Вторая мировая война сурово обошлась с русской военной эмиграцией. По сути, по окончании войны вновь началось образование воинских эмигрантских организаций с нуля. В этой работе генерал фон Лампе стал ближайшим сподвижником генерала А.П. Архангельского и был назначен помощником начальника РОВСа. Алексей Александрович также играл заметную роль в создании Совета Российского Зарубежного воинства (СЗРВ) и стал заведующим делами в этой организации. Естественно, столь бурная деятельность нашего героя вызвала пристальное внимание французской полиции. По ее данным фон Лампе считался одним из самых непримиримых антисоветчиков с пронемецкой ориентацией[111]. По этой причине фон Лампе долго добивался разрешения на жительство. Лишь 19 января 1949 г. он получил соответствующее разрешение.
Исполнение обязанностей начальника РОВСа из-за преклонного возраста давалось генералу Архангельскому с трудом, и потому 25 января 1957 г. он передал генералу фон Лампе руководство РОВСом[112]. К этому времени деятельность РОВСа стала носить по большей части памятно-мемориальный характер. Фон Лампе и его ближайшее окружение делали все возможное для увековечения памяти борцов с большевизмом. С момента возглавления РОВСа генералом фон Лампе минуло 10 лет. Предчувствуя скорую кончину, генерал фон Лампе 19 мая 1967 г. передал руководство РОВСом своему ближайшему помощнику генерал-майору В.Г. Харжевскому. 28 мая 1967 г. Алексей Александрович фон Лампе скончался в Париже. Генерал нашел покой 1 июня 1967 г. на русском кладбище Сен-Женевьев-де-Буа…
А.А. фон ЛампеМой дневник
Предисловие автора дневника
Тетрадь 24/29 представляет собой первую попытку привести в порядок мои дневники, тем более необходимую, что мой почерк в подлиннике совершенно неудобочитаем. В тексте есть пропуски – это следствие именно этого обстоятельства.
Настоящая тетрадь представляет собой довольно неудачный образец ведения мною дневников, так как она захватывает Царицынский период – когда я переболел тифом и поэтому отстал от событий; Киевский период, когда все касавшееся боевых столкновений я полагал взять из собраний ежедневных сводок, которые я составлял всегда сам, – сводки эти в Одессе были взяты у меня Генквармом[113] Шуберским и пропали вместе со всеми документами штаба, забравшего их в Новороссийск.
Сверх того эта тетрадь первая после того, как у меня зародились сомнения в том, что тетради с 1-й по 23/28 в Харькове находятся в сохранности – трудно было всегда интенсивно вести дневник, предполагая, что моя предыдущая, 5-летняя работа пропала даром…
Случайно за киевский период сохранились мои донесения – агентские телеграммы в Руссаген[114] и в «Родину»[115] – их я привожу в подлиннике. В подлиннике приведена мною и первая страница этой тетради…
Вырезки в тексте и в приложениях я сохранил при переписке, несмотря на то, что сейчас многие из них просто смешны по своей наивности. Я хотел сохранить все – как все нам казалось тогда (здесь и далее разрядка автора. – Примеч. сост.).
Чтобы придать какую-нибудь ценность этой тетради, необходимо немедленно привести в порядок следующую – Константинопольскую, тогда хоть один период будет полностью, к этому я и приступаю…
Будапешт, 31-го декабря 1921 года.
1919 год
1–2 июля (Царицын). Уже четвертый день как я хожу на службу с температурой, подходящей к 39-ти, наконец сегодня доктор штаба сказал, что у меня почти без сомнения тиф и, вероятно, что сыпной.
Мне хочется написать несколько слов, пользуясь уходом Таты[116], пока я еще в памяти – ведь потом я ее потеряю.
От сыпного тифа не все выздоравливают. Так в эту минуту я хочу поблагодарить Тату за все те радости жизни, что мне дал брак с ней и наша совместная двенадцатилетняя жизнь вместе. Я был счастлив безгранично и, если мне не суждено выздороветь, я умру, благословляя ее и завещая ей сделать из Жени[117] такого же человека, как она сама, – большего я ничего не могу пожелать.
За всю мою жизнь я любил и люблю только одну Тату, а в недавнем прошедшем только еще ярче подчеркнул это.
Да благословит же Господь Тату на ее нелегкую жизнь без опоры с маленькой Женюшкой, которую я люблю всем сердцем как часть Таты и которую благословляю на всю жизнь.
Что касается нового брака Таты, то мой завет – пусть это будет человек, который также ее полюбит как я, а Женю и сама Тата в обиду не даст.
Я устал писать, мне очень трудно сейчас писать – не хотел беспокоить Тату, думал пройдет.
Мне кажется, в этих торопливых словах для себя я написал все – ничего больше я сказать не могу – вся жизнь моя была полна только одной Татой и только в ней одной я видел свет и радость.
Храни Вас Бог, мои дорогие, – как тяжело сознавать, что я могу оставить Вас без имущества, без средств к жизни – этим я буду мучиться весь период болезни.
Ну а может, все пройдет, когда мы с Татой вернулись к прежнему – мне жить хочется.
3–19 июля (Царицын). Тиф, к счастью, брюшной, а не сыпной, выяснилось это 6.VII (мне минуло 34 года), свалил меня основательно.
Сегодня 21-й день моей болезни, и я впервые решаюсь взяться за карандаш.
Лишь вкратце могу записать промелькнувшие мимо меня события – наши крайние фланги заняли Камышин и Полтаву. При этом первая операция велась из рук вон скверно засевшим в Царицыне и не желавшим ехать на фронт Врангелем. За Полтаву я боюсь – слишком далеко мы растягиваемся, да и путь Полтава – Москва дискредитирован русской историей. К чему нам так далеко тянуться.
Говорят, части Добровольческой армии пополняются добровольцами настолько, что полки уже разворачиваются в бригады – дай Бог, но растяжка все же опасна, тем более что по совершенно неизвестным причинам Колчак, признанный союзниками за главу России, ушел, оставив красным Екатеринбург и даже Челябинск. Не разложение ли у него?
Наша Ставка перешла в Таганрог, наконец расставшись с самостийным Екатеринодаром.
Благодаря Плющевскому, ставшему на точку зрения сохранения старшинства при назначениях, и пассивному отношению к этому вопросу Врангеля и Шатилова – я не буду назначен Генерал-Квартирмейстером Кавказской армии, что делает мое положение здесь нелепым и заставляет думать о необходимости перехода куда-либо или ухода в резерв на спасение гибнущей от Левицкого «Великой России»[118] – хотя в общем мне не хочется уходить с военной службы – неловко как-то.
Я решил не рисковать своим здоровьем ради неблагодарных «Главковерхов» и не только лечиться не торопясь, но и использовать 1½ месяца отпуска, который дается для поправки после тифа.
За это время я посмотрю, что мне делать. Сейчас я лежу уже 17-й день, а болею 21-й. Апатия полная, аппетита никакого, есть мешают еще и раны в горле – «стомотид», как называет их доктор, кстати сказать, из числа оставшихся в Царицыне после большевиков, несмотря на полученный им приказ: «застрелиться или эвакуироваться».
Тата ходит за мной день и ночь и вся стала зеленая, ее еще угнетает здоровье Женюшки, которая находится у С.И.[119], глупый режим которой грозит совершенно расстроить желудок ребенку. Раскаиваемся, что ее там оставили, но поздно – сейчас не съездишь – числа 1 августа думаю сам уже поехать в отпуск на поправку.
Пока еще не знаю, куда отправиться – думаю, в Таганрог в Ставку, а потом в Новороссийск.
По газетным слухам, Семеновский полк[120], давно будировавший в Петрограде против советской власти, перешел в полном составе на сторону Юденича, причем душой предприятия был В. Зайцов.
Все это очень хорошо, но заставляет нас терять последнюю надежду на сохранение нашей обстановки, находящейся во флигеле полка (кв. 35) – несомненно, что флигель с семьями «изменивших» офицеров пострадал, едва ли спасемся и мы, т. к. установить мое наличие в Добрармии, я полагаю, что Главному Штабу не сложно.
Обидно, если имея столько родных в Петрограде, мы лишимся всего – очень обидно, как-то не хочется об этом и думать.
Одна надежда на Мельницких[121] и немного на Чернова.
20 июля (Царицын). Сегодня адмирал Бубнов рассказывал о подвигах Сводно-Горской дивизии, бегающей от конницы Буденного – в деревне, где живет семья Бубнова, за одну ночь оказалось изнасилованными «освободителями» 14 девушек, одна из них убита. Хорошо для репутации Добрармии. Их исправить совершенно невозможно, да и к тому же и Начдив Гревс слишком слаб. Необходимо расформировать этих мерзавцев, иначе они дискредитируют всю армию.
Сегодня наши Главковерхи едут в Торговую встречать Донского атамана, а затем едут в Камышин – по-видимому, Шатилов так и предпочтет удрать, не показавшись мне на глаза. Оно и вернее после того, что он мне наговорил, что он все же убежден в моем утверждении, о котором решительно никто не хлопочет, что будет охранять мое самолюбие в случае неуспеха и т. п.
Теперь, по-видимому, он просто предпочитает удалиться без всяких разговоров.
Болезнь (22-й день) идет прилично. Сегодня доктор даже позволил мне на час встать, что не вывело из апатии меня, но очень обрадовало Тату. Ну и слава Богу.
На место Кочержевского старшим адъютантом разведывательного отделения предложен… Мельницкий. Вот так совпадение! Его таки значит выкуривают из Ставки.