орпуса, а иметь их друзьями нам стоило трех армий, не говоря уже о морали и т. п. Таким образом, наш удар на Коростень едва ли может развиваться, а это значит Киев… а впрочем, подождем еще, почему-то противник держит себя пассивно на левом берегу. Не перед бурей ли это затишье?
Телеграмма
26 ноября. Третий день идет интенсивное наступление наших частей на запад, противник, оказывая упорное сопротивление, отходит по Житомирскому шоссе к ковельской желдороге, введены в бой бронепоезда и бронеавтомобили. Нами сегодня пройдена станция Немешаево, вчера занята деревня Ясногородка, Мотыжин и ряд других, захвачены орудия и пленные, оборванные, голодные, пополнения только что влиты. В районе станции Гребенка наши отходившие части перешли также в наступление и теснят противника к Пирятину. В Киеве 21-го ноября на Крещатике выброшен пук свежеотпечатанных номеров «Коммуниста». Помещение оцеплено – оказалось, что это центральное бюро Профсоюза, задержано 134, большинство евреи, имели руки в типографской краске. При проверке документов освобождено 89, обнаружены запасы большевистской литературы, зарегистрированы большевики боротьбисты и меньшевики, объединившиеся в стремлении захвата в руки рабочих организаций и свержении власти Добрармии. На многих заводах произошли собрания, вынесены протесты против укрывания под видом профсоюза большевистской деятельности. Драгомировым приказано произвести полное переосвидетельствование офицеров, запрещено принимать призывного возраста в общественные и гражданские учреждения. В Нижнем Новгороде взорван центральный склад огнеприпасов Восточного фронта. В Киеве объявлена мобилизация фельдшеров до 45 лет включительно и медиков 4 и 5-го курса. В гарнизоне Смелы среди офицеров, по слухам, обнаружено украинское течение. В Киеве, за полным отсутствием читателей, закрылась украинская газета «Проминь», что значит луч.
Сегодня чувствую себя физически плохо, а потому ворчу. Наконец завтра в 12 часов окончательно будут разделены участки фронта и Бредов будет в Киеве только гостем – то хорошо для дела, будет меньше истерии.
Жизнь сложна – вчера в 11 часов вечера в 2-х домах расстояния от нашего штаба ограбили офицера. Куда идти дальше? Ведь тут мы всегда ходим для переговоров по аппарату. Весело.
Да, времена мы переживаем. Мне иногда страшно становится, когда я подумаю, что ведь очень тяжелого мы еще ничего не пережили, т. е. в узком смысле Тата, Женя и я – а что только может случиться.
Мрачно на душе, мрачно кругом, небольшой успех на нашем ближнем фронте, но я не могу жить только им, а Белгород уже потерян, Харьков под ударами – когда же этому конец? Иногда мне хочется одного конца – конца собственного, только бы сразу.
А в общем тяжелее и тяжелее – хоть и стыдно, но кажется, сил больше не хватит.
27 ноября (Киев). Наступил кризис и с другой стороны – бой идет недалеко от Броваров, т. е. в 20 верстах от города на восток. Выстрелов не слышно, а потому население спокойно.
У меня настроение отчаянное. Почему-то меня не покидает холодный ужас за здоровье Таты, т. к. в Белой Церкви свирепствует сыпной тиф. Я чувствую холод, когда думаю о возможности болезни Таты, и одна эта возможность совершенно нарушает мое равновесие. Сегодня не спал по другой причине – допускаю возможность, что в случае нашего отхода мы промахнем Белую Церковь.
Это с одной стороны. А с другой – наша операция на правом берегу при наличии ничтожных сил поражает меня своею бессмысленностью. Что даст нам владение Коростенем, как отзовется оно, да и самое удержание Киева на общем положении, раз ни у кого нет сил для развития хорошего удара. По-моему, сейчас задача Главного командования – или сохранение сил или организация сильного удара. А тут, настаивая на нашей операции на правом берегу, Главное командование только напрасно тратит и без того слабые и дорогие силы.
Словом, я не вижу смысла в том, что мы делаем. Единственное решение – сократиться на подходящем нам по масштабу пространстве и там набираться сил и порядка, а то наш теперешний масштаб нам совершенно не по карману и мы на это только даром тратим силы и средства, которые бы нам еще очень и очень пригодились. A все равно нам придется ликвидировать наши украинские дела.
Сегодня были вырезаны две роты кегсгольмцев и гвардейских стрелков в Пуховке и Ржевке близ Киева – завтра то же самое вспыхнет и по всему правому берегу Днепра. Вопрос только времени, а по сути это совершенно неизбежно.
Я чувствую, что болезнь моя либо вообще моя психика понизилась, либо влияет необходимость ведения войны вместе с Татой и Женей, но я стал мало пригоден для моего дела и мне бы следовало бросить его. Самое правильное – это вновь удалиться в небытие, а может, и обратиться к политической деятельности, которая в тех рамках, что я ее вел, весьма меня удовлетворяла. Может, я это и сделаю по окончании киевской операции, т. е. подам рапорт, что пользоваться отпуском считаю недобросовестным, а здоровье мое еще не настолько восстановилось, что продолжать ту трудную задачу, которая на мне лежит и которая требует исключительной энергии, которую я дать не могу.
Сегодня была у меня жена Филатова В., который был сотрудником «Возрождения». Его арестовала контрразведка. По ее словам, он при большевиках направил свою деятельность к спасению художественной старины. По справкам же в контрразведке оказалось, что он под фамилией Волгина был чуть ли не большевистским комиссаром по ликвидации церквей и монастырей.
Жаль мне ее, бедную. Видел я ее в первый раз, говорит, что только что перенесла сыпной тиф.
Много горя сейчас на свете, много слез, и порой является сознание, что я не имею права предаваться таким мыслям, как сейчас.
28, 29 ноября (Киев – Фастов). Вчера пережили очень неприятный день. Наши части все больше и больше откатывались к Днепру, из обхода свежих частей (16 стрелк. полка) не только ничего не вышло, но он, попав под пулеметный огонь, потерял командира и 2 батареи и отошел к мостам. На меня этот факт произвел удручающее впечатление – надежда была только на свежие части. Конечно, я не ждал какого-то удара на Бахмач, но все же думал о возможности откинуть противника от Киева. Факт же неуспеха резерва доказывает мне с поразительной ясностью, что мы потеряли Киев. Правда, я и сам не ожидал, что события пойдут так быстро. 27-го мы потеряли Бровары, о чем я совершенно откровенно написал в официальном сообщении 28-го, что навело на публику панику, а 28-го уже бой шел на самом левом берегу реки или почти в городе, сегодня же, по сведениям, снаряды рвались уже на Печерске.
Свое мнение я заявил совершенно откровенно Генкварму, Наштарму, а потом и Драгомирову. Последний особенно трудно принял это. Утром в 10 на докладе я сказал ему, что Киев потерян, в двенадцать с половиной было назначено совещание, где было решено отдать приказ «в полной тайне», т. е. держать его в запасе, в 18 часов, когда я понес проект приказа на подпись, он был формулирован «на случай вынужденного отхода войск генерала Брелова от Киева», а в 19 часов было получено приказание закончить погрузку в 23 часа. События шли скорым темпом – на улицах были отлично слышны ружейные и пулеметные выстрелы, не говоря уж об артиллерийском огне.
Город опять переживает тяжелые дни.
В общем, хотя я и давно считал Киев потерянным – но мне было тяжело бросать его. Воображаю, как тяжело было старику Драгомирову. Ведь Драгомиров и Киев – это не Драгомиров и Умань и наоборот.
Часа в 2 мы погрузились, часов в 6 поехали, а в 6 ч. 10 м. встали. Дрова сырые, паровоз не чищен – медленность страшная – еле-еле. При таких условиях эвакуация Киева – вещь совершенно невозможная. Благодаря непонятному упрямству Драгомирова, который отлично давно мог разрешить эвакуацию, а сам оставаться на месте – мы потеряли колоссальное имущество, да и людей немало попадет в руки большевиков.
Вечером на вокзале наблюдали явление бытовое – появилась масса здоровых офицеров, порой вооруженных, стремившихся во что бы то ни стало уехать. Послали их арестовывать и ставить в строй. Надолго ли только – удерут.
В общем, я ждал худшего, я почти не сомневался, что в Киеве неминуемо большевистское выступление, а между тем все ограничилось лишь усилившимися грабежами на улицах и в домах.
В общем, я никак не предполагал, что мы в конце концов выедем из Киева в поезде, я почти был уверен, что это придется делать пешком под огнем. Огня мы не видели, опоздал он только на один день, ну а пешком так и не пошли.
Вместе с тем наш переход в Христиновку тормозится отсутствием связи с фронтом, а потому мы залезли в Белую Церковь, выход из которой на Цветково закрыт бандами, а другой выход – Казатин не сегодня завтра может попасть в руки противника. Вообще наше положение с вечно угрожаемым со стороны банд тылом надо считать в достаточной степени невеселым. Да и вообще политическое наше положение невеселое.
Моя статья «Зеленое движение» так, по-видимому, и не увидит свет, т. к. сегодня (а может, завтра) «Киевлянин» выходит последним номером, а статья, по моим сведениям, находится у Шульгина.
Кстати, о нем. Утром я забежал к нему, к его величайшему изумлению сообщил ему, что положение Киева почти безнадежное. Это его удивило, а вечером я узнал, что он не устроился ни в один из эшелонов и он во главе «Азбуки» с одной винтовкой решил отходить пешком. Думаю, что это, не зная где банды, по крайней мере рискованно. Я через его сотрудника Л. Магеровского предложил ему половину своего места, но ответа не получил.
В последнюю минуту появился Левенгаупт, приехавший за знаменем 7-го понтонного батальона, Менде за своей женой и т. д. Надо сказать, своевременно. Влетели.
Сейчас сидим в Фастове, в сущности говоря, никем, кроме нашего конвоя, не прикрытые. Завтра пойдем в Белую Церковь – где наконец соединимся с Татой и Женей. Хотя на минутку передохну от тяжелых переживаний последнего времени – не по силам они мне теперь, истратился я за эти годы, хотя и стыдно это, т. к. я не переживал тяжелых потрясений, но все же это так.