Появился у нас В.В. Шульгин в форме прапорщика инженерных войск – не успел еще разузнать, в чем дело, жду его.
Махров умчался за семьей в Полтаву, Фалеев уехал за семьей в Крым – друзей поубавилось.
Пора и нам в длительный отпуск, но куда?
По телеграмме Агапеева в харьковском сейфе у меня пропали деньги (там было 900 р. % [процентных. – Примеч. ред.] бумаг, 5 р. золотом и 4 талера серебром), вещи почти все целы.
% бумаги – это наследство Михаила Васильевича – не судьба!
Интересно знать, что же именно из вещей взято – там были наиболее дорогие: Вовины запонки, Татин браслет, мой полковой жетон и ордена. Жаль, если это все забрали. Хотя в общем на то, что сейф уцелел, я почти не рассчитывал, слава Богу, что осталось хоть что-либо.
Евгения Васильевна перенесла сыпной тиф. Интересная подробность – сегодня еще доктора спорили надо мной, что со мной было – брюшной или сыпной (без сыпи) тиф. Умудрился заболеть в первый раз в жизни, да и то никто понять болезни не может – ловко!
21 июля (Царицын). Привожу выдержки из газет за мою болезнь (к сожалению, потопление немцами флота и сожжение знамен прошло для меня из-за болезни бесследно).
Врангель вчера показался вовсю – к Мамонову, начальнику 3-й Кубанской дивизии, оперирующему в районе Владимировки (на левом берегу Волги), явился партизанский разъезд уральцев, которые сейчас всюду отходят.
Ничего нового тот разъезд не дал, но в 7 часов утра Врангель сам вызвал своего Дрейера и приказал ему сообщить о «соединении с Колчаком» в самом пышном тоне во все газеты. Удивительное стремление к саморекламе и самой грубой!
Сегодня был у меня В.В. Шульгин, сделавшийся из членов Особого Совещания… рулевым стационера № 1-й, отряда, собирающегося на Астрахань. Ему Врангель развивал идею ту же, что и мне, что впереди решение судьбы России командующими генералами (с давлением на выборы в Учредительное собрание) и что пресса уже сейчас должна поддерживать (и рекламировать!) этих людей.
А п о к а… именно он так и говорил оба раза «п о к а» он является исполнителем воли Деникина!
Хорош. Недурно честолюбие!
В.В. сообщил мне о будущем союзе газет «Киевлянин», «Таганрогский вестник», «Великая Россия», «Россия» в Курске и Воронеже, «Русская жизнь» в Харькове и наша «Неделимая Россия». В центре редакционный комитет, общий для всех. Савенко, Шульгин и Львов, по хозяйственной части Кокорев, Иозефи и еще кто-то.
Статьи наши – общие для всех газет. Словом, это не безнадежная вещь. Заклинал его найти кого-либо вместо Левицкого – говорит, что людей нет, радовался возможности моего возвращения.
22 июля (Царицын). Шатилов, которому я, ввиду его отъезда на фронт написал записку по вопросу о моем будущем отпуске, отчасти с целью напомнить о себе и его полуобещаниях, не нашел возможным зайти на минутку ко мне, по-видимому, он предпочитает скрыться без слов откровенному разговору о своем бессилии. Типично!
Сегодня 39 по Реомюру в тени и 43 на солнце – дышать нечем.
Доктор нашел у меня в левом легком начало процесса. Вот уж я был прав – начал лежать и одна болезнь за другой – тиф, горло, легкое.
Во всяком случае, мне разрешают уже вставать, разрешают переход на человеческую пищу – я на пути к выздоровлению. Думаю, что в первых числах августа, направив Тату, сильно со мной намучившуюся, в Харьков, я поеду немного отдохнуть в Новороссийск у Кардашенко вместе с Женюшкой.
Жаль мне Тату, она очень аккуратно ходит за мной и сильно истомилась, а тут еще необходимость поездки в Харьков – устанет еще больше, а в Новороссийске отдохнуть у С.И. нельзя – скверное положение и одни нервы.
Дальнейшую свою судьбу я не решил, но едва ли пойду в резерв – неловко участвовать в возрождении России лишь «редактором» – но меньше штаба армии я служить не хочу, т. к. хочу жить с семьей – во всяком случае мой разговор с Плющевским вместе с руганью с ним будет и решением дальнейших вопросов.
23 июля (Царицын). Вчера днем раздалась в городе орудийная стрельба. Возникла паника. Оказывается, взорвался склад негодных снарядов – пока не выяснено, возможно и злоумышление. У меня было впечатление стрельбы нашей артиллерии (разрывов слышно не было) по прорвавшимся пароходам большевиков. Неприятно в такую минуту беспомощно лежать в кровати.
24 июля (Царицын). Чувствую себя довольно прилично, хотя вчера это совершенно неожиданно разразилось сильным сердечным припадком, чуть не свалившим меня с ног. Это для меня ново. По-видимому, тиф основательно раскачал весь мой организм и еще немало времени придется мне считаться с его последствиями.
Сегодня в «Неделимой России» вышло мое «Пожелание», хочу еще писать ответ на письмо Ив<ана>. Наживина к русским офицерам, очень мне не понравилось место, где он великодушно предлагает офицерству руку понявшей свои заблуждения интеллигенции. Не мало ли это – две руки с просьбой о прощении, – это другое дело.
Окончательно не знаю, что делается на белом свете. Веду дневник чисто принципиально и только.
Наши Главковерхи отбыли на фронт – в оставленном здесь штабе наступила тишина и благодать. Надо сознаться, что комбинация: Врангель – Шатилов не из удачных.
Очень хочу первого августа уже уехать отсюда – силы мои восстанавливаются заметно. Я получил от Кардашенко из Новороссийска любезное приглашение пожить у него и думаю этим воспользоваться – так хорошо, мы с Женюшкой подождем там бедную Тату, которая поедет в Харьков – очень мне за нее страшно – устала она со мной. А тут еще поездка!
25 июля (Царицын). Вчера вечером вдруг ни с того ни с сего температура прыгнула на 38, чего у меня не было уже 10 дней – совершенно непонятно, в чем дело. Хочется мне уехать к 1 августа – давит меня Царицын, хочется к морю. Кардашенко прислал приглашение.
За этот месяц я получаю порядочно денег: казенное жалованье 2400 р., «Великая Россия» – 2300 р. и «Неделимая Россия» – 2400 р. = 7100 руб. – это, пожалуй, и по нынешним ценам деньги не малые – ну значит, будет на отпуск.
Сегодня получена телеграмма Кусонского из Харькова с запросом, как мое здоровье, когда я могу работать и остаюсь ли в Кавармии[122], ответил, что работать смогу в половине августа, а из Кавармии хочу уйти. Не знаю, с какой целью дана эта телеграмма, но в одном штабе с П.А[123]. я больше служить не буду, пусть, если он желает исправить все то, во что он меня втравил – это по справедливости ему и надо сделать.
Чувствую себя очень прилично.
26 июля (Царицын). Мой кругозор все больше и больше суживается в пределах моей комнаты. Температура, прыгнувшая вчера на 39, питание, лекарство – вот все, что заполняет мой день.
Сегодня в «Неделимой России» напечатан мой «Ответ». На этом, я думаю, что кончаю работу в этой газете – если в начале августа удастся уехать – то едва ли я что-нибудь пришлю сюда.
По сведениям Шатилов говорил Деженарму[124], что я не буду Генквармом и останусь в оперативном – постараюсь все сделать, чтобы этого не было – надо было Шатилову лучше думать о последствиях, или, по его мнению, самолюбие начинается только с генеральского чина? Наивно!
27 июля (Царицын). Болезнь опять осложнилась – не то рецидив тифа, не то недоразумение с легкими – словом, я опять лежу и вечером у меня 39,4.
28 июля (Царицын). Сегодня у меня после кивков на легкие, печень и желудок обнаружен «редкий случай» – рецидив брюшного тифа – это приковывает меня к кровати и выбрасывает из жизни еще недели на две.
Совершенно не знаю, что делается во внешнем мире, – все интересы погрязают в «кривой температуры».
Жду ночью Махрова из Полтавы – буду просить у него вагон до Новороссийска – раньше уеду.
Сегодня получена телеграмма, что в Камышине осужден военно-полевым судом и ликвидирован Командующий ХІ советской армией Крузе (был такой штаб-офицер в 23-й п<ехотной>. дивизии, не он ли?).
Этот нахал остался в Камышине жить «частным человеком». Неподражаемая наглость!
Пришло сведение, что наши Главковерхи на днях собираются обратно в Царицын – не выдержали – следовательно, я буду иметь сомнительную честь их видеть перед отъездом.
Генквармом наконец согласился быть генерал Зигель, командовавший корпусом до войны. Про него мне говорил Шатилов, что его он ни в коем случае не возьмет. Суров, но отходчив наш 2-й Главковерх!
29 июля (Царицын). Сегодня месяц моей болезни и еще впереди недели две. Тяжело и нудно.
Как-то нежнее стал относиться к Тате, как-то чаще стал вспоминать о детке, видеть которую я потерял уже надежду, – как-то все мрачнее и мрачнее мысли и все безнадежнее и безнадежнее кажется восстановление здоровья. Ведь и от брюшного умирают!
Не стоит продолжать, это результат бессонницы – уж очень тяжело.
30 июля (Царицын). Сегодня масса новостей – Кусонский прислал нам письма из Харькова, в числе которых оказались письма от А.В. Дренякиной – мало в них утешительного – наше имущество перенесли в сарай и оттуда расхищают. Скверно, едва ли что уцелело. Неужели же Вера[125] и Николай[126] не сделают всего, что возможно, для спасения вещей, – я бы сделал.
К тему же у них были и мои деньги – было на что предпринять что-либо. Очень горько и грустно терять наши вещи, собранные упорным трудом, – очень бы мне хотелось сохранить ящики с мелочами, книгами, фарфором и т. д. Это основа всего, все остальное можно восстановить.
Ну да что же делать. Если судьба, то мы уже нищие – письмо от 2 февраля 1919 г.
А сам Дренякин на советской службе и должен был идти на фронт, но отделался по болезни – вот беспринципные они люди, а ведь мы могли с ним повстречаться.
Получил письмо от А.И. Чернова, но от… 25 августа 1918 года, т. е. в день, когд