И с точки зрения цветка, и с точки зрения насекомого предпочтительней, чтобы насекомые не тратили время и энергию на посещение цветка, который и сам в них не нуждается, и им ничего не даст, а летели бы к тем цветам, где еще есть пыльца.
Люпин — растение однолетнее. Это значит, что новые люпины прорастают каждый год из семян, выращенных в минувшем году, — прорастают, порождают цветки, а в них новые семена — и умирают. Семена у них большие и твердые и прячутся внутри стручков.
В апреле или в мае — в зависимости от температуры и дождей — стручки желтеют и созревают, а когда приходит время, вдруг лопаются со взрывом: створки разделяются по линии шва, сразу же завиваются и выбрасывают семена на расстояние метра-двух от родительского растения. У меня в саду люпины тоже цветут каждый год. Некоторые выросли из собственных семян, большинство выращено мною из тех семян, которые я собрал и сохранил со времени минувшего цветения. Когда я собираю стручки, вокруг меня то и дело раздаются симпатичные хлопки их взрывов, а некоторые взрываются прямо у меня в руках. Целые стручки я кладу в большой пластмассовый таз на солнце и в течение нескольких следующих дней все время слышу, как они там хлопают и лопаются, и чувствую на своем лице невольную улыбку.
После первого дождя я высеваю собранные семена на солнечном участке сада, но предварительно целые сутки вымачиваю их в воде. Так я пытаюсь убедить их, что следующий год будет дождливый и им стоит прорасти. А когда высеваю, то не просто бросаю на землю, как это происходит в природе, а прорезаю в земле борозды глубиной в несколько сантиметров, рассыпаю в них семена и присыпаю сверху граблями. Вскоре из земли появляется маленький стебелек с листками и приклеенными к нему половинками семян, и через несколько дней эти листики становятся похожи на трогательные зеленые ладошки ребенка. А люпины все продолжают расти, и листков на них все прибавляется.
Если посеять люпин в два цикла с разницей в две-три недели, то можно получить две волны такого цветения. Можно также посеять между люпинами и вокруг них хризантемы и маки, и тогда получится необыкновенно красивое сочетание красного, желтого и синего.
В последние годы я вижу все больше люпинов — как в частных садах, так в общественных парках. Меня это радует и прибавляет желания рассказать всем этим люпиноводам, что первым в истории нашего народа начал выращивать люпины отнюдь не какой-нибудь знаменитый садовник, а человек, прославившийся совсем другим в нашей истории. Этим человеком был Шимон Бар-Йохай, который ради сохранения своей веры, согласно преданию, скрывался от римлян в пещере вместе со своим сыном в течение целых тринадцати лет. Это же предание рассказывает, что Господь сотворил над входом в эту пещеру рожковое дерево, которое все эти тринадцать лет кормило Шимона и его сына. Но поскольку у меня нет особой склонности к легендам о праведниках и о чудесах, я предпочитаю иную историю о Бар-Йохае, которая свидетельствует о большом уме святого и о его явной практической жилке. Так вот, рассказывают, что в Тверии, около которой скрывался Бар-Йохай, уже тогда было много древних могил, и не все они были известны и обозначены. Поэтому жители города попросили у Бар-Йохая, чтобы он как-нибудь определил местоположение всех этих могил, дабы в городе можно было строить, не опасаясь осквернить древние захоронения. И Бар-Йохай, в отличие от наших нынешних закостеневших и малодушных ортодоксальных раввинов, нашел оригинальное и неожиданное решение проблемы. Он велел жителям посеять по всему городу люпины и сказал, что в каждом место, где эти растения прорастут и зацветут, находится чья-то могила. А там, где люпин не прорастет, можно строить без опаски.
Некоторые объясняют решение Бар-Йохая тем, что люпины особенно хорошо прорастают на могилах, потому что мертвые тела, разлагаясь, удобряют землю. Другие говорят, что в местах захоронений слой мягкой земли глубок, и корни растения не сразу наталкиваются на скалистый слой. Но люпины не всегда пускают глубокие корни, и если вы спросите мое мнение, то я скажу, что дело здесь не в ботанике или агрономии, а в большом уме и понимании человеческой психологии. Бар-Иохай знал, что, при всем уважении к мертвым, которого требует традиция, у жизни тоже есть свои требования. Город должен расти, люди должны где-то жить, народ должен строить, и если нельзя годами обыскивать всю Тверию в поисках каждой косточки многовековой давности, то нужно дать людям уверенность, что цветы помогут им строить, не нарушая традицию. Иными словами, я думаю, что решение Бар-Йохая было порождено не столько знанием природы растений, сколько знанием природы человека. Оно свидетельствует об уме и смелости Бар-Йохая в той же мере, в какой решение нынешних раввинов Тверии по тому же вопросу: проводить под новыми домами специальные «трубы для стекания скверны» — свидетельствует, увы, об их глупости и малодушии.
«Сток скверны»! Кто бы мог подумать…
Что до меня, то вопросы осквернения и очищения меня мало интересуют, и я сею люпины в своем саду по совсем иным причинам. Но о своих результатах в этом занятии распространяться, пожалуй, все-таки не стану, не то еще появятся у меня в саду люди из «Атра Кадиша»[55].
«Как в Баварии»
Несколько лет назад мне рассказали, что в одном месте у нас цикламены цветут уже в ноябре. С меня даже взяли клятву, что я никому больше не расскажу об этом, иначе туда сразу слетятся десятки организованных экскурсий, вроде тех, что собираются на цветение курослепа, люпина или «анемоновых ковров», как их именуют в газетных рекламах. Я поклялся, мне указали дорогу, я поехал и убедился, что цикламены там действительно цветут уже у ноябре, и не просто цветут, а к тому же еще выпускают цветы раньше, чем развертывают свои молодые зеленые листья. Это меня так заинтересовало, что я стал расспрашивать специалистов, чем объяснить такое странное поведение. Мне сказали, что это просто иной вид цикламенов.
В моем саду цикламены цветут, как всем привычно: в начале зимы просыпаются к жизни их клубни, затем появляются зеленые листья, которые начинают жадно поглощать солнечный свет и доставлять пищу растению, а еще через несколько недель появляются и первые цветы. Поначалу я думал, что этот порядок обусловлен привычкой растения к сезону зимних дождей: оно чувствует влажность в воздухе и поэтому поскорей выпускает листья. Но однажды я забыл несколько луковиц, завернутых в газету, в ведре, стоящем в кладовке, где не было света и нельзя было почувствовать дождь, а когда вспомнил о них, увидел, что и они пытаются выпустить листья. Я решил, что все дело не в наружной влажности, а в изменении температуры воздуха.
Как бы то ни было, в один из следующих годов и у меня в саду несколько цикламенов расцвели в ноябре, и тоже до того, как вырастили листья. Неужто и у меня каким-то образом возник новый вид цикламенов? Я даже подумал, что таким манером мои цикламены проявляют свою ревность — пытаются вернуть себе мою любовь, показав, что они ничем не хуже тех «особенных» цикламенов, к которым я специально поехал. Но пока я размышлял над этими чудесами, цикламены еще больше удивили меня, и в следующий год расцвели уже в декабре. Не помню точно, какой это был год, теплый или холодный, помню лишь, что режим дождей в тот год был весьма своенравным: зима началась рано, за одну неделю сильно похолодало и выпало много дождей, но затем в дождях наступил долгий перерыв. Я думаю, что дожди и холода разбудили мои цикламены, но последовавшие затем бездождье и теплынь привели к тому, что цветение произошло раньше, чем появились листья; видимо, в такое необычно тяжелое время растения позаботились в первую очередь о будущем поколении, то есть о цветках и семенах в них, и лишь затем задумались о самих себе и о своем пропитании, для чего — уже во вторую очередь — выпустили зеленые листочки.
Слова «позаботились», «задумались» могут сбить с толку. Уж не хочу ли я сказать, что растения способны думать и рассчитывать? Что они помнят, извлекают уроки и составляют планы на будущее? И что в данном случае они проявили настоящий материнский альтруизм, поставив интересы будущих поколений выше своих собственных? А может, все дело просто в том, что эволюция издавна заложила в них несколько программ действия, которые ждут своей реализации в соответствии с теми или иными внешними условиями?
Не будучи ученым, я позволяю себе предполагать наличие у растений не только разных возможностей, но и различных «чувств». И в основном — чувства страха, которое таится как в клубнях и луковицах, так и в семенах. У растений-геофитов, органы возобновления которых — луковицы и клубни — скрыты в земле, есть независимый запас пищи, который поддерживает их в тяжелое время, но у семени, которое скрыто в земле и ждет дождя, этот запас весьма невелик. Он достаточен лишь для образования маленького корешка и нескольких листочков, — все дальнейшее пропитание должны доставить ему солнечный свет, дождевая вода да сама почва. И такое семя должно быть особенно осторожным, потому что с того момента, как оно проросло и выбилось из земли, у него уже нет возможности остановиться, а тем более — вернуться обратно. Если оно прорастет в ноябре, а дожди прекратятся, то в декабре ему грозит смерть. Как же ему поступить? Я так и слышу опасливые разговоры там, под землей: «Прорастать? Сейчас? А каков прогноз? Может, подождать до следующего дождя? А то и до следующего года?»
В особенно тяжелых местах, в пустыне, есть семена, которые действительно могут ждать в сухой земле год за годом, пока какой-нибудь особенно влажный, дождливый год убедит их прорасти. И тогда они поднимаются все разом, всей массой, и растут, и дарят нам великолепное и редкое зрелище бескрайних пустынных холмов, покрытых изобильным и ярким цветением. Такой была, например, зима 2014–2015 годов, когда Иудейская пустыня и русла пустыни Негев сплошь покрылись фиолетовыми, зелеными, розовыми, белыми, желтыми и красными цветами. Такой же была и