, что вот так же когда-то сидел здесь человек, посадивший это дерево, и так же хотел наслаждаться миром и покоем, а на самом деле жил, подобно мне, под властью того терновника из древней притчи[53], который мнил себя настолько мудрым и сильным, что хотел царствовать над всеми деревьями, и для этого похвалялся покоем и безопасностью, которые якобы дарует им его тень. А на самом деле не было у него ни мудрости, ни силы, ни даже тени — ибо какая же тень от куста терновника? — и не мог он даровать своим подданным ни мира, ни безопасности.
Впрочем, в этом нет ничего нового. Уже во Второзаконии Господь обещает народу Израиля землю Ханаан «с домами, наполненными всяким добром, которых ты не наполнял, и с колодезями, высеченными из камня, которых ты не высекал, с виноградниками и маслинами, которых ты не садил»[54]. И евреи, захватив Ханаан, действительно нашли здесь все это, как после них нашли здесь это и все другие, приходившие сюда, — и филистимляне, и ассирийцы, и вавилоняне, и персы, и греки, и римляне, и византийцы, и крестоносцы, и арабы, и турки. Все они нашли здесь оливы и фиги, которые не они посадили, и террасы, которые не они построили, и колодцы, которые не они высекли, — и еще прибавили свое для следующих хозяев. Неизбежная история страны, которую Господь обещал многим и которую многие захватывали, утверждая свое право на нее. Как не прочесть в этой истории предостережение, которое она посылает каждому из ее сыновей и их властителям?!
Но что до меня, то мое фиговое дерево все еще упрямится и не растет, и я не сижу в его тени и не ем от его плодов. Каждый год оно приносит два ранних плода, и сойки съедают их еще до моего прихода. То ли на их языке определение «незрелый плод» звучит иначе, чем на моем, то ли их клювы менее чувствительны к незрелости, чем мои зубы и нёбо. Но я все же надеюсь, что в один прекрасный день это фиговое дерево перестанет «вкладывать в корни» и начнет вкладывать также в меня и возвращать мне любовь. А тем временем я учусь у него важности терпения и надежды.
Осиное гнездо
Как-то в субботу, когда я обедал на веранде, надо мной появилась оса. Она покрутилась надо мной, а потом села на тарелку. В этом не было ничего необычного: осы работают и в субботу, а мясо они любят и чуют его запах на расстоянии. Необычной была сама оса. Она была больше знакомой мне осы с веретенообразным черным тельцем, которую у нас в Израиле называют «пелех», но меньше знакомого всем шершня.
По обычаю ос, и эта гостья отщипнула себе маленький кусочек от моего блюда, взлетела и понесла его в свое гнездо. Но назавтра, когда я работал в саду, что-то ужалило меня в руку. Ощущение походило на укус пчелы, но боль была сильнее. Я проверил место укуса, не нашел на коже следов жала и сделал вывод, что речь идет об осе.
У меня уже был к тому времени богатый опыт слабых укусов осы пелех и тяжелых укусов шершня. Но этот укус был сильнее первых и слабее вторых. Я почитал, и поспрашивал, и поинтересовался, и даже потрудился найти картинки, и в конечном счете решил, что имею дело с тем необычным видом ос, одна из которых присоединилась к моему обеду накануне. В Израиле их называют «немецкими». Как видно, и немецкая оса читала, и спрашивала, и интересовалась, и нашла разные детали, связанные с моей биографией и моей личностью, потому что на следующий день я получил второй укус. Я понял, что у меня в саду появилось осиное гнездо.
Я, кажется, уже писал здесь, что, хотя израильские законы признают меня единственным владельцем этого сада, сам я признаю его хозяевами также и тех живых существ, которые в нем обитают. Но при этом я требую, чтобы и они вели себя аналогичным образом, то есть признавали бы мои права, главным из которых является право спокойно ходить по саду, никого не боясь, и возвращаться домой без телесных повреждений. Поэтому я начал искать это осиное гнездо и после еще одного особенно раздражающего укуса нашел его в глубокой дыре в углу сада. Я запомнил это место, чтобы не приближаться к нему во время работы, но, видимо, и осы что-то решили по этому поводу, потому что уже назавтра я подвергся третьему укусу, причем на этот раз в другую часть тела и в другой части сада. Я посовещался с самим собой и с другими уважаемыми мною людьми, и было решено, что по причине явной агрессивности этих ос и особой злобности их укусов мне разрешается видеть в себе живой вид, подвергающийся угрозе уничтожения, и поэтому я имею право прибегнуть к оборонительной войне.
Здесь самое время предупредить особо чувствительных читателей, что им, возможно, стоит пропустить продолжение этой главы и перейти сразу к следующей, потому что дальше они встретят тяжелые описания военных действий, которые могут глубоко потрясти мягкосердечных и прекраснодушных людей. Ибо война с осиным гнездом — это война на уничтожение, результатом которой может быть только паническое бегство или полное истребление побежденной стороны. В этой войне не придерживаются Женевской конвенции, в ней не берут пленных, не принимают капитуляция и уж конечно не подписывают никаких мирных договоров. И все это по той простой причине, что после такой войны не с кем сидеть за столом переговоров.
В этом конфликте я был совершенно очевидной слабой стороной: один против полчищ, пехотинец против стремительных истребителей, демократ и приверженец свободы, либеральных принципов и прав человека — против тоталитарного общества, в котором даже жизнь своих солдат не имеет никакой ценности, что уж говорить о жизни врага. Но именно поэтому я был убежден, что победа будет за мною, ибо на моей стороне была справедливость, а я верю, что, несмотря на случайные успехи зла, в конце концов побеждает добро.
Я вооружился тряпкой, четвертью ведра керосина, палкой длиной сантиметров в семьдесят, будильником, длинными штанами, высокими ботинками, рубашкой с длинными рукавами, налобным фонариком и тяжелым камнем. Прочитав этот перечень, иной читатель может, пожалуй, представить себе в воображении такой сценарий предстоявшего боя: я ставлю будильник на три часа утра и кладу его возле осиного гнезда, а когда осы вылетают, чтобы прекратить непрестанный раздражающий звон, приближаюсь к ним, размахивая тряпкой, привязанной к палке, как флагом капитуляции, будто я сдаюсь на их милость; но едва лишь они подлетают поближе, я ослепляю их лучом своего фонарика, а потом заранее приготовленным камнем мозжу им головы, одну за другой; затем заливаю керосин в их гнездо, поджигаю его и в честь завершения великого боя украшаю себя рубашкой с длинными рукавами и медалью за храбрость, проявленную в сражении.
Возможны, разумеется, и другие сценарии, еще более богатые сочными деталями, все зависит от размаха читательского воображения и его способности к комбинированию исходных данных. Но я откажусь от описания всех этих возможностей. Перейду лучше к описанию войны, как она в действительности происходила. Будильник действительно разбудил, но не ос, а меня, и не в три, а в половине второго ночи, когда осы не активны и все до единой забираются в гнездо. Я надел все приготовленное, включая рубашку с длинными рукавами, застегнулся на все пуговицы, обулся, закрепил фонарик на лбу, смочил тряпку в керосине, взял ее в левую руку, а палку в правую и беззвучно вышел в темноту. Вблизи цели я зажег фонарик и нашел вход в гнездо. С помощью палки я засунул в глубь гнезда тряпку, пропитанную керосином, поставил ведро на вход — вверх дном, конечно, — положил на него камень и поспешно отступил.
Несмотря на неожиданность, осы ответили контратакой. Похоже, что мой налобный фонарик все же разбудил нескольких, потому что за последующие десять секунд я получил еще четыре укуса, но зато в последующие дни — ни одного. А через неделю, когда я снял ведро с гнезда, из норы не вылетела ни одна оса.
С тех пор немецкие осы больше меня не кусали. Иногда я замечаю на каком-нибудь из кустов в саду гнездо осы пелех, и тогда я приближаюсь и смотрю на нее. Но она не трогает меня, и я не трогаю ее.
Люпины
Поде цветущих люпинов — поразительно красивое зрелище, веселье для глаза и радость для сердца. В Израиле есть много таких мест, и, к счастью, не все они уже названы «Люпиновыми холмами» и разрекламированы в газетах. Остались еще и такие, которые можно посещать, не страшась выхлопных труб многочисленных автобусов, криков и воплей сотен людей, земли, усеянной пакетами из-под кукурузных хлопьев, пустыми бутылками из-под кока-колы и смятой туалетной бумагой.
Есть поля, где люпин цветет белым цветом, есть поля, где он цветет желтым, но самые красивые из люпинов — синие. Они начинают цвести в конце зимы и цветут на протяжении всей весны, и глубокую синеву их цветков украшает вертикальная белая полоса. Если цветок уже опылен, эта полоса краснеет. Так люпин сообщает насекомым, что ресторан закрыт и если они хотят пыльцы, то пусть проследуют, пожалуйста, к другому цветку. Причина этой вежливости понятна.